Владимир Булат

 

САГА О 1993 ГОДЕ

 

           

ЯНВАРЬ

 

 

                                                                                                                        --А картошка?

--Хрен с ней, с картошкой!  Что вы в ней нашли?  Империалистический продукт!  Пусть ее колорадский жук жрет!

 

В.Шендерович. «Куклы».

 

 

 

            Ярко освещённое окно смотрело на раскидистый клён, под которым приютился небольшой ларёк-киоск из числа тех несгораемых шкафов, которые быстро вытесняли торговые палатки.  На его витринах были выставлены женские прокладки, шоколад, авторучки, календарики на 1993 год, несколько бутылок «Фанты» и «Херши» разного фасона, набор для свинчивания дверных ручек, губная помада, газеты с программой на следующую неделю и колода порнографических карт.  В том году люди еще ходили и с детским любопытством разглядывали этот разноцветный ассортимент, который не имел ничего общего с серостью последних умиравших государственных магазинов, где иной раз ещё попадался старый черствый бублик по нерыночной цене.

                С другой стороны ярко освещённого окна в уюте небольшой комнаты с красивым видом на вечерний Ленинский проспект расположились два друга и одноклассника: Саша Малинин – студент «ЛЭТИ» – будущий великий программист и преподаватель в Высшей Юридической Школе Милиции, где он имел счастье ежедневно созерцать будущую русскую «Мисс-Вселенную» Оксану Фёдорову, и Игорь Бутурлин – студент исторического факультета СПбГУ – дремучий провинциал и в прошлом даже украинский националист (осень 1988 – весна 1990 гг.)  Саша спаивал какие-то детали: он занимался тогда еще очень сложной самостоятельной сборкой компьютера и лишь изредка откликался на словесный поток своего собеседника, который на заднем плане в кресле перелистывал первый том Советского Энциклопедического Словаря за 1953 год: «Блок» (нет, не тот, а другой, его ровесник, французский коммунист),.. «Блокгауз»,.. «Бова Королевич»,.. «Богородск»,.. «Болгария» (на миниатюрной карте Варна именовалась Сталиным)…

—За кого собираешься голосовать?  Ежели выборы будут? — поинтересовался Игорь.

            —За «Демократический Выбор».

            —А я не знаю.  Честное слово.  Хотел бы за Всероссийскую партию монархического центра, но они какие-то фашизоиды…

            —А ты-то демократ?

            —Да.  Почти, —Игорь проверил, как с пластинки переписывается на его кассету фрагменты опер Вагнера. — Я полагаю, реставрация монархии в сложившейся ситуации неизбежна.

            —И кого ты в Цари наметил?

            —Увы, Владимир Кириллович скончался.  Я же его видел, со всем семейством и Собчаками.  Это в ноябре 1991 года.  У меня как раз окно между парами было, и я бродил по Петропавловке.  Смотрю – знакомые лица.  Государя Императора-то я сразу узнал.  А сейчас остался его внук – Георгий Михайлович, так его хотят зачислить в наш кадетский корпус вместе с сыном Руцкого.

            —Руцкой с Ельциным разругался вдрызг.  Гайдара сняли…  Черномырдин какой-то неинтеллигентный.

            —Анекдот.  Рецепт.  Диктуется по телефону.  «Взять крошку хлеба, смочить собственной слезой и поджаривать в течении нескольких минут…  Как называется?  «Гайдарчик».

            —Хм.., — (Сашины родители зачали его в довольно юном возрасте, и однажды, когда сокурсница посетовала, что видела его с другой девушкой, он сопоставив место и время происшествия, пришёл к выводу, что это была его мама).

            «Боливия»,.. «Большевизм»,.. «Большой Ферганский канал имени И.В.Сталина»,.. «Борнхольм»…

            —Саш, что-то, мне кажется, оно там не пишет…

            —Что?  У вас проблемы с ваучерами?

            —Вот, смотри: не крутится.

            —Сникерс!  Это твоя кассета не пашет.

            —Ладно.  Уже конец.  Там дальше несколько миниатюр на стихи Матильды Везендонк.  Это мне не надо.  Дай-ка лучше почитать первый том Словаря.

            —Тебе тут что? изба-читальня?

            —Саш, мы с тобой уже знакомы три года.  Мне надо уточнить население основных стран мира в 1950 году.  Я, видишь ли, решил написать альтернативную историю, как если бы коммунистический режим был свергнут в СССР сразу после войны.  Представляешь?

            —Представил.

 

 

            Под мелким негустым снегом Игорь брел вдоль витрин «Нарвского универмага» домой.  У лотка, с которого торговали мороженой рыбой, какая-то вдребезги пьяная… женщина? баба? старуха? нет, карга кричала в темный холод:

            —При Сталине хорошо было!  Все были сыты, пьяны и нос в табаке!  При Сталине не то, что сейчас!  Сыты, пьяны и нос в табаке!

            Никто не обращал на неё внимания.  У своего подъезда Игоря с небывалой яростью облаяла собака и обругал её хозяин.  Ненависть собак досталась ему по наследству от многочисленных благородных предков, из которых, согласно семейным преданиям, ни один даже таксы никогда не держал.  Он лишь ответил:

            —Когда-нибудь я вашу собаку убью, — и вошел в темный подъезд.

               

 

Россия проживала второй год демократии.  Процессы еще не обрели устойчивых форм; во всём властвовала архаика, разбавленная отслаивающимся модернизмом.  «Новые русские» ещё не носили красных пиджаков, но уже так назывались и осваивали свой новояз.  Девушки ещё знакомились при первом же удобном случае, но уже заглядывали в кошелёк к мужчинам, не беря на себя при этом ровным счётом никаких обязательств.  Новостные программы рожали сенсации; мало кто разбирался в уже имеющихся двух-трёхстах партиях, но ежедневно к ним прибавлялись всё новые и новые.  Еще не упоминали о глобализме, интернете, Бритни Спирс и исламском терроризме, а многие женщины не знали, что такое «Тампакс», но уже в зубах навязли презентации, эксклюзивы, инфраструктуры, саммиты, холдинги и прочие приметы новой жизни.  Реклама бестолково перемежала корпорацию «Экарамбус» со «сникерсом», а вентиляторный завод с Лёней Голубковым.  Ещё в диковинку были заморские пастора, финансовые пирамиды, милицейское взяточничество, невыплаты зарплат, закрытия целых предприятий, бюджетный дефицит, капитал-шоу «Поле чудес», но уже никто не обращал внимания на нищих, грязь в подъездах, экологические катастрофы и умирающую космонавтику.  Владельца 100 миллионов рублей в заношенной тужурке ещё можно было спутать с заурядным ларёшником.  Преступность также демократизировалась и либерализировалась: старые воры в законе искренне возмущались отсутствием у молодёжи каких бы то ни было авторитетов.  Ветераны обалдевали от каждодневного роста цен, а вокруг конкурсов красоты ещё кипели страсти.  Зарубежные события отошли на второй, если не на пятый план, и впоследствии многие, даже международники, изумлялись изменениям на карте мира.  На книжных развалах еще соседствовали с бульварной литературой Бердяев и Шопенгауэр.  Молодые интеллектуалы зачитывались Ницше и Монтенем.  Напротив станции метро «Петроградская» в Санкт-Петербурге ещё работал великолепный букинистический магазин.  Журналисты ещё начинали свои репортажи с дежурных слов: «Еще несколько лет тому назад это невозможно было себе представить…»  Изобилие прилавков удачно гармонировало с пустотой кошельков.  Цены росли не настолько быстро, чтобы начался голод, но и не настолько медленно, чтобы средний человек мог позволить себе что-либо, кроме еды.  Только что роздали ваучеры, и этот судьбоносный процесс сопровождался человеческими жертвами.  Все – от президента и до последнего попрошайки – жили одним днем и очень удивились бы, если б узнали, что многие из них доживут, например, до 2003 года.

 

 

Дома телевизор уже засветился заставкой невзоровских «600 секунд», наполнивших квартиру бетховенскими позывными.  Игорь съел пару бутербродов с салями и запил зелёным чаем: его мама давно уже пристрастилась к этому напитку, предотвращающему инфаркты и рак желудка.

После наш герой перебирал старые конспекты, а магнитофон-радиоприёмник бесстрастно изрекал сенсационные новости:

—    Произошло нападение работников чеченских служб безопасности и других вооруженных формирований на здание суда Дагестана в Махачкале.

—    Президиум Верховного Совета и правительство РФ приняли постановление об образовании  “круглого стола” — постоянно действующего представительного форума общественно-политических сил России, ученых, специалистов, руководителей предприятий и организаций, предпринимателей, народных депутатов для консолидации конструктивных сил “в целях стабилизации экономики, осуществления экономической реформы, глубоких политических, экономических и социальных преобразований в стране”.

—    Президент России Борис Николаевич Ельцин подписал Распоряжение о контроле за экспортом из Российской Федерации оборудования, материалов и комплектующих, используемых в ракетных технологиях.

—    В городе Лагодехи, недалеко от Тбилиси, где дислоцированы подразделения российского спецназа, силами службы безопасности и пограничного батальона Грузии под прикрытием женщин и детей было захвачено оружие и боеприпасы, принадлежащие Закавказской группе войск.

—    Верховный Совет России объявил о проведении 14 апреля на всей территории России референдума по основным положениям проекта новой Конституции Российской Федерации.

 

Перелистывая конспекты, Игорь неожиданно развернул вложенный в тетрадь двойной листок, и его взору предстало следующее видение:

 

«Игорь!

Игорь, прости меня!  Я глупая…

Пожалуйста.

Прости!»

 

            Эта история была полуторалетней давности, и наш герой, откинувшись на спинку стула, погрузился в приятные с каждым новым прожитым днём, как всегда это бывает, воспоминания.

 

 

—Я после поступления остаток лета просидел на даче и даже не знал, что случился путч.  Сосед только через три дня сказал.

—А вот я как раз был проездом в Москве. У меня троюродный дядя  — пресс-атташе в Дамаске.

—Гм... Не слабо! Ну и дальше?

—Говорили, что таких демонстраций не было со времён похорон Высоцкого.

—Слушай, Игорь, у тебя что есть из Высоцкого?

—Песни из кинофильмов: «Высота» и т.д.

—Дашь переписать?

—Так это на пластинках.

—У меня есть проигрыватель, которой можно подсоединить к магнитофону.

—И такое уже придумали?

—Давно! На Западе это уже вчерашний день.

Пауза.

—Мне в это лето трижды! представь себе, попадался Блок. Первый раз на выпускном - на сочинении, потом тоже на выпускном - на литературе, и на вступительное сочинение: одна из тем – «Революционный держите шаг» - революционная лирика Блока...

—Меня добила тема:  «Я всегда был человеко-покойником», - по Гоголю.  Мне вот, к счастью, попался Пушкин.

—Все, что я помню из Пушкина, это:

 

Коль грусть придёт к тебе –

                                    Откупори шампанского бутылку

И перечти «Женитьбу Фигаро».

 

Жизнерадостный был человек.

Этот разговор происходил в душном салоне львовского авто­буса между двумя новоиспеченными студентами, едущими со своими однокурсни­ками на полевые работы в некоем совхозе близ советско-финской ещё в тот момент границы на Карельском перешейке. Игорь - стройный, среднего роста русоволосый моло­дой человек семнадцати лет имел правильные славянские черты лица и даже слегка смахивал на прибалта. Его собеседник - кудрявый еврей того же воз­раста и социального положения - Гриша Копелевич взирал на окружающий мир критическим оком, что еще больше контрастировало с самодовольным видом студента-первокурсника исторического факультета ЛГУ Игоря Бутурлина.

