Миротвор Шварц

 

Подбрюшье Европы

 

 

«После объявления приговора и истец и ответчик удалились, причем оба они были вполне удовлетворены состоявшимся решением, а ведь это было нечто неслыханное: со времен потопа такого еще не случалось, и еще тринадцать юбилейных годов не случится, чтобы тяжущиеся стороны были одинаково довольны окончательным приговором.»

Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль»

 

 

 

30 апреля 1879 года

Козлодуй, Болгария

 

-- Ну что? – спросил трактирщик Здравко Стоянов сапожника Васила Тодорова.

-- Дык… а что… так вот как… -- забормотал только что вошедший в трактир Васил, глядя по сторонам как бы в поисках помощи. Правда, трактир был почти пуст – если не считать самого Здравко, а также единственного посетителя – школьного учителя Христо Ангелова, сидевшего за самым чистым столом и читавшего «Анну Каренину».

-- Дело в том, господин Стоянов, -- обратился к трактирщику учитель, подняв глаза от книги, -- что в вашем вопросе не содержится достаточно информации для того, чтобы господин Тодоров имел возможность на него ответить. По сути дела, он состоит всего лишь из вопросительного слова «что», ибо слово «ну» является лишь междометием, не несущим в себе никакой смысловой нагрузки. Поэтому суть вашего вопроса непонятна как господину Тодорову, так, признаться, и мне.

-- Ну да, -- кивнул головой сапожник, согласно шмыгнув носом.

-- А то как будто не ясно, -- всплеснул руками Здравко, -- что именно я спрашиваю. Кто у нас князь-то? Выбрали там наконец в Тырново князя – или все еще нет?

-- Откуда же я знаю? – ухмыльнулся Васил. – Я тебе что – газета?

-- Это уж точно, что не газета, -- махнул рукой трактирщик. – Небось и читать-то не умеешь.

Справедливости ради следует отметить, что Здравко тоже не умел читать, так что в данный момент единственным грамотным человеком во всем трактире был учитель Ангелов.

            -- Ну, ладно, ладно, -- примирительным тоном сказал сапожник. – Ты бы мне лучше… это… стаканчик ракии налил, а?

            -- А деньги? – задал глупый вопрос трактирщик.

            -- Ну так я же… потом отдам, -- дал стандартный ответ Васил.

            -- Э, нет, -- решительно покачал головой Здравко, -- хватит все в долг да в долг. Вот потом и налью, когда деньги будут.

            -- Ну, Здравко, -- жалобно заныл сапожник, -- ну что ты жадный, как габровец… Ну сам посуди, я же вчера всю ночь… работал… так сейчас, сам понимаешь…

            -- Понимаю, -- охотно кивнул трактирщик. – Всю ночь пил, а сейчас похмелье. Нет уж, обойдешься. Пить меньше надо.

            Но и этот довод, весьма неожиданный в устах содержателя питейного заведения, на Васила не подействовал.

            -- Ну, Здравко, -- снова затянул сапожник, -- ну давай я потом схожу на улицу, поспрашиваю людей. Может, и выбрали князя. Так я, как узнаю, сразу вернусь и…

            -- Вот тогда и налью, -- твердо сказал Здравко. – А сейчас – только за деньги. Хотя откуда у тебя деньги, у лентяя. Такой же лодырь, как эти депутаты в Тырново…

            -- Позвольте-ка, -- поправил очки на носу учитель. – А чем это вам, господин Стоянов, не угодили депутаты нашего Учредительного Собрания?

            -- Ну как же… -- пожал плечами трактирщик. – Посудите сами, господин учитель: уже год, как мы, болгары, освободились от турок…

            -- Как нас освободили русские, -- уточнил Ангелов.

            -- Ну да, верно. Уже год, как мы свободны – а князя у нас все нет и нет. А эти депутаты заседают уже третий месяц, а князя все никак не выберут. Бездельники, да и только!

            -- То есть как бездельники? – возмутился учитель. – Ведь они же выработали и приняли конституцию! Одну из самых либеральных в Европе! Конституционная монархия, разделение владей, гражданские права и свободы…

            -- Да плевал я на все это! – махнул рукой Здравко. – Политика меня, господин учитель, совершенно не интересует.

            -- Тогда, простите, почему же вас интересует, кто будет нашим князем?          

            -- Ну а как же? – всплеснул руками трактирщик. – Мне ведь нужно знать, чей портрет вешать вон там, на самом видном месте. Какой же трактир без портрета?

            -- Вот смотри, -- ехидно процедил Васил, -- загадят тебе его мухи.

            -- Не загадят, -- уверенно ответил Здравко. – А загадят, там я им головы поотрываю.

            -- Ну, Здравко, слушай, -- снова заканючил сапожник, уже забыв про свое ехидное пророчество, -- ну налей, а? А я тебе тогда бесплатно сапоги…

            Но довести до конца свое предложение Васил не успел. Его перебил зычный возглас:

            -- Радуйтесь!

            Это вошел в трактир актер софийского театра Телериг Аспарухов, заехавший в Козлодуй на денек полгода назад и с тех пор застрявший в единственной в городе гостинице по причине нехватки денег. Разумеется, это звучное имя было сценическим псевдонимом, а настоящего его имени не помнил уже никто, в том числе и он сам. В эту минуту Аспарухов был похож на хорошо известного греческого гонца, который 2368 лет назад оповестил афинский народ о славной победе над персами при Марафоне. Правда, замертво Телериг не упал, и «мы победили!» не добавил. Но торжественности ему все равно было не занимать.

            -- Да неужели? – сразу же угадал смысл услышанного возгласа Здравко.

            -- Да, господа, именно так, -- подтвердил догадку трактирщика Аспарухов. – У нас наконец-то есть князь.

            -- И кто же стал нашим обожаемым монархом? – поинтересовался учитель.

            -- Я уверен, господа, -- усмехнулся актер, -- что о существовании этого человека вам уже известно. Нашим князем избран… -- тут Аспарухов выдержал долгую паузу, -- Александр.

            -- Так я и думал, -- кивнул Ангелов. – Александр Баттенберг, германский принц.

            -- Отнюдь, господин учитель, -- покачал головой Аспарухов. – Его фамилия – отнюдь не «Баттенберг»…

            -- А какая же у него фамилия? – с волнением спросил трактирщик.