Автобус вырулил из-за краснокирпичного строения котельной, и пассажиры увидели в отдалении полтора десятка бараков из фанеры, окруживших как сви­та почтительных студентов пожилого преподавателя, кирпичное строение «шта­ба». Это и был «студенческий городок» совхоза имени Че Гевары, как его окрестил в своей речи к студентам проректор по воспитательной работе на итоговом студенческом собрании, где все присутствующие были важными как академики, и где Игорь познакомился с Гришей.

Еще пять автобусов остановились у трубопровода, от которого к городку вела аккуратно выложенная плитами дорожка. Густая трава обрамляла каждую плиту, и издалека это было похоже на пирожные с кремом. Багаж каждого из двухсот студентов был невелик, только одна полная студентка тащила тяжелый чемодан.

Игорь был весьма коммуникабельным человеком и за следующие пять минут, пока сопровождающее студентов университетское начальство что-то согласовы­вало с местным в «штабе», успел познакомиться с Витей - невысоким важным студентом в дорогой куртке и без большого пальца левой руки, Димой – молодым человеком лет двадцати с профилем древнерусского воина, Борисом - высо­ким, широкоплечим дембелем, очень походившим на Хемингуэя и двумя студентками, одна из которых попросила его сфотографировать их на фоне «городка».

Тут появилось университетское начальство в лице женщины неопределённого возраста и национальности. Она сказала студентам построиться по группам по десять-пятнадцать человек и выбрать старост. Игорь оказался в одной группе с Витей, Димой, Борисом и еще семью девушками, в т.ч. очень красивой армянкой.

—Ну и кто же у нас будет старостой?—поинтересовался Борис, считая ви­димо себя недостойным столь ответственного поста.

—Я,—ответил после минутного раздумья Игорь.—В школе я всегда был на виду.

 

 

Игорю и еще пятнадцати старостам в штабе разъяснили режим дня полевых работ и их обязанности: каждое утро пересчитывать студентов своей группы, подавать рапортичку в штаб: сколько наличествует студентов, сколько от­сутствует и сколько приступают к работе; после работы посчитать количест­во ящиков моркови, собранное каждым студентом, суммировать по группе, за­нести эти данные в рапортичку и передать ее в штаб. Игорь разыскал Диму и сказал ему:

—Работать начнем завтра. Интересно, располагаться будем вместе с девчонками нашей группы или врозь?

Тут Витя проявил интерес к разговору. Они отправились к самому отда­ленному бараку № 13 и стали его обживать.

—Меня смущает его номер,—ворчал Витя.—Зато рядом с нами № 1 - дев­чачий.

—Я слышал только что,—отвечал ему Дима, причесываясь и глядя на свое отражение в замызганное зеркало,—что барак сгорает за четыре минуты.

—Меры мы примем,—ответил на это Игорь и придвинул выбранную им кро­вать к самому окну.—А что еще говорят?

—Мой сосед по автобусу всю дорогу выдавал себя за сына Ленина...

—Интересно, сколько же ему лет,—вмешался только что вошедший Гриша.

—Ну, это уже даже не смешно!—возмутился Игорь.—Где этот самозванец?

—А вот и он,—предупредил Дима.

В барак вошел студент очень похожий лицом на мартышку из знаменитого мультфильма. Он довольно громко бормотал себе под нос:

—Деревянные сортиры - это пошло. Тем более в ваш космический век.

—Дошло до нас.—подделал Игорь гоголевскую интонацию,—что вы, гражданин-товарищ-барин, выдаете себя за сына Владимира Ильича Ленина.

—А ВЫ можете это опровергнуть?

—Глядя на вас, сударь, вы уж не обижайтесь, как никогда убеждаешься в достоверности теории эволюции и происхождения человека.

—Недурно,—ухмыльнулся Дима.—С вами, господа, не соскучишься.

—Все господа в Париже!—провозгласил новоприбывший Артем.—А скоро снова все будут называть друг друга товарищи!

—Не дай бог,—обронил Гриша.

—Что вы понимаете в глобальной политике?!—разошелся Артем.—Я коммунистом был, коммунистом и остаюсь, не то, что некоторые.

—Это, конечно, делает вам честь, но…  быть в 1991 году коммунистом, всё равно, что в 1937-м монархистом.  Как вы относитесь к реставрации монархии?—полюбопытствовал Игорь (он привык всегда быть центром любой компании и чувствовал острую конкуренцию).

—А что? Откопают мертвеца и наденут на него корону?

—Этот человек опошлит любое святое дело,—развел руками Игорь.—Это какой-то советский Швейк… Девушка, здесь мужская часть,—Игорь уви­дел какое-то длинноволосое существо, входящее в барак с самопальным маг­нитофоном под мышкой.

—Какая я тебе девушка!—возмутился длинноволосый парень, он принадлежал к одной группе с Гришей.

—Ой, извините,—Игорь покраснел и даже перешел на нестуденческое «вы», —а я как в том анекдоте про длинные волосы и джинсы.

—Кто носит фирму «Адидас», тот скоро Родину предаст,—сделал вывод Артем, рассмотрев этикетку сумки длинноволосого парня.—Зачем ты отрастил себе такие волосы? Это же не по-мужски,

—По-твоему Генрих Наваррский не был мужчиной?— парировал длинноволо­сый парень, которого звали Дорош – он приехал в город на Неве со Львовщины.

—Господа, не ссорьтесь,—Игорь раскладывал свои вещи в тумбочку.— Я сейчас расскажу вам анекдот. Один сатирик рассказывал:

«Поехал как-то наш шеф на охоту на кабана. Выстелил в кабана. Кабан - за ним. Шеф - на дерево. Ветка обломилась - упал прямо на кабана. Ну, вы знаете нашего шефа - центнер на гектар. Кабан даже хрюкнуть не ус­пел. А шеф успел...»

—Игорь, тебя там спрашивают две девушки,—сказал Гриша (он успел за это время сходить в сортир).

—Уже?—восклицал Артем,—Игорек, поделись, чем давишься!

—Это просто те девчонки, которых я фотографировал,—Игорь не любил хвастаться личной жизнью.

Через полминуты он вернулся и объявил:

—Всех нас приглашают на обед в девчачий барак № 1.

—Я не пойду,—сразу же сказал Гриша.

—А зря.

 

 

Обед был накрыт на импровизированном столе из большого фанерного листа, который положили на колени десяти девушкам. Остальные лежали поперек на двух кроватях. Обед, не смотря на дискредитацию идей социализма, готовили по явно социалистическому принципу «Большого Котла»: все, что у кого было, он выкладывал на стол, вовсе не заботясь, что его объедят. Артем и здесь отличился: садясь на краешек кровати, он полюбопытствовал:

—Чья это тут французская попка?

—Боже, какой пошляк!—вздохнул Игорь.

—А вы такие непошлые-непошлые,—рассмеялась та девушка, к которой относился вопрос Артема.

—Разумеется. Это мне напомнило достопамятное происшествие, случив­шееся в моем классе, когда мы после выпускного поехали на Карельский пе­решеек. Один жирный и громадный парень по фамилии Погрузкин выпил всё наше пиво, который мы рассчитали на пятерых на весь день. «Это тебе так не пройдет»—подумал тогда я, и не ошибся: вскоре он каким-то невероятным образом распорол себе все штаны, да так, что они на нем даже не держались (или это ему кто-то распорол).  Он некоторое время прятался в нутре палатки, высунув, как улитка, свою пе­реднюю часть наружу, чтобы сыграть с нами в карты, а потом осмелел, соорудил себе из своей старой болониевой куртки юбку по типу шотландской и даже недурно танцевал под Элтона Джона. Он еще оставался с четырьмя парнями и тремя девчонками с ночевкой, и я счел нужным предупредить его, что в этих краях попадаются иностранные туристы: «А вдруг они тебя спросят поутру: Дэвушка, а как вас зовю-ю-ют?»

—А ты с ночевкой не остался?—спросил Дима.

—Нет.  Мне не того было.  Я в тот раз поцеловался с сосной.

—Это как?—заинтересовалась бойкая девушка слева, которая - держу пари - не обошла стороной комсомольский актив не только своей школы, но и района.

—Мы играли в жмурки, и я все никак не мог поймать одну нахальную девчонку, и вдруг... сосна. Что тут делать? Все стали меня утешать, что мол, кровь ран украшает мужчину, что до свадьбы заживет. Хорошо, гово­рю, давайте прямо сейчас справим свадьбу - мне через неделю фотографироваться на студенческий билет.

—Вы, мсье, такой знаток Франции?—спрашивала тем временем та же са­мая девушка у Артема.

—Да, я вообще!.. Вы не представляете, как нас натаскивали в спец­школе на французский язык! Я ж прочел в подлиннике всего Стендаля!

—Ну, вы угадали. Меня зовут Мадлен. Я наполовину француженка.

—О!—заметил Дима,—А то я смотрю, что вы говорите на смеси фран­цузского с нижегородским.

—Не нарывайтесь на оскорбления, сударь. Ваш древнерусский профиль мне кого-то напоминает.

—Совершенно верно, сударыня. Мы с вами встречались ровно год назад в Одессе у Оперы. Мы с вами объелись сладкой ватой.

—Мир тесен,—резюмировал Игорь.—Дайте-ка мне вон той сочной ветчи­ны. Знаете ли вы, что в Сибири в землю закапывают колбасы палками?

Общий разговор, как то всегда бывает в компании свыше десяти человек, распался на отдельные разговоры: Игорь рассказывал хорошенькой - в печоринском вкусе - осетинке, как в московском метро своими глазами видел Ельцина, но она не верила: Ельцин если и ездил, то исключительно в троллейбусах.

—А вообще,—продолжал он, когда они с Витей и Димой отправились в ближайший сельмаг за пивом,—должен сказать, что москвичи какие-то сует­ливые и взбудораженные. Ленинградцы (то есть уже снова петербуржцы!) по сравнению с ними спокойнее и как-то чопорнее. Я-то вообще не ленинградец, хотя и приехал сюда одиннадцать лет назад. Я родился на Украине, в Миргороде.

—Ба! Да мы же с тобой - земляки!—воскликнул Дима.—Я родился в Полтаве.

—Добре. Организуем полтавское землячество.

 

Во французской стороне

На другой планете

Предстоит учиться мне

В университете...

Витя, подпевай.

До чего ж тоскую я

Не сказать словами

Плачьте ж, милые друзья,

Горькими слезами,

 

На прощание пожмем

Мы друг другу руки,

И покинет отчий дом

Мученик науки.

 

Вот стою, держу весло.

Через миг отчалю.

Сердце бедное свело

Скорбью и печалью.

 

Тихо плещется вода –

Голубая лента,

Вспоминайте иногда

Вашего студента.

 

Ну, так будьте же всегда

Живы и здоровы.

Верю, день придет, когда

Встретимся мы снова.

 

Всех вас вместе соберу,

Если на чужбине

Я случайно не помру

От своей латыни.

 

Если не сведут с ума

Римляне и греки,

Сочинившие тома

Для библиотеки.

 

Если те профессора,

Что студентов учат,

Горемыку-школяра

Насмерть не замучат.

 

Если насмерть не убьют

На хмельной пирушке,

Обязательно вернусь

К вам, друзья-подружки.

 

Вот стою, держу весло.

Через миг отчалю.

Сердце бедное свело

Скорбью и печалью.

 

Тихо плещется вода –

Голубая лента.

Вспоминайте иногда

Вашего студента.

 

Когда они допели гимн студентов семидесятых, показался винный магазин. Вокруг него толпилась многочисленная очередь за водкой, а кто-то уже ва­лялся прямо перед входом - покупатели аккуратно обходили его стороной.

—Эту демонстрацию нам не перестоять,—сказал Дима.—Подождите, я сейчас,—он зашел за магазин и вскоре вернулся с пятью бутылками пива в кошелке.

—Как это ты так?—удивился Витя.

—Ученых можно задобрить латынью, а продавцов - переплатой.

—А почему никто больше до этого не додумался?

—Ну, знаете! это не ко мне вопрос.

  В бараке № 13 их встретил взрослый парень в форме полувоенного покроя.

—Меня зовут Андрей. Я ваш куратор. Кстати, могу вам сообщить, что юридически вы весь следующий месяц будете на положении совхозников.

—Почему?

—А вот так. Так что не завидую домашним мальчикам.

—Баня тут хоть есть?

—Баня есть. Я тут же третий год. Сначала как вы, а потом куратором.

—Слушай, а много из универа отчисляют?—спросил Артем.

—Как говорил один наш преподаватель, с первого курса вполне могут отчислить, со второго – вряд ли, с третьего - скорее всего, нет, с четвер­того – ни за что, а на пятом заставят доучиться, чтобы деньги не пропадали.

—А какая стипендия?

—Сто сорок пять, а ленинской уже нет...

—И без Ленина проживём!  К нам тут его пасынок приблудился.

 

 

Коммуникабельный Игорь к ужину перезнакомился еще с восьмьюдесятью студентами и студентками, среди которых обнаружил свою бывшую одноклассницу, сыграл четыре партии в карты (причем все проиграл) и поспорил с Бо­рисом по поводу судьбы арестованных гекачепистов. Борис считал, что их ни за что не отпустят, а будут судить показательным судом, прямо на Красной Площади, да и знаменательный сентябрьский день теперь следует отмечать как День Чудесного Спасения Бориса на Водах.

—Я вообще-то анархист,—признался он Игорю,—симпатизирую «Красным бригадам» и считаю, что капитализм можно уничтожить только изнутри, путем террористических актов...

—Каких-каких актов?—переспросил бывший поблизости Гриша.—Что тебе сделали бедные капиталисты?

—При капитализме жизнь скучна, - так говаривал наш штабной начальник. В молодости он охранял наше посольство в Лондоне.

—Он что-то путает.

—Не знаю. Проверить правильность его слов я не мог.

—Англичане - вообще нудные люди,—пояснил Игорь.—Мне куда ближе жизнерадостные французы или интеллектуальные немцы.

—Мы создаем свое мнение об англичанах по Диккенсу,—возразил Борис,—а это писатель сходный с Достоевский. И там и там - безысходность.

—Мне больше нравится Лесков. У нас почему-то считают его третьераз­рядным писателем. А тем не менее Лесков ничуть не ниже Достоевского.

—Лесков слишком верующий человек. А все верующие - малость ненормальны. Нормальный человек не может одновременно пользоваться современными ле­карствами и уповать на помощь божию. Это что-то вроде шизофрении. Тут уж или - или.  Ты, кстати, заметил, что никто, даже самые истые христиане не живут по Новому Завету?  Учат именно Ветхому: не укради и т.д.

 

 

Ужинали студенты в большой совхозной столовой. Ужин был сытным и рас­полагал к беседам. Напротив Игоря и Димы сидела девушка с очень редким именем Лада - обладательница длинной русой косы и похожая на царевну из русских сказок. Дима, в число достоинств которого входило еще и сердце­едство, сказал после Игорю:

—Какая девушка! Она непременно станет моей женой.

—В моем вкусе очкастые молоденькие учительницы с прической конский хвост темно-рыжих волос. Это, во-первых. А во-вторых, как говорит моя ма­ма, в двадцать лет женятся только мужики и дураки.

—А ты - не мужик?

—Нет, я не мужик. Я - барин.

—А я - князь.

—Княгиню одну я знал, а вот с князьями иметь знакомства еще не приходилось.

—Не подумай, что я хвалюсь.

—Да кто этим сейчас хвалится?!  Тебе, что? обещали вернуть все поместья, да с крепостными в придачу?

—Нет.

—И мне нет.  А жаль.

 

 

Вечером несколько студентов гуляли вдоль шоссе на Выборг и любовалась звездами. Игорь нашел на небе Кассиопею и Геркулеса.

—Ты ж так и не объяснил нам, каким образом ты оказался сыном Ленина,— повернулся он к Артему.

—И тем не менее сын у Ленина есть. Ему 78 лет, и он жил в ГДР. Сын Инессы Арманд.

—Я был в ГДР,—рассказывал Борис.—Служил штабным писарем.  Шикар­ная страна!  Не то, что Польша.

—Поляки вообще оборзели,—в тон ему Артем.—Мы их от немцев осво­бодили, а они сейчас поют:

 

Войско Польско Берлин брало,

А Радянске помогало.

 

На сон грядущий пели разные песни, а куратор Андрей спел не вполне в тон политическому моменту армейскую:

 

Мы на плацу стоим повзводно и поротно:

Любой мятеж всегда готовы подавить.

Так в 68-м нас помнит злата Прага,

А в 56-м нас видел Будапешт.

 

Уже ночью, когда почти все заснули, снаружи послышались твердые шаги. Бодрствовавший Артем спросил:

—Кто идет?

—Фридрих Ницше,—был ответ.

 

 

На следующее утро Игорь проснулся под громкое мычание: мимо барака гнали на водопой стадо коров.

—Холодно,—поежился Артем, напяливая свитер.—Ночью сюда приходил сам Фридрих Ницше.

—С Заратустрой?---поинтересовался Дима.

—Нет.  Ох, что я сижу!—воскликнул Игорь.—Мне ж надо бежать - девчонок регистрировать.

Он буквально влетел в женский барак № 1 и в первый же момент тупо уставил­ся на переодевающуюся армяночку Олю. Со всех сторон послышался девчачий визг, а Игорь громогласно оправдывался:

—Да я сюда не за этим пришел! Мне надо пересчитать своих согруппниц.

 

 

После короткого инструктажа в просторном зале местного клуба, где местный агроном от души проявил свое превосходство над «городскими», объясняя им свойства моркови, как растёт и то, что она, только что собранная, имеет некоторый период полураспада, за который в два раза сокращается содержа­ние удобрений, студентов повезли в однодверном автобусе в поля.

Технология уборки моркови не вызывала вопросов: взяв за ботву, ее вы­дергивали, отрезали ботву и укладывали в ящики. Один наиболее старате­льный студент-лезгин собрал за смену пятнадцать ящиков. Игорю эта рабо­та вскоре надоела. Он нашел время принести дополнительные извинения виденной им поутру армяночке Оле и познакомился с еще одним грустным евреем - Ивановым Даниилом, который с трудом привыкал к столь несвойственному его национальной экономике занятию. Потом собрал ещё пару ящиков и с Витей и Даниилом нарвал на соседнем поле малокочанной капусты с росой. Этим и закусили черед обедом.

Солнце уже перевалило на закатную часть неба, и Игорь удалился в без­людную часть поля, следя за иностранным самолетом, низко-низко летящим в сторону Финляндии.

—Привет,—окликнули его.—Тебя, кажется, зовут Игорь.

Это были две очаровательные девушки, одна из которых, представившаяся Катей, тут же поразила нашего героя своей инфантильностью.  Разговор сра­зу же перешел на музыку, а Катя довольно мелодично спела со всеми тело­движениями песню Газманова «Ты – морячка, я – моряк».  Игорь рассказал историю из своей школьной жизни, о том, как он на выпускном экзамене по математике, обнаружив свою полную некомпетентность в этом предмете (чего греха таить, Пушкин тоже был полный ноль в математике), громко провозгласил:

—Полцарства тому, кто даст списать!

—Что-что?—переспросила Ольга Витальевна - преподаватель математики.

—Ольга Витальевна, вас это тоже касается.

Катя, в число достоинств которой входило умение со всеми найти общий язык, заговорила о Тарковском, и они сошлись на том, что фильм «Солярис» и одноименный роман Лема – по сути разные произведения на разные темы.

По дороге назад Игорь купил в сельмаге бутылку «Пепси-ко­лы», собрал со сту­денток данные о количестве собранных ящиков, чтобы отнести их в дирекцию, наскоро принял душ и пришел с «пепси-колой» в девчачий барак № 1 поджидать Катю. Но она все не приходила. Тогда Игорь угостил «пепси» ее подружку - Риту и поспешил в дирекцию.  Там по миниатюрному телевизору диктор рассказывал, что грузинские национальные гвардейцы ушли из Тбилиси в какое-то ущелье и готовят поход на дворец Гамсахурдия.  Мрачный замдекана с неустоявшейся личной жизнью, который, пока студенты работали, наплевал полгазеты шелупаек от семечек, пошутил над ним, сказав, что в Москве снова власть взяли гэкачеписты, а Игорь возьми да и разнеси эту весть по всему «студенческому городку».

 

 

На следующий день перед завтраком Игорь познакомился с еще одним Димой, который работал на погрузке и увлекался японскими детективами.  Они обсудили все политические вопросы и одобрили запрет КПСС.

За завтраком Игорь хотел сказать тост и уже было поднял бокал, но тут какая-то разносчица неопределенного возраста и цвета волос сделала ему за­мечание, и тост пришлось отменить.

—Ты не ссорься с обслуживающим персоналом,—доверительно сказал ему сидевший рядом Гриша.—Это последнее дело.

—По-моему,—оправдывался Игорь,—все эти работники общепита вровень с торгашами. А торгашам, ты же сам знаешь, приличный человек и руки не подаст. Моя тетя ни одного случая поругаться с продавцами не упускает,

—А как же вы что-нибудь достаете?

—Что значит «достаете»? Я лично ничего не «достаю». Довольствуюсь общим уровнем.

—Одет ты, однако, не слабо.

—Это не главное. Предпочитаю моде удобство. Как это будет по-латыни? (Гриша хвастался, что в совершенстве знает латинский язык).

—Я с тобой не согласна,—вмешалась девушка слева (та самая, что спра­шивала про сосну).—Как говорил Чехов, в человеке все должно быть прекрасно, и одежда в том числе.

—А много ли чеховских героев соответствует этому возвышенному идеалу? —задал Игорь риторический вопрос.

 

 

На поле в тот день ничего существенного не произошло, за исключением того, что одна из девушек игоревой группы едва ли не матерно переругалась со звеньевой. Игорь пошел заступаться, вдрызг разругался сам и назвал звеньевую быдлом. После этого он узнал и себе много нового.

—Какая мерзкая баба!—говорил он после Грише.—Вообще, почему мы - ин­теллект страны, ее будущее, должны находиться под началом вот этих?!

—Ты вновь собачишься с «сильными мира сего». Вполне естественно, что она чувствует здесь себя хозяйкой. Ты тут месяц будешь, а она – на века..,

            —Хе-хе…

—Что ты?..

—Да вспомнил тот номер: «Прихожу на ферму - там настроение веселое: коровы сидят за одним столом с обслуживающим персоналом». Помнишь?

—Да.

 

 

За ужином Игорь громогласно распространялся о своих добродетелях:

—Будучи в Москве, я делал три дела: закупал книги, читал книги - у моего дяди шикарная библиотека: чего там только нет - Бунин, Набоков, Сартр, Маркес, и ел в три рта всякие мясные деликатесы...

—И не жалко зверушек-то?—спросила одна из девушек его группы,

—Нет. Ведь, когда я умру, все это вернется в Природу.

—Ну это какой-то пантеизм в стиле Пришвина.

—А потом, когда я долго не ем мяса, я глупею.

Тема Гарсия Маркеса навела Диму и Артема на спор о достоинствах южанок и севе­рянок, причем Дима восхищался нордической красотой скандинавок, а Артема привлекала гиперсексуальность грузинок, армянок, персиянок и т.д. на Юг.

—Могу тебя разочаровать,—усмехнулся Дима.—Тебе придется сделать поправку на патриархальность обычаев той те Грузии.

—Да что Грузия!  Считается, что все грузины - гомосексуалисты.

—Только ты не очень об этом распространяйся. Один наш ефрейтор как-то раз откровенно спросил об этом солдата-грузина.

—А тот?

—А тот говорит: «Не, то армяне!» 

На другом конце стола разговор зашел о театре, и Игорь вставил:

—Подобно набоковскому герою, я считаю театр пещерным жанром искусства, обреченным на исчезновение.