            -- Говорит ли вам, господа, -- загадочно улыбнулся актер, -- о чем-нибудь фамилия «Романов»?

            -- «Романов»? – переспросил учитель. – Наш князь – тезка и однофамилец русского царя?

            -- Наш князь и есть русский царь, -- пояснил Аспарухов. – Александр II. Освободитель болгарского народа от турецкого ига, а собственных крестьян – от крепостного права.

            -- Вот это да! – воскликнул трактирщик.

            -- Вот это новость! – воскликнул учитель.

            -- И лично я, -- добавил актер, -- вполне доволен таким выбором.

            -- Да, конечно, -- кивнул Здравко. – Он нас от турок освободил, ему и карты в руки.

            -- Тем более, -- добавил Ангелов, -- что он православный, как и мы. И славянин.

            -- И русский, -- вступил в разговор Васил. – Значит, выпить не дурак.

            -- Да-да, конечно, -- понял тонкий намек сапожника трактирщик, после чего налил всем присутствующим по рюмочке ракии. – За нового князя!

            -- За императора Всероссийского и князя Болгарского! – сказал актер.

            -- Да здравствует новая двуединая монархия, -- сказал учитель, -- Руссо-Болгария!

            Сапожник же не сказал ничего, а просто выпил.

            Его примеру последовали остальные.

 

*  *  *

 

2(14) марта 1881 года

Санкт-Петербург

 

            -- Государь! Ваше величество!

            -- А? Что такое? – отвлекся наконец от печальных мыслей Александр III.

            Подняв голову, он увидел перед собой Александра Михайловича Горчакова, министра иностранных дел.

            -- Прошу меня простить, государь, -- поклонился Горчаков, -- но у меня… дурные новости.

            -- Куда уж дурнее, -- грустно усмехнулся новоявленный царь, осиротевший всего сутки назад после нового покушения на Александра II, которое на этот раз оказалось удачным.

            -- Те новости, о которых я вынужден вам с прискорбием сообщить, -- уточнил министр, -- произошли за пределами России.

            -- И где же они произошли? – без особого интереса спросил Александр III. – В Германии? Во Франции? В Англии?

            -- Нет, ваше величество. В Румынии.

            -- В Румынии? – презрительно скривился царь, никогда не воспринимавший эту жалкую страну-кабаре всерьез.

            -- Да, государь, в Румынии. Вчера румынский парламент низложил Кароля I и избрал нового монарха.

            «Неужели меня?» – подумал Александр III, но промолчал, предоставляя Горчакову возможность продолжать.

            -- Новым королем Румынии, -- продолжил министр, -- избран Франц-Иосиф I.

            -- Император Австро-Венгрии? – на всякий случай уточнил царь.

            -- Теперь уже Австро-Венгро-Румынии, ваше величество.

            -- Стало быть, он согласился?

            -- Более того, -- сказал Горчаков, -- он от радости пожаловал Румынии небольшую часть Трансильвании. Конечно же, венграм это не понравилось, но помешать Францу-Иосифу они не могут.

            -- И мы тоже не можем, как я понимаю, -- вздохнул Александр III.

            -- Увы, государь, -- опустил голову министр, -- это так.

            -- Ладно, -- пожал плечами царь. – Идите, Александр Михайлович, не буду вас задерживать.

            И Александр III снова погрузился в мрачные мысли. Впрочем, думать о Румнынии было менее неприятно, чем о вчерашней трагедии.

            А после Румынии мысли царя обратились к Болгарии. Еще сегодня утром Александр III решил отменить Тырновскую конституцию и ввести в Болгарии такое же самодержавное правление, как и в России. Однако теперь он понял, что такой поступок чреват неприятностями. Если болгары разозлятся, то вполне могут его низложить, как румыны только что низложили Кароля I. И что тогда?

-- Нет уж, -- пробормотал царь, -- тогда лучше не надо.

 

*  *  *

 

24 октября (6 ноября) 1905 года

Санкт-Петербург

 

-- Я вас не понимаю, Сергей Юльевич, -- сказал Николай II, обращаясь к председателю Совета министров. – Еще совсем недавно вы меня убеждали, что без решительных шагов навстречу общественности невозможно будет прекратить беспорядки, забастовки, волнения и прочие… неприятности. Неделю назад я поддался на ваши уговоры и даровал своему верноподданному народу Манифест – о чем, кстати, уже не раз успел пожалеть. А теперь вы утверждаете, что этого недостаточно.

            -- К сожалению, государь, -- вздохнул граф Витте, -- революция зашла слишком далеко. Конечно же, можно попытаться потопить ее в крови, но гораздо более надежным и гуманным способом будет проведение реальных политических реформ. Вчера я беседовал с Павлом Николаевичем Милюковым…

            -- С этим кадетским мерзавцем? – уточнил царь.

            -- С одним из самых влиятельных политических деятелей России, -- уточнил премьер-министр. – Так вот, господин Милюков полагает, что в дополнение к Манифесту вам следует даровать России еще и конституцию…

            -- Нет! – резко перебил графа Николай. – Не смейте даже произносить подобного слова в моем присутствии. Россия – моя вотчина, доставшаяся мне по наследству от великих предков. И я не намерен ограничивать свои хозяйские полномочия чем бы то ни было.

            -- Ваше величество, -- мягко сказал Витте, -- Россия – прежде всего огромная страна, величайшая в мире. Такой страной просто невозможно управлять в одиночку. Вот почему, скажем, Дума должна быть не совещательным органом, а законодательным…

            -- Так что же вы предлагаете? – возмущенно спросил царь. – Чтобы я, хозяин земли Русской, был всего лишь куклой на троне, подобно моему британскому кузену?

            -- Ну зачем же? – покачал головой премьер. – В Европе ведь есть и другие страны. В этих странах власть четко поделена между наследственным монархом и избираемым парламентом. Например, Бельгия. Или… Болгария.

            -- Болгария? – переспросил Николай.

            Болгарию он любил. Каждый визит в Болгарию доставлял царю радость и удовольствие, ибо болгары в нем души не чаяли. В отличие от иных русских.

            -- Да, ваше величество, Болгария. Бывшее княжество, не так давно ставшее царством. Страна, в которой вам согласно Тырновской конституции принадлежит реальная власть. Но не вся, а только часть. Другая часть принадлежит парламенту.

            -- Тем не менее… -- начал было Николай, но тут же замолчал.

            -- Ваше величество! – проникновенно сказал Витте, глядя царю прямо в глаза. – Ну чем же провинились ваши русские подданные? Чем Россия хуже Болгарии? Почему русские недостойны той свободы и того… самоуправления, -- премьер намеренно не употребил слово «демократия», -- которых достойны болгары?

            Николай открыл рот… но тут же закрыл его снова. Аргументов у него явно не было.

            -- Хорошо, -- наконец произнес царь. – Аудиенция окончена. Можете идти, граф. Я сообщу вам о своем решении завтра.

            Но не прошло и пяти минут после ухода премьер-министра, как Николай достал из ящика стола чистый лист бумаги и обмакнул в чернила перо.

            -- «Мы, Николай Второй,» – заскрипел царь пером по бумаге, -- «Император и Самодержец Всероссийский, Царь Болгарский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая…»

 

*  *  *

 

3 мая 1913 года

София

 

Будучи формально независимой и даже обладая собственной армией, Болгария участвовала в Балканской войне как бы независимо от России. Собственно российские войска в войну так и не вмешались, а турки вовсе не настаивали на том, чтобы у них было еще на одного противника больше. Впрочем, балканские союзники – Болгария, Греция, Сербия и Черногория – и сами без труда нанесли Османской империи сокрушительное поражение.

И все же министр иностранных дел у Руссо-Болгарии был один. А посему именно ему надлежало обсудить окончательные условия мира со своими коллегами.

            Причем Павел Николаевич Милюков отлично понимал, что с союзниками ему договориться будет сложнее, нежели с противником. Разбитые в пух и прах турки уже согласились уйти с Балкан, оставит за собой в Европе лишь Константинополь и проливы с небольшим прилегающим клочком земли. А вот переговоры Болгарии с Сербией и Грецией, напротив, зашли в тупик.

            Дабы вывести их из этого тупика, Милюков в данный момент и беседовал со своим сербским коллегой.

            -- Насколько я понимаю, господин Пашич, -- перешел к существу дела Павел Николаевич, -- главным камнем преткновения является освобожденная от османского гнета Македония, на которую в той или иной степени претендуют и Болгария, и Сербия, и Греция.

-- Да, господин Милюков, дело обстоит именно так, -- на чистом русском языке ответил Никола Пашич, премьер-министр и министр иностранных дел Сербского Королевства.

-- Что ж, в таком случае я хотел бы предложить один возможный вариант разрешения этой проблемы. Если Сербия согласится отказаться от притязаний на Македонию, то Руссо-Болгария не будет возражать против территориальной компенсации, которую Сербия получит за счет северной Албании. Тем самым, кстати, Сербия получит доступ к Адриатическому морю.

            -- Хмм… -- протянул Пашич. – А Греция?

            -- А Греция, -- ответил Милюков, -- также откажется от притязаний на Македонию, а взамен получит компенсацию за счет южной Албании. Кроме того, небольшая часть северной Албании будет передана Черногории.

            -- Но как посмотрят на это великие державы? – осведомился серб.

            -- Поскольку план создания независимой Албании сам по себе остается в силе, -- сказал Павел Николаевич, -- Руссо-Болгарии несомненно удастся настоять на… некотором изменении албанских границ.

            -- Что ж, -- задумчиво произнес Пашич, -- это очень интересное предложение. Могу ли я… быть с вами откровенен, господин Милюков?

            -- Да-да, конечно, -- кивнул Павел Николаевич.

            -- Скажу вам честно, господин Милюков, -- сказал Пашич, понизив голос, -- мы, сербы, не очень-то жалуем болгар. Да и они отвечают нам тем же. И будь Болгария независимым государством, мы наверняка не смогли бы с ней полюбовно договориться. Чего доброго, за одной Балканской войной тут же вспыхнула бы другая. Однако судьба, благодарение Богу, распорядилась иначе. Ведя переговоры не с Болгарией, а с Руссо-Болгарией, мы готовы проявить гибкость и уступчивость. Ибо нет у сербов лучших друзей, нежели русские.

            -- Я очень признателен вам за эти слова, господин Пашич, -- искренне ответил Милюков. – Поверьте, у Руссо-Болгарии также нет союзника надежней Сербии.

 

*  *  *

 

23 мая 1915 года

Будапешт

 

            Подпоручик Ясень и кадет Гиблер, разложив на столе большую карту Европы, увлеченно обсуждали ход военных действий. Больше в офицерском вагоне никого не было.

Что же касается самой карты, то линии фронтов на ней почти не изменились с Нового года. Все так же проходил по Бельгии и Франции Западный фронт, все так же Балканский фронт тянулся по границе Австро-Венгро-Румынии с Сербией и Болгарией. И лишь Восточный фронт выглядел несколько по-другому. Лишь на румынской границе русской армии удавалось удерживать те же позиции, которые она занимала ранее. А вот в Прибалтике, Польше и Галиции германская и австро-венгро-румынская армии оттесняли русских все дальше и дальше.

            -- Как можно заметить, -- уверенным тоном говорил подпоручик Ясень, -- наши доблестные войска – разумеется, не без помощи германских союзников – уверенно движутся к полной и окончательной победе над русским колоссом на глиняных ногах. Враг нас пока не знает, но он нас еще узнает!

            -- Тем не менее, господин лейтенант, -- тихо пробормотал кадет Гиблер, -- я не вполне уверен, следовало ли нам посылать на восток все имеющиеся резервы. Стоит ли делать ставку лишь на один фронт?

            -- Но ведь именно на этом фроне, кадет, решается исход всей войны! – торжественно возгласил Ясень. – Подумайте сами! Русские уже отступают, бегут, улепетывают! Еще несколько недель, и мы войдем в Киев, а наши союзники – в Ригу и Смоленск! Царь запросит пощады и будет вынужден подписать выгодный для нас мир, и Руссо-Болгария будет выбита из войны! И вот тогда Германия сможет наконец-то как следует заняться Францией, а мы – Сербией! Более того, Италия наконец-то перестанет валять дурака со своим нейтралитетом, вспомнит о своем членстве в Тройственном союзе и вторгнется в южную Францию, как ей давно уже следовало сделать! Не исключено, что в войну вступит также и Османская империя!