—Это мы уже слыхали,—возразила ему та же девушка.—Поговорим с вами лет эдак через двадцать.

—Ну, тогда все по-другому будет,—шутливо продолжил Игорь и серьезно. — Современный театр изменил великим принципам театра античного. В антич­ном театре актер был анонимен и даже выступал в маске. А в современный театр люди ходят «на Миронова», а не «на Фигаро или Хлестакова».

—Чем это тебе Миронов не угодил?

—Нет, у меня нет к нему претензий. Но я желаю видеть в театре Фига­ро, а не кого-нибудь другого.

—Но ведь в этом и состоит мастерство актера - в умении перевоплоща­ться.

—Ой, не мастера они, не мастера! Главная их неудача состоит в том, что зритель-то видит перед собой все-таки Андрея Миронова. Поэтому я стараюсь не запоминать актеров: так интереснее.

—Совершенно с тобой не согласна.

Игорь развел руками. Когда его друзья вышли из столовой, он сидел на паребрике клумбы и обрывал жестколистные фиалки:

—Через двадцать лет будет 2011 год. Что с нами всеми будет? Это мне будет 37, и я буду доктором исторических наук, а моими фундамен­тальными трудами будет заставлена не одна полка. А вы, господа?

—Я буду обыкновенным учителем истории в самой обыкновенной сельской школе,—нехотя ответил Дима.

—Почему???

—Потом объясню,

—А ты?

—А я поеду в Латинскую Америку и буду развивать революционный про­цесс,—ответил с воодушевлением Артем.—И мы свергнем к чертям Переса. А революционные партизаны будут называть меня Ильич Санчес?  Да, я ни на что не променяю сорок лет партизанской войны в дебрях Колумбии!

—Да, Артем Александрович, неудачно вас назвали. Надо было бы как в двадцатые годы: Марлен, Трактор, Смебур,—произнес Гриша.

—Что такое Смебур?

—Смерть буржуям.

—А ты?—спросил Игорь Гришу.

—Меня через двадцать лет вообще не будет. Ладно... Мы, кажется, собирались в город.

—Да-да, поспешим.

У барака № 1 Игорь встретил Катю и подарил ей букетик фиалок, но она отбросила их как ядовитую лягушку прямо в солнечное сплетение Игоря. Он пожал плечами и догнал своих друзей (с тех пор наш герой никогда не дарил женщинам цветы).

—Не доверяй таким девушкам,—предостерег его Дима.

—Но ведь она же дитя невинное...

—В тихом омуте черти водятся.  Бери пример с нашего Ильича, он ци­ничен, но справедлив.

—О боги! У меня такое впечатление, что я последний романтик.

—Привет, последний романтик. Вы в город собираетесь?

—Да.

—Тогда я с вами,—это была та самая девушка, которую Игорь защищал от звеньевой.

Она с двумя подружками и наши четверо друзей на дребезжащем автобусе добрались до станции. Там Игорь купил на все оставшееся у него деньги полкило черноплодной рябины. За все время езды в вагоне ни разу не по­явился контролер, так что билеты можно было и не покупать. В полдесятого вечера электричка прибыла на Финляндский вокзал.

—Кому куда? Мне на Ленинский проспект.

—Мне на Черную Речку,— ответил Гриша.

—Мне на улицу Халтурина,--ответил Дима.

—Так значит, ты живешь в двух шагах от Эрмитажа?

—Снимаю, конечно,

—Ну и как живется в центре? Я вот всю жизнь мечтал жить в сталинке, а живу в самом тривиальном доме около метро «Ленинский проспект».

 

 

Назвав свой дом тривиальным, Игорь поскромничал. Это был престижный дом улучшенной планировки у самого входа в метро: девятиэтажный, с больши­ми сияющими окнами на юг. На первом этаже располагался отдел Нарвского универмага «Игрушки-забавы» и театральная касса. За двадцать минут можно было доехать на метро до центра, а напротив на первых двух этажах восемнадцатиэтажной башни располагался книжный магазин «Родина». На пятом этаже дома № 128 по Ленинскому проспекту Игорь жил в двухкомнатной квартире со своей мамой и троюродной сестрой Зиной, которая учи­лась на третьем курсе консерватории.  Когда раздал­ся резкий звонок в дверь, они ещё не ложились и смотрели телеспектакль по мотивам второго тома «Мертвых душ», где Чичиков угодил таки за решетку, но мигом нашелся человек, который все делал наперекор властям; Чичикова освободили, и даже его заветная шкатулка была ему возвращена.

—Игорь! что ж ты не позвонил. Мы уже беспокоиться стали.

—Телефон был, но он был сломан,

—Раздевайся. Наверно грязный приехал.

—Нет, там есть довольно сносная баня.

Через час вымывшийся и наевшийся своих любимых молочных сосисок Игорь отходил ко сну. В полудреме, проваливаясь в томную бездну сна, вспомнил, что в ящике его стола до сих пор лежит черновик статьи «Историческая неизбежность победы демократии», предназначенной для опубликования в  «Комсомольской правде», чьим собкором в Ленинграде был его школьный друг Слава Чуйков.

 

 

На следующий день Игорь хотел взять что-нибудь почитать и из недавно приобретённых «Лолиты» и «Жития протопопа Аввакума» выбрал последнее. Когда он, после соответствующих напутствий, вышел во двор, мимо него спешили с ранцами первоклассники. На лице Игоря выразилось смутное беспокойство, но тут же он вспомнил, что школьные годы безвозвратно ушли, и он теперь студент исторического факуль­тета старейшего, как убеждал студентов на собрании ректор, в стране уни­верситета.

Игорь вошел в подземный переход, миновал торговок цветами, а спустя еще три минуты мчался в переполненном вагоне в чернь тоннеля. Он задумался о перспективах поле­тов к ближайшей звезде - Проксиме Центавра и не заметил как поезд метро приехал на «Площадь Ленина». Здесь у памятника экс-вождю на броневике он должен был встретиться с остальными. Через пять минут появился Гриша, как всегда не в духе, и показал Игорю самиздатовскую книжку Бродского.

—Я как-то мало интересуюсь этим направлением в поэзии,—зевнул Игорь.

—Ты не видишь в нем величавшего поэта наших дней?!

—Нет не вижу.

—Привет, козаки,—окликнул их Дима.—Это что?—он взял в руки.—А...

—И тебе он не нравится?

—А чему тут нравится? Я как-то раз слушал его по «Свободе» - какое-то завывание.

—Да что вы понимаете в литературе!—обиделся Гриша.

—А вот идет наш Ильич. Интересно, что он скажет.

—Вот это мне как раз заранее ясно.

—Салют!—подошел Артем.—Слыхали последнюю новость?..

—Постой. Тебе нравится Иосиф Бродский?

—Кто такой? Почему не знаю?—ответил Артем хрестоматийной фразой.  Дима развел руками и рассмеялся.

 

 

Они приехали в совхоз около одиннадцати и сразу же пошли на поля. Ка­тя на сей раз очень извинялась перед Игорем и вот почему. Она подошла к нему на другой край поля, где другой студент только что рассказал нашему герою о японском обычае винопития, и сказала:

—Игорек, не обижайся на меня. Я поступила глупо. Ты же сам не обра­щал на меня внимания. Давай, ты будешь обращать на меня внимание.

— Хорошо,— ответил Игорь и погладил ее по голове, как гладят ми­лых детей.

Спустя полчаса он подсел к Диме и сказал:

—Я решил вести путевые заметки, дабы через двадцать лет мы не кусали бы локти о безвозвратно ушедшей молодости. Я за свою жизнь раз пять начи­нал вести дневники, но не продолжал далее двух дней. А сейчас очень хоро­ший повод.

—Ты только что разговаривал с Катей?

—Да. А что?

—Будь осторожен. На нее положил глаз один парень из местных.

—А это к чему?

—Я тебя предупредил.

Никто толком не работал: Витя разлегся на нескольких составлен­ных ящиках, а из ближайшего оврага доносилось нестройное девчачье пение:

 

Знаю, когда-нибудь с берега дальнего, дальнего

Ветер ночной принесет тебе вздох от меня.

Ты погляди, ты погляди, ты погляди,

Не осталось ли что-нибудь после меня.

В полночь забвенья на позднее окраине жизни моей.

Ты погляди без отчаянья, ты погляди без отчаянья...

 

Было видно, как Катя пошла туда, и вскоре благодаря ее музыкальному го­лосу, пение стало куда мелодичным. Ленивое солнце неторопливо клонилось к закату.

Сразу же после ужина Катя забралась в кабину стоявшего перед столовой молоковоза к действительно долго говорила с каким-то молодым совхозником. Среди студентов уже успел распространиться слух о какой-то связи между Игорем и Катей, и ожидавшие своей очереди (студенты питались в две смены) скалили зубы, поглядывая на нашего героя. Он пожал плечами и повернулся к Даниилу:

—Мне тут Катя выговаривала: что это мы, мол, до сих пор не подарили ей цветы. Я вот и хотел...

—Я бы ей тоже подарил: турнепс,—перебил его Даниил. Оба громко расхохотались.

 

 

В эту ночь отличился Борис: он еще вечером смешал пиво с водкой и эту адскую смесь, именуемую на местком диалекте «ерш», употребил.  Что было дальше, он плохо помнил, но, по рассказам очевидцев, пробил головой окно барака.  Рана на голове оказалась незначительной, ее забинтовали, так что утром Игорь - он уже знал об этом происшествии - встретил его возгласом:

—А вот и наш раненый комиссар!

—Ладно! С кем не бывает?—оборвал его Борис.

—Со мной не бывает.

—Это ты зря. Ты упускаешь целую сферу человеческой жизни.  Читал «Москва-Петушки»?

—Благодарю покорно... Лет через семьдесят, когда некоторых из при­сутствующих, пардон, не будет в живых, я буду еще молод и даже..,—Игорь сделал элегантный жест.

 

На кузове автобуса, которому предстояло везти студентов на поля, кто-то нацарапал:

 

Он к нам приходит в каждый дом,

Он с детства каждому знаком,

Он не ученый, не поэт,

А покорил весь белый свет,

Его повсюду узнают,

О нем все песенки поют.

Скажите... как его зовут?

Ленин!

 

Игорь прочитал, рассмеялся, и тут подошел Дима:

—Да, видел бы это наш Ильич! А вот и он.

Загадка очень понравилась Артему, и он сказал:

—Пропаганда должна идти разными путями.  Вон на Западе даже выпуска­ют туалетную бумагу с портретами Рейгана.

—Так то на Западе! Там сортиры платные.

—И у нас скоро будут.

 

 

На полях оказалось, что вместо сбора моркови надо грузить её на машину и вывозить на склады. Поэтому девчонок отправили назад, а шестеро наших друзей: Игорь, Дима, Борис, Артем, Витя и Даниил угодили на погрузочные работы. Грузоподъемность машины составляла три тонны, и все эти три тонны были честно погружены, а поверх моркови расположились грязные и продрогшие под мелким дождем студенты. Куратор Андрей, который руководил погрузочными работами, сел в кабину к водителю. На первом же повороте машину занесло, и студенты повылетали в разные стороны. Игорь больно уда­рился лодыжкой, но тут же вскочил и замахал шоферу. Машина остановилась, выглянул Андрей:

—Все живы?  Залазьте.

—Нет, уж, спасибо,—пробормотал Дима.—Мы как-нибудь сами.  Дорогу я знаю.

Машина поехала, а наши друзья побрели через поля с пожухшей травой, перепрыгивая через дренажные канавы. При всей усталости у Бориса еще нашлись силы рассказать о своих впечатлениях от событий в Вильнюсе, которые он наблюдал из своего окна, а Игорь, который от любых трудностей заряжался какой-то мрачной энергией, бросал на ветер лозунги и, оказавшись перед очередной канавой, патетически воскликнул:

—Господа, опять канава!