            Что и говорить, нежелание Османской империи вступать в войну давно уже сидело у Центральных Держав в печенках. Однако все германские и австрийские уговоры пропадали даром, ибо туркам совершенно не хотелось начинать войну с Руссо-Болгарией, чьи войска находились от Константинополя и проливов на очень небольшом расстоянии. И потому Османская империя продолжала сохранять нейтралитет – и даже не пустила в Дарданеллы как «Гебен» с «Бреслау», так и австрийскую Вторую эскадру. Поэтому русско-болгарский флот был полновластным хозяином Черного моря, в то время как его австро-венгро-румынский оппонент был фактически заперт в Констанце.

            -- Я твердо убежден, -- продолжил подпоручик, -- что именно такой стратегии наше императорское и королевское верховное командование – равно как и германское – придерживалось с самого начала военных действий. Удар на восток – вот залог австро-германского успеха!

            -- Простите, господин лейтенант, -- подал голос Гиблер, -- а как же тогда германский «план Шлиффена»? Ведь согласно этому плану первый удар следовало нанести не по России, а по Франции. И только после разгрома Франции наступал черед России. И ведь в начале войны так все и происходило, только вот французы смогли удержать Париж. Значит, план Шлиффена себя не оправдал.

            Ясень строго посмотрел на Гиблера, посмевшего вольнодумно усомниться в непревзойденной мудрости высшего военного начальства, пусть и германского. Он уже собирался как следует отчитать нерадивого подчиненного, но в последний момент все же сообразил, что не следует быть слишком строгим по отношению к единственному в полку другу. Ведь больше никто, кроме кадета Гиблера и подпоручика Ясеня, в этих стратегических беседах участия не принимал.

            -- Я полагаю, -- уверенно заявил подпоручик, -- что германский удар по Франции в начале войны – равно как и наш удар по Сербии – был всего лишь отвлекающим маневром. Нам удалось усыпить бдительность русского медведя – и вот теперь мы, воспользовавшись его беспечностью, наносим ему страшный удар, от которого ему уже не оправиться. Ведь мудрость избранной нами стратегии заключается также и в том, чтобы не дать возможность врагу вовремя ее разгадать. Об этом я неоднократно беседовал еще до войны с господином окружным начальником.

            Все еще сомневающийся кадет уже раскрыл рот, чтобы ответить, но тут в разговор двух австрийских патриотов вмешался шум, послышавшийся снаружи. Столпившиеся на перроне офицеры и солдаты явно обсуждали какую-то важную новость. Однако до Ясеня с Гиблером донеслось лишь одно отчетливое слово.

            Это было слово «Италия».

            -- Если я не ошибаюсь, -- задумчиво произнес Гиблер, -- Италия только что вступила в войну.

            -- Держу пари, кадет, что так оно и есть! – радостно воскликнул Ясень. – Как видите, избранная нашим командованием мудрая стратегия уже дает свои плоды, причем даже раньше, чем мы ожидали!

            Кадет Гиблер действительно не ошибался. По-своему прав был и подпоручик Ясень.

 

*  *  *

 

25 мая

Вена

 

            -- С момента предательства Италии прошло уже два дня, -- сказал Франц-Иосиф I. – Почему же итальянское наступление до сих пор не остановлено?

            -- Потому что, ваше величество, -- ответил главнокомандующий австро-венгро-румынской армией фельдмаршал Конрад фон Хётцендорф, -- мы не можем остановить всю итальянскую армию силами нескольких дивизий. А больше у нас на итальянской границе войск не было. Как известно, все резервы ушли на восток.

            -- Ну, допустим, -- хмыкнул император. – А что, если эти дивизии хотя бы замедлят продвижение вероломных агрессоров? Пусть себе понемногу наступают – а там через несколько месяцев мы с Германией дожмем наконец Россию, и ситуация кардинально изменится.

            -- Если мы не перебросим на Итальянский фронт никаких подкреплений, -- покачал головой фельдмаршал, -- то ситуация действительно изменится, но совсем не так, как полагает ваше величество. Ведь итальянская армия очень скоро займет Тироль, а также адриатические порты Триест и Фиуме. А ведь подавляющее большинство жителей этих территорий – итальянцы по крови, и я не могу поручиться за то, что в случае прихода итальянских войск они проявят должный австрийский патриотизм. Таким образом, итальянская армия усилится еще больше. Кроме того, не следует забывать о том, что от Тироля до Вены не так уж и далеко…

            -- Стало быть, -- нахмурился Франц-Иосиф, -- без подкреплений нельзя?

            -- Увы, ваше величество, -- развел руками фон Хётцендорф, -- подкрепления на Итальянском фронте жизненно необходимы.

            -- Черт возьми, -- проворчал император. – А ведь все шло так славно, пока эти макаронники не нанесли нам удар в спину… Что ж, фельдмаршал, придется уважить вашу просьбу. Где у нас там ближайшие к Италии воинские части?

            -- В Боснии, ваше величество. На Балканском фронте.

            -- Что ж, -- вздохнул Франц-Иосиф, -- ничего не поделаешь. Придется несколько уменьшить их численность.

 

*  *  *

 

28 июня

Сараево

 

-- Вот оно, это самое место! – воскликнул полковник Зоран Пантелич.

            -- Какое место, господин полковник? – не понял своего командира майор Светозар Вулич.

            -- Именно здесь, майор, -- сказал полковник своему начальнику штаба, указывая куда-то на другую сторону улицы, -- Гаврило Принцип ровно год назад застрелил Франца-Фердинанда с супругой. Из-за чего и началась вся эта бойня.

            Оба офицера немного помолчали – то ли в память о жертвах террористического акта, то ли во славу героического поступка отважного патриота.

            -- Он сделал это, -- прервал молчание майор, -- чтобы освободить наконец Боснию от иноземного ига.

            -- Он сделал это ради того, -- добавил Пантелич, -- чтобы Босния снова стала сербской.

            -- И в итоге получил пожизненное заключение, -- грустно вздохнул Вулич.

            -- И все же, майор, -- заметил полковник, -- своего он добился.