Потом в его сознании последовала значительная лакуна, и он очнулся лишь через час в бараке, лежа на своей кровати, уже переодетый, а рядом с ним стояли три бутылки минеральной воды «Полюстрово», причем одна пустая.  Кроме него в бараке никого не было, кроме нескольких третьекурсников, которые сегодня только приехали из города в подмогу коллегам. Они собирались пить кофе и говорили о молодежных группировках.  Игорь подсел к ним, его тоже угостили кофе и разговорили.

—Хипари уже отошли,— рассказывал светловолосый парень с журфака - видимо, знаток этого жанра.—Панки, вроде, тоже перебесились. Сейчас но­вые появилась - йиппи - честолюбивые молодые люди без вредных привычек и с большими материальными потребностями.

—А что это за такие «новые правые»?

—Это... ну, язычники.

—В каком смысле язычники?

—В прямом. Это во Франции, в основном. Они считают, что христиан­ство обанкротилось, и западная цивилизация должна обратиться к дохристианскому опыту Римской Империи.

—В таком случае, я тоже «новый правый», потому что трудно придумать более тупое и противоестественное суеверие, чем христианство.

—Совершенно с тобой не согласна!— отпарировала одна из третьекурсниц. —Наши священники борются за мир.

Игорь пожал плечами, ведь он знал на память две тысячи войн и военных конфликтов только в ХХ веке, что, впрочем, ничуть не мешало его обитателям наслаждаться жизнью.

—Как у вас тут... ладят с местными?—спросил другой третьекурсник.

—Это меня меньше всего волнует.

—В прошлом году здесь была такая драка! Один так и остался инвалидом.

—Наш или их?..

—В том-то и дело, что наш!

—Это мне напомнило одну достопамятную историю из моей биографии.  Я однажды вычислил шпиона.

—Как это?

—Шпион-то симпатичный был?

—Мне тогда было двенадцать лет. Я был в пионерлагере под Зеленогорском.  В том году взорвался Чернобыль, и я не ездил на юг. Так вот: смотрю, как-то раз один па­рень помладше сидит и рисует «войнушку». Ну, как все дети рисуют: с одной стороны шеренга «танчиков» и с другой стороны шеренга «танчиков». Я присмотрелся и спрашиваю: кто здесь кто? А он отвечает: это русские, а это наши...

—Это как в том анекдоте про Штирлица,—рассмеялся журфаковец.—Стоит в осаждённой имперской канцелярии огромная очередь за продуктами. Все стоят: там, Гитлер, Борман, Геринг. Появляется Штирлиц, идет без очереди.  Все возмущаются, а Борман поясняет: «Герои Советского Союза обслуживаются вне очереди»...

 

 

Под вечер собрались все наши друзья, позвали девчонок, сложились на хороший ужин, а потом стали играть в карты на поцелуи. Катя при этом не присутствовала, очень обиделась, за что и высказала на следующий день Игорю все свое негодование. Он утешил её, как мог, и они отправились в ближайший овраг, где удобно расположились - она у него на коленях.

—Знаешь.—рассказывала Катя,—меня этим летом едва не соблазнил один иностранный турист. Я смотрю, а он не начинает писать пальцем на ко­лене «50», ну, долларов. Я - ничего. А он пишет «100». Я - ничего.

—В Москве этим летом тоже столько проституток было!—левая рука Иго­ря обхватила ее тело и мало-помалу добралась до ложбинки между грудей.

—Что ты делаешь?!—воскликнула Катя,—Лучше погрей мне руки: холо­дает.

Игорь не послушался, и она сама отвела его руку и вложила в нее свои маленькие, тоненькие ручки; ни до того, ни после Игорь не встречал та­ких маленьких ручек: они вполне умещались в его руке, более привыкшей к авторучке, чем к лопате.

—И не надо меня так обнимать. У меня уже есть жених.

—Кто же он?—спросил Угорь с крепкой иронией.

—Олег.

—Странная закономерность!—хмыкнул Игорь.—Сколько я себя помню, у всех девушек, в которых я влюблялся и которые меня отвергали, был именно Олег. Это что, совпадение иди сговор?

—Зато у него есть дом, мотоцикл, и он служил в Афганистане.

—Будь он хоть богат, как Трималхион, а я беден, как Цинциннат, все равно у вас ничего не получится.  Ты ж  не деревенская девчонка? Сколько это ему лет?

—21.

—О наивная девочка! он не мог служить в Афганистане, потому что наши войска стали выходить оттуда ещё в апреле восемьдесят восьмого, а он пошёл случить через полгода!—Игорь развел руками.

Тут вверху над краем оврага появились любопытные физиономии Вити, Дороша и Даниила, которые с полминуты разглядывали представившуюся им кар­тину (бесовские черты лица Дороша заострились), а затем сочли нужным удалиться.

После Игорь бродил по полю, заговаривал всем встречным зубы, но умуд­рился собрать несколько ящиков отборной моркови. Самую большую морковь - рекордсменку - в полметра длинной и с огромной, как банный веник ботвой, он оставил при себе и всем хвастался, требуя чтобы его тут же отправили на Всесоюзную сельхозвыставку вместе с рекордсменкой.

—Что ты с нею носишься,—спросил его Борис,—как небудуговоритькто с небудуговоритьчем?

Никто уже толком не работал, все старались отлынить в ближайшем овраж­ке, план горел, и тут куратор Андрей решился на нестандартный шаг. Он взобрался на два поставленных друг на друга ящика и обратился к окружа­ющим (его мощный голос был слышен по всему полю) с пламенной речью:

—Товарищи! Солдаты! Рабочие! Крестьяне! Матросы! Миро­вой империализм хочет задушить молодую Советскую Республику продовольст­венной блокадой! Чёрный барон Врангель готовит новый поход на Москву! Отстоим от псов Антанты нашу Революцию! Даешь морковь! Все как один встанем в единый трудовой фронт!

После такой речи все, естественно, зааплодировали, а одна из студен­ток передразнила его с французским прононсом:

—Андрэ, нэпоримур-р-ру,—она сплела себе из какой-то травы венок.

Витя, Дорош и Даниил тем временем украли у Игоря морковь-рекордсменку, вылезали на ней ножом «Андрей-скотина» и подбросили куратору.  Он, раз­ъяренный («Я убью эту тройку!»), бросился к хозяину моркови:

—Игорь, тебя никогда не били?

—А что?

—Это ты написал «Андрей – скотина»?

—Андрей,.. если бы я так подумал, я бы тут же сказал это тебе пря­мо в глаза.

—Идите работать, сэр Остряк,—и куратор разбил гигантскую морковь об ящик.

—Жаль морковки,—сокрушался Игорь.—Хотел домой увезти.

А потом нашли неразорвавшуюся мину. Случилось это вот как. Игорь одолжил у Гриши портативный транзистор, приложил его к уху, настроил на московскую волну и полную громкость включил «Болеро» Равеля. Не слыша ничего, кроме Равеля, он пошел на другой конец поля, где Катя в окружении его друзей что-то оживленно рассказывала. Они стояли перед несколькими пустыми ящиками, торцом составленными в кружок, и Игорь при­сел на один из них. Он заметил, как побледнели их лица, и как они попя­тились от него,

—В чем дело!?—заорал он, не слыша своего голоса.—Присаживаетесь! —кивнул он на ящики.

И тут осекся: прямо под его ногами лежала средних размеров потускнев­шая минометная мина советского производства. Бежать бы­ло поздно, она могла сработать от любого движения. Воспитанный на множестве сюжетов о неразорвавшихся снарядах, уносящих 10, 20, 30 жизней через 40 лет после войны, Игорь мысленно прос­тился с жизнью и замер. Прошла минута, но ничего более не произошло. Тогда он, дабы еще больше попугать присутствующих, стал притопывать в такт «Болеро». Лишь один Дима сохранил хладнокровие, он накрыл мину ящи­ком и оттащил от нее Игоря.

Затем Игорь сел в кружок отдыхающих студентов рядом с ящиком, наполненным доверху морковью, и развлекая окружающих беседой, стал безостановоч­но поедать морковь. Он, как и все, счищал ножом верхний грязный слой и съедал оставшуюся половину морковки. Когда студентов позвали на автобус, он уничтожил большую половину ящика.

Когда садились в автобус, к Игорю подошла одна из девушек его группы с неблагозвучной фамилией Лизоблюдова (куратор Андрей на всех переклич­ках аккуратно путал ее фамилию и зазывал Блюдолизову) и спросила:

—Я слышала, что ты пишешь дневник?

—Да, но это всего лишь путевые заметки,

—А ты можешь что-нибудь написать про меня?

—Хорошо. С этого сегодня и начну.

—А почитать дашь?

—Конечно!

Но продолжить путевые заметки Игорю не удалось. Едва он приступил к ежедневному обзору текущих событий, датировав 17 сентября 28-м днем Великой Августовской Антикоммунистической Революции (ВААР), в барак заглянула Катя и поманила его рукой. Она сочла нужным дать мужчинам возможность самим решить ее принадлежность, и за дверями барака Игорь встретился с ее женихом. Тот выше и массивнее, его.  Более тупого лица, чем это, дополненное хорошо развитыми челюстями, сужающейся кверху головой и короткой стрижкой под бобрик наш герой ещё не видел.  Жених был явно нетрезв.

—Я сделаю из твоих четырех глаз шесть,—заявил он Игорю, носившему очки,

—Как ты смеешь, абориген?!

Удар пришелся в нижнюю челюсть, и на мгновение у Игоря потемнело в глазах, но он удержался на ногах. Отскочив в сторону, наш герой выхватил из кармана длинный нож, которым студенты срезали морковь.  Почти одновременно кто-то ударил жениха в затылок, и он рухнул без сознания. Это был Дима.

—Это ты его?

—Да. Он некоторое время будет без создания.

—А эта?

—Трясогузка?—Дима питал к Кате подсознательную неприязнь.—Она сбе­жала первая, и теперь подумает, что его побил ты. Я-то за авторством не гонюсь. Тебе тоже досталось.

Из разбитой губы Игоря сочилась кровь.

—Тебе надо немедленно уехать, пока этот не очухался,—продолжал Ди­ма.

Как ни странно в оживленном студенческом городке никто не заметил это­го происшествия, во-первых, барак № 13 стоял на отшибе, во-вторых, уже стемнело, а в-третьих, большинство студентов как раз ужинали.  Игорь быстро собрал свои немногочисленные веши, не удержавшись от искушения написать своей кровью на административной карте Ленинградской области:

«Дети! Опасайтесь аборигенов!»

Потом он отправился к студенческое врачу. Тот читал «Огонек» и ку­рил.

—Владимир Трофимович, я тут... когда ехал с поля в автобусе... его занесло на повороте, и я ударился подбородком о железную скобу. Так вот получилось...

—Значит, вы считаете, что это карма?— врач-фаталист аккуратно промыл ранку перекисью водорода.—У вас здесь насквозь пробито. Я вас отпускаю, но вы должны обязательно сразу же пойти в трампункт. Где вы живете?

—На Ленинском проспекте.

—У вас там на улице Лени Голикова есть поликлиника № 85. Туда и обратитесь. Всего хорошего.

У входа в барак № 13 Игорь столкнулся с той самой Лизоблюдовой, она собиралась к нему, проверить, что он написал.

—Ну что..?  Ой! что это с тобой.

—А... пустяки. Вот что: я сейчас уеду, а тебя прошу быть вместо меня старостой группы. Хорошо?

—Ладно.

—И дарю тебе мой путевой дневник.