            -- В каком смысле, господин полковник?

            -- Ну мы же здесь, -- довольно усмехнулся Пантелич.

            -- Это верно, -- согласился Вулич. – Интересно, будет ли так же легко и дальше?

            Вот уже целый месяц сербская армия успешно наступала по всему фронту. Ослабленная переводом половины дивизий на Итальянский фронт, австрийская армия вынуждена была отступать перед превосходящими силами противника. Потому и Сараево удалось взять всего за два дня боев.

            -- Господин полковник! Господин полковник!

            Это кричал на бегу поручик Лаич, офицер из штаба дивизии.

            -- В чем дело, поручик? – недовольно спросил Пантелич.

            -- Приказ по корпусу! – сообщил Лаич, отдышавшись. – Выдвинуться к северным окраинам города – и перейти к обороне!

-- Как к обороне? – удивился Вулич, только что получивший ответ на свой предыдущий вопрос.

-- К сожалению, -- развел руками Лаич, -- к австрийцам прибыли подкрепления.

            -- Интересно, откуда? – хмыкнул полковник. – Ведь они по-прежнему наступают на Восточном фронте…

            -- Насколько я знаю, -- ответил поручик, -- подкрепления пришли из Румынии.

            -- Ну и хорошо, -- заметил Вулич, когда Лаич удалился. – А то все наступаем и наступаем. Пусть теперь болгары потрудятся.

-- Руссо-болгары, -- поправил майора Пантелич.

 

*  *  *

 

23 июля

Бухарест

 

-- Тихо, господа! Тихо! – надрывался Ион Братиану. -- Прошу вас, тихо!

Но перекричать всех присутствующих премьер-министру не удавалось. Депутаты румынского парламента, собравшиеся на чрезвычайную сессию, продолжали кричать, свистеть, хлопать в ладоши и топать ногами:

            -- Что там творится?

            -- Как там на фронте?

-- Далеко ли руссо-болгары?

-- Задержали ли наступление?

            -- Да тихо же! – взмолился Братиану. – Я ведь как раз и собираюсь ответить на все эти ваши вопросы!

            Когда и эта просьба не подействовала, премьер-министр Румынии не выдержал. Он достал из кармана полицейский свисток, и пронзительная трель утихомирила наконец разбушевавшихся депутатов, которые от неожиданности замолчали. Правда, у некоторых из них заложило уши, но это была не слишком большая плата за восстановление порядка.

            -- Итак, господа, -- начал Братиану, -- я пришел сюда для того, чтобы ознакомить вас с положением дел на фронте. Как известно, месяц назад наш обожаемый король Франц-Иосиф перевел в Боснию значительную часть войск, расположенных в Румынии.

            Значительная часть депутатов с негодованием засвистела.

            -- Я совершенно согласен с вашей реакцией, господа, -- сказал премьер-министр. – Но позвольте мне продолжить. В результате этих действий русский корпус под командованием генерала Клембовского сумел прорвать фронт в районе Галаца. В то же время болгарский корпус генерала Цветкова прорвал фронт в районе Туртукая. Оба эти корпуса двинулись навстречу друг другу по обоим берегам Дуная, не встречая серьезного сопротивления. К моему великому сожалению, я вынужден сообщить вам, господа, что позавчера Клембовский и Цветков соединились, совместно захватив город Чернавода и отрезав таким образом наше черноморское побережье от остальной Румынии.

            Теперь уже негодовал весь зал. К свисту добавились крики негодования и топанье ногами.

            -- Но и это, увы, еще не все! – кое-как перекричал шум Братиану. – Вчера Клембовский и Цветков повернули на запад -- причем совершенно беспрепятственно, ибо препятствовать им просто некому. Двигаясь вдоль линии железной дороги, руссо-болгары достигнут Бухареста через… -- тут премьер посмотрел на часы, -- через четыре-пять дней.

            -- Безобразие! – заорали некоторые депутаты.

            -- Позор!

            -- Что же делать?

            -- И снова, господа, -- скорбно вздохнул Братиану, -- вы совершенно правы. Тридцать четыре года назад мы, румыны, торжественно вручили нашу корону Францу-Иосифу I, дабы стать равноправной частью его триединой монархии. А что же из этого вышло? Увы, приходится с грустью констатировать, что Франц-Иосиф по-прежнему относится к нам гораздо хуже, нежели к австрийцам и венграм. Вместо того, чтобы защищать нас от врага, он увел с румынского театра военных действий едва ли не половину дивизий. И вот результат – румынская столица находится на грани падения!

            -- Позор! – снова заголосили депутаты.

            -- Я спрашиваю вас, благородные избранники великого румынского народа -- повысил голос премьер-министр, -- нужен ли нам такой монарх? Нужен ли нам король, который не может – или не хочет – защитить своих подданных? Нужен ли нам владыка, не оправдавший нашего доверия?

            -- Нет! Долой! – раздались два-три голоса. Остальные молчали. Пока молчали.

            -- Я предлагаю вам, господа депутаты, -- смело поднял указательный палец Братиану, -- низложить Франца-Иосифа I и с позором согнать его с румынского трона!

            Некоторые депутаты осторожно зааплодировали. Остальные все еще молчали – но лишь для того, чтобы как бы переварить услышанное. Страха же не испытывал никто. В конце концов, опыт низложения монархов у румынского народа уже был. А уж репрессий со стороны главы дома Габсбургов не следовало опасаться и подавно. Если уж у Франца-Иосифа нет войск для защиты Бухареста от внешнего врага, то откуда возьмутся войска для ареста депутатов?

            -- Есть ли у кого-нибудь возражения? – поинтересовался премьер.

            Возражений не было. Были вопросы:

            -- И что теперь?

            -- Кого взамен-то?

            -- Кто вместо Франца-Иосифа? Нельзя же совсем без короля.

            Следует заметить, что республиканские идеи популярны в Румынии не были. Совсем без короля румынам оставаться не хотелось.

            -- Я ждал этого вопроса, -- сказал чистую правду Братиану. – И у меня есть подоходящая кандидатура. Я предлагаю пригласить на румынский трон… -- тут он выдержал некоторую паузу, -- Николая Романова, Императора Всероссийского и Царя Болгарского!

            Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Бомбы, по какой-то неведомой причине разорвавшейся молча. В течение следующих двадцати секунд в зале стояла полная тишина. Нарушил ее сам румынский премьер:

-- Подумайте сами, господа! Ведь Николай II – не католик, как Франц-Иосиф, а такой же православный, как и мы с вами! Не следует забывать и о том, что в свое время именно русские войска помогли Румынии избавиться от османского ига. И, наконец, самое главное – подумайте о корпусах Клембовского и Цветкова, которые в данную минуту движутся к Бухаресту! Что будет лучше – если они войдут в нашу столицу как враги и завоеватели, или же как друзья и освободители?

Этот последний довод окончательно развеял сомнения тех присутствующих, у которых они еще были. Депутаты снова зашумели, но на сей раз одобрительно и радостно:

            -- Трижды ура царю Николаю!

            -- Да здравствует единство православных народов!

            -- Хвала Клембовскому и Цветкову – нашим доблестным освободителям!

            -- Да здравствует наш новый король – Николае Первый! – подвел итог Братиану.

 

*  *  *

 

26 июля

Вена

 

-- Разрешите, -- сказал Отто Мюллер, -- доложить вам о последних новостях, ваше высо… простите, ваше величество.

            -- Прощаю вас, господин секретарь, -- усмехнулся Карл I. – Я и сам еще не привык к этому титулу.

            Собственно говоря, еще год с небольшим назад Карл не был даже высочеством. Однако гибель его дяди Франца-Фердинанда сделала Карла наследником престола. А позавчерашняя смерть двоюродного дедушки Франца-Иосифа (престарелый монарх не вынес коварного предательства Румынии) привела к тому, что двадцативосьмилетний принц стал императором Австрии. Равно как и королем Венгрии. И королем Румынии… хотя сами румыны, судя по всему, так не считали.

            -- Благодарю вас, ваше величество, -- поклонился Мюллер. – Так вот, я вынужден с прискорбием доложить, что дурной пример румынских мятежников оказался заразительным. Только что объявила о своей независимости Венгрия.

            -- И они тоже избрали Николая новым королем? – удивился Карл.

            -- Нет, ваше величество, -- покачал головой секретарь, -- вопрос о престолонаследии они пока что оставили открытым. Но и это, увы, еще не все. В настоящий момент сепаратистскими демонстрациями охвачены также Загреб и Любляна, причем местная полиция эти сборища отнюдь не разгоняет, а, напротив, принимает в них активное участие. То же происходит в Праге и Братиславе… простите, в Прессбурге.

            -- Да нет, господин секретарь, -- грустно усмехнулся император, -- теперь уж в Братиславе.

            -- Ваше величество, -- произнес обеспокоенным тоном Мюллер, -- вам необходимо предпринять решительные действия! Целостность вашей империи находится под угрозой!

            -- А вы не находите, -- устало сказал Карл, -- что мое царствование начинается, мягко говоря, не очень-то удачно? Более суевереный человек наверняка принял бы все эти… события за весьма недобрый знак.

            -- Простите, ваше величество, -- нахмурился секретарь, -- я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.

            -- Я всего лишь хочу сказать, господин секретарь, что я, по правде говоря, никогда не стремился к этой… должности, да и не успел к ней по-настоящему подготовиться. И вот теперь выясняется, что занимать ее мне придется совсем недолго. Похоже, что центробежные силы оказались слишком велики, и империя несомненно распадется в течение ближайших недель, если не дней. Стало быть, я могу с чистой совестью отречься от престола уже сейчас. Вместо того, чтобы предпринимать решительные меры, которые все равно лишь немного продлят агонию.

            -- Ваше величество, вы неправы, -- твердо заявил Мюллер. – Даже если сепаратистам и удастся добиться своего, дом Габсбургов не погибнет. Даже потеряв венгерскую и румынскую короны, вы останетесь австрийским императором. Даже потеряв славянские земли, Австрия останется Австрией. Вы не можете так просто оставить свой трон и уйти восвояси. На вас лежит огромная ответственность, ваше величество. Что будет с Австрией?

            -- Что будет с Австрией? – переспросил император. – Я полагаю, господин секретарь, она перестанет быть империей и превратится в небольшую среднеевропейскую страну. Или…

            -- Или? – машинально переспросил секретарь.

            Похоже было, что Карлу в голову пришла некая неординарная мысль. Он посмотрел куда-то в пустоту. Потом в окно.

            -- Господин секретарь? – повернулся он к Мюллеру.

            -- Да, ваше величество?

            -- Будьте добры, позвоните-ка в германское посольство…

 

*  *  *

 

17 (30) июля

Санкт-Петербург

 

-- Итак, господа, -- обратился к обоим собеседникам Николай II, -- вы только что ознакомились с мирными предложениями императора Вильгельма, переданными мне по особым дипломатическим каналам. Мне хотелось бы выслушать ваше мнение. Что думаете о германских предложениях вы, Михаил Владимирович?

            -- Я полагаю, ваше величество, -- медленно произнес Родзянко, -- что мир на подобных условиях был бы весьма почетен и выгоден для Руссо-Болгарии…

            -- Руссо-Румыно-Болгарии, -- поправил председателя Государственной Думы Милюков.

            -- Да-да, конечно, -- согласился с министром иностранных дел Родзянко. – Для Руссо-Румыно-Болгарии.

            -- Я рад, -- облегченно вздохнул царь, -- что вы разделяете мое мнение. Стало быть, вы тоже считаете, что нам следует принять эти предложения и закончить наконец эту страшную войну?

            -- К сожалению, ваше величество, -- замялся председатель Государственной Думы, -- тут есть один нюанс. В германских предложениях нет ни слова об Англии и Франции. Иными словами, нам предлагают сепаратный мир. То есть мы, заключив его, оставим наших союзников по Антанте на растерзание немцам. Если мы дорожим своей честью и достоинством, то не имеем права совершать столь низкий поступок.

            -- Ну как же так, Михаил Владимирович? – раздраженным тоном произнес Николай. – Ведь вы у себя в Думе то и дело жалуетесь на всевозможные тяготы и лишения, которые испытывает Россия из-за войны. Особенно в последние месяцы, когда дела на германском фронте идут хуже некуда. Не забывайте, что в Литве и Польше немцы наступают по-прежнему.