Игорь благополучно добрался на автобусе до станции и там столкнулся с Гришей, тот получил срочную телеграмму о болезни мамы. В пустом вагоне электрички, где кроме них сидела молодая мама с мальчиком и полупьяный работяга в линялой фуфайке, Игорь, отличавшиеся богатым воображением, как всегда был красноречив:

—Почему, спрашивается, мы должны делать чужую работу! Если эти деревенские лентяи не могут толком собрать посеянное, то мы-то здесь причем? Послать бы так Пушкина на полевые работы в Михайловское!  Посмотрел бы я тогда на его Болдинскую осень!

—Все русское мужичье - быдло! —Гриша определено был знатоком этого вопроса.—Я вот тоже всегда привык выделять себя из их среды. Хорошо, что мы с тобой другие.

—Ладно. Ничего не поделаешь. Я недавно читал фантастический рассказ не помню уж какого автора, в «Иностранной литературе». Двое стариков в одном из лондонских домов престарелых видят один и тот те сон: будто бы они вместе идут по полю, окаймленному лесом (все вокруг как на картине Ле­витана), и видят сидящих за столом умерших своих родственников; те пьют чай, кто-то подносит ароматные вафли. Сидящие приглашают обоих стариков к трапезе: один из них отговаривается и уходит, другой соглашается и садится. Наутро тот, кто ушел от накрытого стола, проснулся живым, а другой умер во сне.

—Ты, оказывается, мистик?

—Нет, но это довольно интересно: что должен чувствовать умирающий во сне.  В каком районе ты живешь?

—Я ж тебе уже говорил: в районе Черной Речки, в доме, который строи­ли пленные немцы.

—Действительно? Никогда не видел дома, который строили пленные немцы.

—У нас вся Школьная улица ими застроена.

—А все-таки мы все успели в нее влюбиться!

—Я - нет.

—Нет в тебе, Гриша,  авантюризма - этой важной арийской добродетели.

—А где мой транзистор?

—Ну что за мелочность!  Твой транзистор вошёл в неизбежные расходы.

Мы не будем списывать весь путь нашего героя от тамбура элек­трички до двери собственной квартиры через притихшую площадь Финляндского вокзала, через сонный эскалатор метро, малолюдные в полночный час перроны станций метро: камерная «Чернышевская», сияющая «Площадь Восстания», похо­жая на военный музей «Пушкинская», поражающая простором высоких потолков станция «Технологический Институт», станция «Нарвская» со слоноподобными белыми колоннами, суровый «Кировский Завод», «Автово» - самая любимая Иго­рем станция с обилием славяно-военно-языческих символов, будто застывшая в стекле и бетоне ария Вагнера. «Ленинский проспект» в этой чреде кажет­ся бедным родственником, скупым голландским бюргером в шеренге парижских маркизов. Наверху тихо бормотал полуночный сентябрь, освещенный витрина­ми «Нарвского универмага» (в одной из витрин на бутафорской ла­вочке тогда еще сидел в натуральную величину заяц Степашка из детской вечерней пе­редачи).

Не будем также описывать эффект, произведенный раненым Игорем в кругу родных. Скажем лишь, что наш герой по ряду соображений скрыл истинную причину своего ранения, повторив не менее правдоподобную версию о желез­ной скобе совхозного автобуса, насквозь пробившей его орудие производства. Мама Игоря испугалась крови сына, но обрадовалась его досрочному возвраще­нию. Она была истинной дворянкой и дала сыну прусское воспитание, важнейшими чертами которого были обязательность, пунктуальность и умение давать отчет в своих действиях. Отношения Игоря с родителями не имели и тени панибратства.

 

 

Приняв ванну, закусив бутербродами со шпротным паштетом с чаем и растянувшись на диване в своей комнате, он нашел время перед сном записать в особую тетрадь:

«В споре Дидро и Руссо определенно прав Дидро: кто же из нас откажет­ся от малейшего блага цивилизации: горячих ванн, сытных блюд и мягких по­стелей? Это не излишества! Да и те, кто от джинсовых курток предлагают вернуться к хитонам, забывают, что сам хитон был большим прогрессом по сравнению с первобытной шкурой мамонта».

Уже засыпая, Игорь перечислил три свои мечты на текущий момент: купить пишущую машинку и астрономическую трубу, а также сфотографировать интерьер станции метро «Автово». Последняя мечта при кажущейся дешевизне была наиболее несбыточной: станции метрополитена являлись стратегическими объ­ектами, съемка которых категорически воспрещалась; во всяком случае, наш герой ни разу не видел, чтобы в метро кто-нибудь фотографировался.

 

 

С тех пор прошло полтора года.  Катя через год выскочила замуж по ребёнку за своего скоробогатого одноклассника, и очень даже удачно; их медовый месяц прошёл в Амстердаме, а своего выборгского жениха в псевдогазмановском стиле она, как нетрудно догадаться, забыла через день после окончания полевых работ – воистину женщины непостоянны!  Троюродная сестра Игоря тоже удачно вышла замуж и переехала к супругу: на их свадьбе все объелись красной рыбой, – в декабре 1991 года по Питеру пронесся слух, что будут менять деньги, и всю наличность молодожёны вложили в горбушу, – продавцы забыли поменять ценники и выгрузили им в большую брезентовую сумку груду зубастой рыбы.   Игорь увеличил в три раза свою личную библиотеку и в среднем по четыре раза в год менял политические взгляды.  Так всегда бывает: послушаешь одного политика – прав, послушаешь другого – ещё правее!  Да и кто против полных прилавков, социальной защищённости, иностранных инвестиций, сильной единой державы, свободы слова, высокой нравственности и плодотворного сотрудничества со всеми международными институтами?

Он менялся и сам по себе.  Менялся его стиль, ментальное пространство, одни идеи воспламеняли, другие уходили в небытие прошлого, которым занимается археология судьбы.  Если бы он заглянул в свой дневник за 26 марта 1992 года, то с удивлением бы прочел:

«Чувствую мудрость.  Неужели я когда-нибудь умру?!  Чепуха!  Можно смело утверждать личное бессмертие: пока ты жив, оппоненты лишены каких-нибудь аргументов, а когда ты умрешь, стена смерти отделит тебя от них.

Читал «Утреннюю зарю» Ницше.  Ощущение – будто пьешь ледяную чистую воду горных источников.

Снился сон: бежал через финскую границу от красно-коричневых на машине 1900 года издания.  Это летом.  Со мной два друга, два заложника и две девчонки (18 и 13 лет).

У Ницше встретил мысль о том, что древние греки считали недостойным скрывать свои таланты и достижения.  Еще одно подтверждение моего язычества.

Записал 7 мыслей.  Снег».

 

 

На следующее утро Игорь проснулся ещё затемно, продрал глаза, увидел в окне большую рычавшую всю ночь напролёт машину на другой стороне улицы, сделал двадцать ни к чему не обязывающих гимнастических упражнений, съел миску вареников со сметаной и, прихватив солидности ради дипломат, отправился сдавать экзамен по новой истории.  В метро он задумался о перспективах поле­тов к ближайшей звезде - Проксиме Центавра и не заметил, как поезд приехал на «Площадь Восстания».

Игорь Бутурлин происходил из захудалого рода малороссийских дворян, без каких-либо проблем принявших революцию. «Я – краснобай»,—шутил он, —«бай, перешедший на сторону Советской власти». Его дед по материнской линии – офицер МГБ, дворянин и сын выпускницы Минского института благородных девиц  – в мае 1949 года женился на самой красивой девушке Нежина, которую увез в Котбус, где служил в особом отделе.  Мама Игоря родилась год спустя, но выглядела гораздо моложе своих лет.  Иначе сложилась судьба папы. Он родился в 1942 го­ду в Крыму и через два года отправился со своими родителями: немцем и крымской татаркой в Казахстан. Скитаясь по детдомам, он не только выжил, но и получил неплохое образование. Согласно украинскому Кодексу законов о браке и семье брачный возраст женщин установлен в 16 лет. В 17 лет ма­ма Игоря уже выскочила замуж, а 2 февраля 1974 года родился наш герой.

Чисто выбритый и прилично одетый Игорь вышел из метро, выглядывая троллейбус № 10 или хотя бы № 1.  Этот номер вскоре появился, и он со всей толпой ожидающих устремился на приступ.  Кто-то нес большие лыжи, и они заклинили в дверях троллейбуса, но Игорь успел проскочить перед этим шлагбаумом и сносно устроился в простенке между складывающейся дверью и задним стеклом. Рядом с ним спиной к стеклу прислонилась девушка в курточке из искусственного красного меха, а на нее приливная волна мятущихся пассажиров бросила юношу чуть старше, не по погоде легко одетого в синюю джинсовую куртку и белый свитер под ней. Некоторое время он соблюдал под напо­ром сзади некоторые правила приличия, но вскоре (троллейбус еще только отъезжал, и пассажиров по инерции тряхнуло назад) прижался к девушке и стал ее целовать, хотя видел ее в первый и последний раз в жизни.  Игорь не принадлежал к породе сплетников и визионистов, а потому повернулся к ним спиной и заметил в окне обменного пункта курс доллара: 430 рублей.  Он мысленно умножил неприкосновенный долларовый запас семьи на эту сумму и кивнул головой, а потом разделил на эту же сумму свою стипендию и очень огорчился.

Обшарпанные дома с облупившейся краской по Невскому ещё скрывались во мраке январского утра, но уже сиял огнями музейный «Елисеевский», вызывавший куда больший интерес, чем позеленевшие от роста цен кони Клодта,  фешенебельнейший ресторан «Север» выигрывал рядом с уныло-чёрным «Домом Книги», где на третьем этаже какая-то шарлатанская контора лечила заикание наложением рук.  Дальше - Арка Главного Штаба, проулок которой во всех фильмах о революции почему-то прямой. Ещё томительная минута в попытках запихать в тесный троллейбус ещё пятьдесят пассажиров, и они выехали на Дворцовый Мост, оставив позади грязно-голубоватое барокко Зимнего Дворца и черные веники деревьев придворного садика: открылась ширь заледеневшей Невы под какой-то пасхальной Петропавловкой, за которой угадывались минареты реставрирующейся татарской мечети.

Окрестности Санкт-Петербургского Государственного Университета славились, как самое гиблое место в городе. Сложная система автомобильных потоков, вечно неис­правные светофоры и невнимательные постовые создавали прекрасные условия для дорожных происшествий, в которых гибло с десяток студентов в год. Иго­рю удалось благополучно проскочить особо опасную зону под прикрытием каких-то экскурсантов, направлявшихся в Военно-морской музей, и он зашагал мимо Кунсткамеры к памятнику Ломоно­сову, откуда безопасная дорога вела мимо книжного университетского магазина к историческому факультету.

Проходя по длинной галерее истфака мимо настежь открытого в такой морозный день окна студенческого кафе, Игорь вспомнил, как дождливым октябрём 91-го заглянул сюда, залечив совхозную рану и чувствуя в душе осеннюю опустошённость, в надежде увидеть хоть одну знакомую физиономию.

В древнерусский профиль к нему за стака­ном черного кофе без сахара сидел Дима и листал книгу.

—Привет!

—Привет! Давно не виделись!

—Как вы там были? Как наши общие друзья?

—После твоего отъезда уже никто не работал толком. Лили дожди. Андрей гонял на работы. Никто его всерьез не воспринимал. Так что ты вовремя уехал. А смотри-ка у тебя уже все зажило!..

—Раны заживают у меня быстро. Хорошая сворачиваемость крови. За неделю затянулось, только вот шрам маленький на всю оставшуюся жизнь.

—Твой недруг осатанел после того случая и вскоре взял реванш: до по­лусмерти избил нашего куратора.  Катька с ним больше не водилась. С ней, как я понимаю, у тебя все закончилось.

—Да уж куда дальше-то?

—А вот наш Ильич нашел себе девушку, которая, представь себе, знает язык хинди.

—Он-то её чем очаровал?

—Своей пассионарностью?

—Чем-чем?

—П-а-с-и-о-р-а-р-н-о-с-т-ь-ю. Ты хочешь этим сказать, что ничего не знаешь о Гумилеве?