            -- Мне кажется, -- заметил Милюков, -- что из данного положения есть один выход.

            -- Который спасет честь и достоинство России? – спросил Родзянко.

            -- Который принесет России мир? – спросил царь.

            -- Да, -- ответил Милюков на оба вопроса одновременно.

 

*  *  *

 

4 августа

Берлин

 

-- М-да? – недовольно скривился Вильгельм II. – И они на этом настаивают?

            -- Да, ваше величество, -- ответил Готтлиб фон Ягов, германский министр иностранных дел. – Русские согласны на мир лишь в том случае, если он относится ко всем участникам войны.

            -- Но ведь это положит конец всем нашим планам! – капризным голосом протянул император. – Я-то рассчитывал, помирившись с Россией, взять Париж и разбить Францию, а теперь придется мириться со всеми!

            -- А что же делать, ваше величество? – философским тоном заметил фон Ягов. – Какова, так сказать, альтернатива? Ведь если мир подписан не будет, то нам придется воевать уже не на два, а на три фронта – не только на западе и востоке, но и на юге!

            -- Да, это совсем никуда не годится, -- признал Вильгельм.

            -- Стало быть, -- сделал логический вывод министр, -- остается только одна приемлемая возможность – предложить мир всем противникам без исключения.

            -- И все же это… -- покачал головой император, -- страшно невыгодно!

            -- Ну почему же невыгодно, ваше величество? В конце концов, без территориальных приобретений Германия не останется. Да еще каких!

            -- Да уж не таких, на которые я рассчитывал, -- буркнул Вильгельм.

            Впрочем, он уже понял, что с доводами фон Ягова придется согласиться.

 

*  *  *

 

7 августа

Париж

 

-- Значит, таковы предложения Вильгельма? – презрительнын тоном спросил Раймон Пуанкаре.

            -- Да, господин президент, -- ответил Александр Петрович Извольский, руссо-румыно-болгарский посол во Франции.

            -- Я полагаю, -- задал риторический вопрос президент Франции, -- правительство России уже осведомлено о содержании этого, с позволения сказать, документа?

            -- Разумеется, господин президент. Более того, оно намерено эти предложения принять.

            -- То есть как? – изумился Пуанкаре.

            -- Кроме того, -- добавил Извольский, -- русский царь настоятельно рекомендует французскому правительству сделать то же самое.

            -- Да он в своем… Простите, господин посол, но мне трудно поверить, что Николай II действительно рекомендует Франции согласиться на мир, который не принесет ей никакой пользы.

            -- Ну почему же, господин президент? Территориальная польза налицо. Как только будет подписан мир, Франция получит обратно всю ту территорию, которую немцы успели оккупировать. Также немцы полностью освободят от своего присутствия Бельгию и Люксембург.

            -- А Эльзас и Лотарингию? – резко бросил президент.

            -- Германско-французская граница, -- уклончиво ответил посол, -- вернется к состоянию status quo ante bellum. Как, впрочем, и германско-русская.

            -- Это недопустимо! – пылким тоном произнес Пуанкаре. – Нет, нет и нет! Франция никогда не пойдет на подобное предательство собственных национальных интересов!

            -- В таком случае, господин президент, -- произнес еще одну уклончивую фразу Извольский, -- русское правительство очень сожалеет, но тем не менее…

            -- Вот как? – сразу понял смысл этой фразы президент. – Иными словами, вы подпишете с бошами сепаратный мир!

            -- Как я уже имел честь вам сообщить, Россия очень сожалеет, но…

            -- Но ведь это предательство! Вы забыли о союзническом долге!

            -- Если бы мы забыли о союзническом долге, господин президент, -- возразил посол, -- то подписали бы сепаратный мир еще неделю назад. Ведь первоначально в германских предложениях о Франции с Англией не было ни слова. Однако Россия настояла на том, чтобы мир был не сепаратным, а всеобщим.

            -- Я искренне благодарю царя Николая за подобное благородство, -- уже чуть более спокойным тоном произнес Пуанкаре, -- но почему же, черт возьми, вы так спешите подписать мир?

            -- Потому что нам надоело воевать, -- откровенно сказал Извольский. – Потому что эта самая ужасная в истории война длится уже больше года.

            -- Но ведь мы в силах ее выиграть! – воскликнул президент. – Тем более сейчас, когда рухнула Австро-Венгро-Румыния! Мы можем разбить Германию, войдя в нее с разных сторон! Вы можете взять Берлин, а мы встретимся с вами где-нибудь… ну хотя бы на Эльбе! Мы можем навсегда сокрушить тевтонского монстра!

            -- Но до того, как это произойдет, -- тихо заметил посол, -- погибнут сотни тысяч солдат, а то и миллионы. Миллионы русских, миллионы немцев. И миллионы французов, господин президент.

            В ответ Пуанкаре не сказал ни слова. Что и говори, русский посол был прав. В конце концов, Франция устала от войны не меньше других. Пожалуй, даже и больше.

            -- А что скажут англичане? – нарушил наконец молчание президент.

            -- Узнав, что Франция и Россия согласились на германские условия? Они слишком умны, чтобы оставаться с Германией один на один.

            -- Не забегайте вперед, господин посол, -- грустно усмехнулся Пуанкаре. – Мы еще ни на что не согласились.

            Впрочем, ключевым в этой фразе было именно слово «еще».

 

*  *  *

 

16 сентября

Цюрих

 

-- Ну, вот война и кончилась!

            -- Господа, предлагаю выпить за Стокгольмский мир!

            -- Да, за это нельзя не выпить…

            -- Должен заметить, что… ах, какое хорошее пиво!

            -- Да, я это тоже заметил. Пиво хоть куда.

            -- Нет-нет, я имел в виду совсем другое. Должен заметить, что я не припомню другой такой войны, в результате которой все ее участники остались бы довольны.

            -- То есть как?

            -- Что ты имеешь в виду?

            -- Именно то, что сказал. Все европейские народы, пролившие в этой войне кровь, в итоге остались довольны.

            -- Ну так уж и все?

            -- Быть этого не может.

            -- Изволь-ка обосновать свой… тезис.

            -- Охотно. Начнем с России. Вернее, с Руссо-Румыно-Болгарии, как она теперь называется.