—Нет, почему?  Знаю.

—Это же один из трех умнейших людей нашей страны на сегодняшний момент!

—А кто остальные двое?

—Дмитрий Сергеевич Лихачев – тут и двух мнений быть не может, и Александр Зиновьев (не путай с известным фракционером двадцатых годов).

—Почему же эти умнейшие, как ты говоришь, люди не в правительстве?

—Элементарно, Ватсон! правитель не должен быть особенно интеллектуально развит - это мешает. Попробуй с принципами Достоевского управлять хотя бы жалким городишкой. Ничего не получится. Ребенок может быть, и не уронит ни одной слезинки, но остальные жители передохнут.

—По поводу Достоевского ты не совсем прав. Он как славянофил был вовсе не против того, чтобы турецкие ребенки проливали слезы на пути рус­ских чудо-богатырей к Царьграду.

—Ты рассуждаешь верно, но мне не нравится привкус русофобии в твоих словах. С волками жить - по волчьи выть. Из всех народов русский - наибо­лее гуманен. Другие в аналогичных обстоятельствах вели себя куда хуже.

—Меня озадачивает другое: откуда ты все это знаешь - русская идея, пассионарность, и доказал мне, что в дореволюционной России смертная казнь была редкостью?

—Игорек!—Дима улыбнулся о видом педанта и допил кофе.—Ты - дитя эпо­хи. Твое мировоззрение укладывается в рамки журнала «Огонёк». Ты счастлив в своем мире. Но есть, друг Горацио, на свете много вещей, о которых мы не имеем никакого представления. Это я тебе говорю как друг, так что не обижайся.

—Ладно. Как поживает твоя француженка?

—Француженка оказалась не в меру целомудренной. Вообще хочу тебя пред­упредить: женщина опасна. «Жены аки змеи лютыя» - как писали в древнерусских поучениях. В монашестве самое привлекательное - безбрачие (в юридическом смысле, естественно).

—Странно, ты производишь впечатление едва ли не славянофила... и вдруг такое...

—Надеюсь, ты меня не считаешь импотентом на религиозной почве? У вас - людей XX века в корне неправильное представление о нас - детищах средневековья.  Вы представляете прошлое как эпоху стариков, постников, рисоедов и старых дев. Чушь полнейшая!  И вот почему. Были Средние Века - Медиум Авиум по-латыни - были ландскнехты, менестрели, ересиархи, непо­требные девки, бароны, пилигримы, жонглеры, оруженосцы, изворотливые купцы, наглые рыцари, распутные монахини, прокаженные, статные герольды и Бог знает еще кто!  Были турниры, пиры, бега проституток, народные кар­навалы, суды над животными, крестовые походы, коронации и т.д. и т.п.  Это все ушло: нельзя поймать руками солнечные блики. Мы можем только догадываться обо всем этом веселье. Что же осталось?  Желчь неудачников, яд мизантропов, отвратительное тряпье импотентов. Они-то и оставили ос­новную массу информации о средневековье. Христианство - религию смелых и великих духом людей превратили в вероучение старых дев... Ты никогда не замечал, что девяносто девять процентов писателей, пишущих романы о древних временах, главным героем делают самих себя - книжных червей, хи­лых и тщедушных – «людей книги» - и все это с пошлым морализаторством а ля Гюго.

—Как ницшеанец, я бы с тобой поспорил насчёт христианства, но а Дрюон?

—Да, это единственный писатель, реально представляющий себе жизнь в средние века. Виктор Гюго патологически ненавидел королей, и понадо­билось сто лет, чтобы французы поумнели настолько, что Морис Дрюон заме­тил: «Ремесло короля было адским трудом, когда короли еще правили сами», если не ошибаюсь.

—Значит, современные верующие ничего общего не имеют с истоками религии?

—И близко не лежат! Современное христианство - прибежище психичес­ки неуравновешенных людей с манией преследования.

—Но ты же говорил, что ты сам христианин.

—Это совсем другое дело. Мое христианство - это христианство кресто­носца, но не тупого баптиста-миссионера в белой рубашечке и идиотской улыбке.

—Здесь, я думаю, всего-навсего разница между богом-императором рыца­ря и богом-генеральным директором Акционерной Компании Вселенной торгаша.

—Нам пора. Ты за стипендией пришел?

—Разумеется. Я же - староста и получаю за всю группу стипендию.

—Отлично? Я как раз поиздержался.  О! а вот и Ильич.

В кафе заглянул в мокрой от дождя куртке Артем:

—Привет честной компании! О чем базар?

—Мы обсуждали Средние Века как образец для подражания.

—Какое старье! Да и потом прошлое не существует в действительности. Где вы видите это прошлое?

—Вот это да!—воскликнул Дима.—Мы сидим в здании Двенадцати колле­гий, построенном почти три века назад, а вы, сударь, сомневаетесь в существовании прошлого.

—Комбинация камней!

—Не много ли вы на себя берете, сударь?

—Нет. Человечество должно быть устремлено к сияющим горизонтам бу­дущего ...

—А вот здесь вы заблуждаетесь, батенька. Где оно - ваше будущее? Покажите мне его в пространстве.

—Будущее - в наших сердцах.

—А где же прошлое?

—Не при дамах будь сказано где,— понизил голос Артем, обернувшись на двух студенток за соседним столиком.

—Рассудишь нас?— спросил Дима Игоря.

—Отрицать будущее тоже нельзя,— сказал, подумав, Игорь. —Будущее — это,  действительно, не место на карте, но это цель, идеал.

—Ничего хорошего нас в будущем не ждёт.

—Почему?

—Ты думаешь, у этих мартышек что-нибудь получится?  Чёрта с два!  Это как раз тот случай, когда лезут в воду, не зная броду.  Хотите, поспорим, что скоро нашей страной будет управлять офицер КГБ…

—Как! — в один голос воскликнули демократ-Игорь и коммунист-Артём.

—Ладно, не буду разбалтывать государственную тайну…  Уже два.  Пора за стипендией.

 

 

Все это уже прошло, ностальгия сжимала сердце нашего героя, когда он пробирался по полутемным коридорам истфака.  В одном из оконных проемов сидел Гриша и в свете фонарика пролистывал конспект.  Игорь отвлек его от такого важного дела, разговор свернул, как и все разговоры того года на политику, а поскольку политические взгляды собеседников уже довольно расходились, ни к какому консенсусу они не пришли:

—Ты говоришь о цинизме горожан, и особенно петербуржцев?—говорил Гриша.—Видно, ты не жил в сельской местности, особенно, после большого города.  Да любой селянин в сто раз циничнее, подлее и коварнее петербурж­ца.  И откуда только пошла эта глупая вера в "доброго пахаря"?!  Питерцы циничны, да, но они честны, а селяне все себе на уме.  С ними ни о чем нельзя договориться, на них не положиться, и они чистосердечно бу­дут удивлены, если узнают, что на свете существует обязательность, хотя не будут против, если обязательность по отношению к ним проявим мы.

—В селянах меня всегда удивляло то у что они всегда пасуют перед не­разрешимыми противоречиями.  Такое впечатление, что они неспособны к аб­страктному мышлению.  А что касается культа мужика, то это от сентимента­лизма: он уже почти весь у Карамзина...

—Да, точно!  Потом его только социально заострили...  Горький не лю­бил крестьянство; для него это была внутренняя колония, которую надо эк­сплуатировать.

—Значит, хорошо, что мы - питерцы?

—Конечно, нам в этом крупно повезло.  Но дело даже не в этом.  Они тоже счастливы по-своему.  Узость кругозора не угнетает их чувства.  Так что каждому - свое.

—Впрочем, я-то не ленинградец, я - типичный провинциал, попавший в большую столицу... Как Достоевский, Гоголь... кто там еще?

—И все же есть одна отвратительная черта у сельских жителей, которую я, честное слово, никогда не встречал у ленинградцев - это; стремление по­казать приезжему, особенно из большого города, что он круглый идиот, а вот наши Нью-Васюки - это сила?

—Да, это я тоже замечал. Однажды меня спросили: "Ты всех в Ленингра­де знаешь?" на что я ответил: "Нет, не всех: в две хаты с краю еще не заходил!"

Оба гомерически расхохотались.

Экзамен принимал сам Фроянов.  Игорю попался билет с колониальной системой империализма и Наполеоном.  Он как всегда вызвался первым и говорил без запинки до тех пор, пока благообразный экзаменатор, немного напоминающий епископа, не остановил его.  Отстрелявшийся Игорь пошел в книжный киоск и купил небольшую книжку Льва Николаевича Гумилева "Хунну" – тогда наш герой еще не был адептом теории этногенеза, а также сборник японских любовных анекдотов "Исе Моногатари".  Его окликнула однокурсница Роксана Акониан. Она разговорилась с ним и стала рассказывать, как ее муж - курсант военного училища - потратится на электрогитару.

—А я вот только что экзамен по истории сдал,—похвастался Игорь.

—Сегодня разве экзамен?

—А как же?  Фроянов с десяти принимает.

—Ой! А это ничего, если я к нему сейчас приду? после начала зачета?

—Бог не выдаст, свинья не съест,—ответил Игорь, шутя над ее немного демонстративной религиоз­ностью.—Хотя ты можешь сдать завтра. Он тоже будет принимать, но в час.

—Тогда лучше завтра.

—Как сдал!?—одновременно вопросили Игорь, рассматривающий "Ви­зантийский временник", и вошедший Дима. Они пожали друг другу руки, а Дима сказал:

—Помнишь, как у Ремарка: это значит, что мы проживем еще пять лет.

—Ребята, пойдемте в Русский музей,—предложила Роксана.

—С вами, сударыня, хоть на эшафот,—Дима галантно подал ей руку. Она заулыбалась:

—Вы так меня смешите оба...

 

 

В Русском музее они встретили еще двух своих сокурсниц, которые тоже намеревались сдавать историю на следующий день, а накануне решили не забивать себе голову зубрежкой. По какой-то странной оплошности персонала музея Игорю позволили пронести через контроль дип­ломат, и он каждые пять шагов подвергался неприличным расспросам смотрите­льниц: как? и зачем?  Картина "Мучения первых христиан в Колизее" при­влекла его внимание на целую четверть часа, а потом он подозвал остальных и сказал:

—Мне жаль львов. Мясо-то отравлено.

Одна из девушек - Лена – была истинноверующая, и образ Игоря мгновенно по­мерк в ее глазах. А Игорю сделали очередное замечание по поводу дипломата, и студенты пошли к выходу,

—Послезавтра уже Старый Новый Год ,—напомнила Роксана, одевая перед зеркалом песцовую шапку.

—Если бы мы жили в дореволюционной России, сейчас было бы 29 декабря,—Игорь только что выиграл в музейную лотерею за три рубля набор открыток с картинами грузинских худож­ников.

—Мне тут рассказывали,—Дима галантно подал Роксане пальто,—что на матмехе сдавали экзамен тридцать первого...  Ну, они, естественно, подговились: купили бутылку "Столичной"...

—Ту, что ключница делала?

—Да-да.  Закуску...  Экзаменатор принял.., в смысле.., ну…  И начал приставать к студенткам.

 

 

Уже подъезжая к дому, наш герой вышел на "Автово" и заглянул в ближайший продмаг, где он часто покупал один из своих деликатесов - хорошо просоленные, хрустящие на зубах огурцы.  К его несказанному удивлению, очереди не было вообще, а симпатичная молодая продавщица что-то перетасовывала, повернувшись к прилавку спиной. Прошло две-три-четыре минуты, а положение не изменилось: почти пустой магазин из известной всякому ленинградцу категории "забегайловок", увлекшаяся пере­кладыванием мандарин хорошо сложенная белокурая продавщица и застывший в позе ожидающего у билетных касс вечный студент в финской дутой куртке и с коричневым дипломатом, оставшимся у него со школьных времен. На­конец, на пятой минуте Игорь забарабанил пальцами по прилавку. Продавщица обернулась (спереди она была менее симпатична):

—Что вам...