            -- Ну, эти-то точно довольны остались…

            -- Причем, господа, прошу заметить, что довольны остались все подданные дома Романовых без исключения. Русские довольны уже тем, что их царь стал теперь еще и румынским королем. Также их не могут не радовать территориальные приобретения. Во-первых, Галиция – западная часть во главе с Краковом отошла к русской Польше, а восточная во главе со Львовом – к собственно России. Во-вторых, Закарпатская Русь и Буковина.

            -- Да, австрийское наследство не залежалось.

            -- Русским действительно жаловаться грех.

            -- Не забывайте, что довольны также и румыны. Заменив на своем троне Франца-Иосифа Николаем, они тут же перешли из разряда проигравших в категорию победителей. Что тут же сказалось на их территории – они наконец-то смогли вернуть себе всю Трансильванию. Взамен им пришлось лишь уступить Болгарии северную Добруджу. По сравнению с Трансильванией это только небольшой клочок земли. Но зато теперь довольны также и болгары. Иными словами, никто из подданных Николая II не остался в обиде.

            -- Ладно, ладно, тут ты прав. Но в том, что русские довольны, никто и не сомневался.

            -- Да, действительно. Как насчет других стран?

            -- Хорошо, давайте рассмотрим другие страны. Возьмем Сербию и Черногорию. Присоединив к себе Боснию и Герцеговину, сербы наконец-то вернули себе землю, утерянную ими много веков назад. А черногорцы получили кусок Далмации. Так что довольны и они. Как, разумеется, и итальянцы, присоединившие к себе как Тироль, так и Триест с Фиуме.

            -- Нет, ну это просто нечестно. Они же победители!

            -- Конечно, победители довольны! Давай-ка лучше поговорим о проигравших!

            -- Вот-вот. Об Австро-Венгро-Румынии!

            -- Что ж, господа, я не имею ничего против. Насколько я могу судить, чувства румын мы уже обсудили. А разве может кто-либо сомневаться в том, что довольны и чехи со словаками, получившие согласно Стокгольмскому миру независимую Чехословакию? Или хорваты со словенцами, объединившиеся в независимую Югославию?

            -- Ну, а венгры?

            -- Потерявшие такую территорию?

            -- Неужели довольны и они?

            -- Как ни странно, да. Даже потеряв Трансильванию, Словакию и Хорватию, венгры получили взамен самое ценное, что только может быть у народа – а именно полную независимость. Не забывайте, что владычество Габсбургов уже успело венграм за все эти столетия как следует опостылеть.

            -- Выходит, все эти чехи и венгры тоже как бы победители?

            -- Нет, так вести спор некорректно. Хватит о победителях!

            -- Давай-ка все-таки поговорим о побежденных!

            -- Но где они, эти побежденные? Конечно, можно сказать, что если Россия воевала с Германией, то победа русских означает поражение немцев. Но ведь это не так! Ведь Германия не потеряла ни сантиметра своей территории. Более того, она аннексировала Австрию и Судетскую область, завершив таким образом объединение немецкого народа в одном государстве. И разве можно сомневаться в том, что немцам такой исход войны очень даже по душе?

            -- Ага, ну вот ты и попался!

            -- Говоря о народах Австро-Венгро-Румынии, ты не сказал ни слова об австрийцах!

            -- Уж им-то точно радоваться нечему!

            -- Это почему же? Как и прежде, они являются частью большой могучей империи. Что же тут плохого, позвольте узнать?

            -- Но ведь они перестали быть ее центром!

            -- А разве это так уж нехорошо? По правда говоря, руководство огромной лоскутной монархией не принесло австрийцам ничего, кроме головной боли. Тем более, что все эти чехи, хорваты и прочие венгры австрийцев, мягко говоря, недолюбливали. Тогда как сейчас собратьями австрийцев по империи являются не славяне с мадьярами, а такие же немцы, как и они сами. Чему же тут не радоваться?

            -- Ладно, пусть так. Но ты забыл о французах!

            -- И англичанах!

            -- И бельгийцах!

            -- Нет, не забыл. Но ведь все эти страны в результате войны ничего не потеряли.

            -- Но и не приобрели!

            -- Их территория осталась той же, что и до войны!

            -- Но зачем же сравнивать с июлем 14-го года? Сравним с сентябрем, когда немецкие войска находились почти рядом с Парижем. Или хотя бы с июлем этого года, когда северо-восточная Франция – и почти вся Бельгия – находились под сапогом ненавистных «бошей». Причем французы и бельгийцы прекрасно понимали, что освободить всю эту территорию от оккупантов удастся еще очень не скоро. Более того, это потребует немалых человеческих жертв. И неимоверных усилий. А теперь вдруг оказывается, что никаких жертв и усилий не надо, а территорию немцы освободят сами. И кто-то еще будет сомневаться в том, что в Париже и Брюсселе народ радостно пляшет на улицах?

            -- А англичане?

            -- Их-то никто не оккупировал!

            -- Так что уж им-то радоваться нечему!

            -- То есть как это нечему? В чем заключается главная цель британской политики по отношению к европейскому континенту?

            -- Ну как в чем…

            -- Ну, это…

            -- Поскольку вы, господа, забыли, я вам с удовольствием напомню. Главная цель Лондона заключается в том, чтобы не допустить доминирования в Европе одной-единственной державы. До сих пор такой державой могла стать Германия. Теперь же, лишившись мощного союзника в лице Австро-Венгро-Румынии, доминировать в Европе Германия никак не может. Стало быть, свою задачу британские джентльмены выполнили. И могут довольно потягивать виски со льдом.

            -- Черт побери, да тебя не переспорить!

            -- Разумеется. Потому что я прав, как всегда.

            -- Пожалуй, так оно и есть.

            -- Что ж это получается? Неужели недовольных нет вовсе?

            -- Выходит, что нет.

            «Кроме нас, большевиков,» – грустно подумал Владимир Ильич Ленин, мрачно сидевший в углу дешевого кабачка и наблюдавший за веселой компанией студентов местного университета. – «Теперь революционной ситуации не возникнет еще долго. Ни в одной из стран.»

            Он выпил еще один бокал пива и снова печально покачал головой.

 

 

К О Н Е Ц

 

Июнь 2005 года, Сент-Луис


Другие опусы того же автора