—Да вот – жду, пока вы обратите на меня внимание,--наш герой был в меру ироничен.

Если бы на месте покупателя был смертельно уставший после рабочего дня работяга с ''Кировского завода", а продавщица - заматеревшей на своей ра­боте принципиалкой, громкий скандал с требованием жалобной книги и нецен­зурной. бранью был бы неизбежен.  Но они были еще молоды, неискушены во взрослой жизни и вдобавок с первого взгляда понравились друг другу. Игорь приобрел полкило соленых огурцов, зевнул и пошел на остановку троллейбуса.

 

 

Игорь пересекал слегка пожелтевшее травянистое поле.  С ним шел его миргородский друг - Виталик.  Они шли к вокзалу на другой стороне по­ля, но тут Виталика окликнул кто-то в черной майке и подошел поздоровать­ся.  Игорь тоже пожал ему руку и вскоре достиг противоположного конца по­ля.  Дальше он оказался уже в Санкт-Петербурге, где-то в районе проспекта Вете­ранов.  Игорь вошел в подъезд и на третьем этаже заметил стеклянный шкаф с хорошо раскрашенными оловянными солдатиками.  Он стоял у двери одной из квартир.  Игорь рассмотрел солдатиков и с трудом подавил в себе желание что-нибудь взять.  Он спустился вниз и только тут заметил пожилого чело­века, который сбежал по деснице вслед за ним.  Человек обогнал его, но у дверей подъезда его задержали два милиционера.  Игорь прошел мимо и вышел в зимнюю ширь новостроек.  Там он встретил свою учительницу математики, которая поинтересовалась произошедшим.  Игорь рассказал, что знал.  Лед таял и крошился под ногами.  Это было похоже на март.

Он пробудился и по привычке включил в полутьме субботнего утра магнитофон-радиоприемник.  «И Красная Шапочка поведала Волку об Иисусе Христе!..»  Это он вчера вечером случайно наткнулся в эфире на новую религиозную радиостанцию, вдоволь натешился людской глупостью и забыл перенастроить на «Голос Америки».

Сегодня не было иных забот, кроме как закрыть сессию, что Игорь и сделал с легким сердцем у замдекана – невзрачного, похожего на карикатурного Гитлера преподавателя немецкого.  Чувство опустошенности по случаю завершения сессии заполнило его – в таких случаях Игорь брал у друзей пару томов фантастики – того же Хайнлайна, и ничего другого не читал недели две.  В магазинчике «Академкнига» – где на него снова печально смотрела хорошенькая одинокая девушка-продавщица с большими глазами и каштановой чёлкой (и вот ведь будет так смотреть месяц, два, три – и не познакомится, а наш герой в бурном потоке жизни часто не замечал таких деталей) – Игорь встретил своего хорошего друга - Сергея из Института Культуры.  Это была знаменитая личность – сын того самого мультипликатора, который создал «Пластилиновую ворону», «Падал прошлогодний снег» и др.  Одним из качеств Сергея была феноменальная наблюдательность – он запросто выигрывал у наперсточников, точно угадывая, под каким колпачком сейчас лежит шарик.  Все лохотронщики уже знали его в лицо, сторонились, отгоняли, а один раз чуть не побили.  Он был в обществе молодого человека с пышными усами в желтом пуховике, который что-то доказывал ему, жестикулируя.

--Привет.  Познакомьтесь – это Вальдемар из Института Культуры.

--Игорь из Госуниверситета.

--У вас Собчачиха преподает?

--Бывает.

--У нас тоже.  Эта «дама в тюрбане»!  Однажды перепутала на лекции Битву народов с Битвой под Ватерлоо.  Мы решили ее не поправлять.  Бог с ней!  Какое ей дело до Ватерлоо?  Действительно, не все ли равно?

Таким образом, рассуждая о романе Роберта Хайнлайна «Пасынки Вселенной», они вновь вернулись в университет, и Игорь решил навестить своих друзей на кафедре медиевистики.  Там никого не было, кроме очаровательной девушки со стрельчатыми ресницами, похожей на мартовского котёнка.

--Скажите, Малиновского и Титомирова сегодня нет?

--Нет, -- синие виноградинки глаз встретились со змеиным взглядом нацеленных на нее контактных линз Игоря.

--Необитаемый остров…

 

 

На следующий день около одиннадцати дремлющего Диму в комнатушке на Халтурина разбудил уверенный телефонный звонок:

—Это ты, Игорь?  Какая рань собачья?!—Дима свободной от трубки рукой продирал глаза.

—Хм, я уже три часа бодрствую. Я определился с основным направлением моей научной работы.

—Поздравляю..,—Дима все еще все мог прийти в себя  (ему только что снился очень хороший сон в розовых тонах, и он никак не мог его припомнить).

—Дело в том, что еще в детстве я увлекся историей Древнего Востока, и решил возобновить свои интересы.

—Неужели ты избрал древних хеттов?

—Да, ты попал прямо в цель, - Египет, Вавилон и Греция - это, так сказать, поля исхоженные, а вот хетты...

—Не завидую тебе.

—Почему?

—Очень скользкая тема.

—В каком смысле?

—Видишь ли... хетты - суть предки нас - славян, русских, но это еде надо доказать. Так что тебе придется выдержать много упреков в национализме, расизме и фашизме.

—Гипотеза, конечно, заманчивая, и чешский археолог Грозный ее разделял.  В общем, ты лишь усугубил мое решение. Я люблю политику, даже если за нею надо докалываться до Вавилонской башни.

—Нет, археология надежней. Сидишь себе где-нибудь под Тобольском или Минусинском, копаешься в земле: солнце, воздух и вода, вся эта походно-костровая романтика, еще и какую-нибудь практиканточку соблазнишь...  И глав­ное - никакой треклятой идеологии и политики, будь они неладны? Современная археология еще не додумалась до борьбы с использованием нацистской символики в захоронениях верхнего палеолита. 

—Насчет практиканточек, это я подумаю.  А кстати, как попасть в читальные залы Публички, мы ж еще студенты?

—Нет ничего проще!  Идешь в деканат, Фроянов даст тебе рекомендацию (ты у него на хорошем счету) и берешь направление по теме. Только не в сту­денческую часть, а в настоящую - у Катькиного Сада.

Положив трубку, Игорь прошелся по комнате из угла в угол, вспомнил девочку со стрельчатыми ресницами, рассмеялся как Заратустра и поставил в магнитофон кассету с вагнеровским «Тангейзером».

 

 

Вечером он позвонил Вере – его возлюбленной с соседнего факультета, которая относилась ко всем его излияниям с одной и той же апатией, но это был не злой умысел, а черта ее характера.  Вот и сейчас, когда она взяла трубку, у Игоря появилось стойкое ощущение, что она спит наяву.

--Привет!

--Привет.

--Сессию сдала?

--Да.

Игорь хотел было извиниться за недавнее – он спросил ее – восемнадцатилетнюю девушку, какие мужчины её нравятся, и она ответила, что ещё не думала об этом, а наш герой (мысленно уже овладевший всеми мулатками в бразильском сериале) так расхохотался, что она обиделась и ушла, но понял, что все это бесполезно, и если бы он даже закричал по ослиному, даже это не произвело бы на нее впечатления.  Трудно сказать, что привлекало в ней Игоря, может быть ее инфантильность.  Поэтому вместо того, чтобы прочесть ей свои танки отчаянья, надо сказать слишком приукрашивающие предмет внимания:

 

Солнце взошло,

Пушистый мячик

Кинут в небо;

Из Лазурного океана -

Над деревьями хурмы.

 

Тевтонец стоял,

Опершись на меч,

Пергамент сонетов в руке;

Роса на губах;

Потерян крылатый шлем.

 

Гордая валькирия

Взошла по радуге;

Сердце не дрогнуло,

Хотя рушились скалы;

Он смотрел снизу вверх.

 

Гордая валькирия

Отстранила руку;

Ее песня неутешительна;

Ее щеки бледны,

Ее губы - лед.

 

Скалы нефрита

Разрушены прибоем;

Но мир ясен,

И рады небеса:

Ее шаги на радуге.

 

            Вместо всего этого он лишь пожелал ей спокойной ночи и повесил трубку.  «Нет, надо хватать наивную и впечатлительную девочку в самом нежном возрасте за косу и волочь ее в загс, пока не поздно!»--сделал Игорь свое эпохальное открытие, которое, как сказал бы Шопенгауэр, не даст в будущем ему никаких доходов, но избавит от многих расходов.  Пока Игорь делал себе бутерброд черного хлеба, телефон поступил в распоряжение мамы, и он слышал с кухни, как она рассказывала:

            --Пришла к нам эта экстрасенсиха, - говорила, они лечат ото всех болезней, но по ней этого не скажешь…  Да, она полная, а полный человек уже нездоров…  Потом раздала нам дурацкие анкеты, так я исправила там грамматические ошибки и вернула ей незаполненную…  Ага!  Там надо было свой домашний адрес указывать.  Буду я ей свой адрес давать!  Сейчас никому доверять нельзя…

            Потом Игорю позвонил Гриша:

            --Ну, как проводишь каникулы?

            --Гениально!

            --Как-как?

                --Представь себе: один мои друг и одноклассник - сейчас он курсант во­енного училища – его мама преподает в моей бывшей школе английский – в общем, он знакомится с девушкой и с шиком ведет ее в "Палангу" - ну, знаешь ресторан напротив меня на Ленинском?  И надо ж беде случиться, что эта его подружка как две капли вода похожа на ученицу его мамы, и даже зовут точно так же - Аня (такая еще миниатюрная), а ученица эта учится еще в седьмом классе. Так вот, когда они выходят из "Паланги" - надо оказать, слегка не­трезвы, а моя друг любя похлопывает девушку по задику, на них из очереди за дешевым стиральным порошком с криком кидается наша училка химии - старая ведьма! то есть старая дева, которая вечно тюкала учениц и называ­ла их не иначе как «девки». В восьмом классе с ней был связан другой презабавный эпизод: в парке двое наших парней то ли одевали, то ли раздевали семиклассницу, а она не сопротивлялась, и все это вышло нам боком: эта грымза настояла на проведении в старших классах специальных классных часов, где мы должны были с ее подачи, как члена месткома, выслушивать дебильнейшую теорию Макаренко о том, что девушка должна встречать молодого человека «с перцем» (если верно, что Макаренко репрессировали, то туда ему и дорога!)  Один из нашего класса - его дразнили Дениссекс - не выдержал, прямо на классном часу вынул из портфеля журнал "Пентхауз" - его папа в загранку плавал  - и трахнул этим "Пентхаузом" химозу – она к несчастью была нашим классным руководителем – по заду...  Его чуть не отчислили со справкой, вызывали родителей, заодно выяснялась, что его отец сектант какой-то. Но решили статистику не портить, и все обошлось,.. да и был-то уже 1988 год… Так вот, эта фурия кидается на наших Амура и Психею со всей нерастраченной энергией старой де­вы - она-то думает, что это ее семиклассница: "Аня!!"

            Если Игоря неприятности заряжали новой энергией, Гришу не покидала всепоглощающая меланхолия, и нашелся лишь ответить:

            --В "Паланге", говорят, году в 1982 показывала стриптиз Лайма Вайкуле.

 

 

Вот уже несколько лет Игорь чувствовал такую опустошенность на каникулах, что не мог читать ничего серьезного, кроме фантастики.  К счастью друзья его обладали солидными собраниями сочинений от Азимова до Шекли. И сейчас он читал, удобно расположившись на софе с пакетиком соленой соломки, роман Ивана Ефремова "На краю Ойкумены".  Его фантазия переносилась через моря и горы, он видел caмоro себя во главе египетских колесниц, на носу уве­ренно рассекавшей волны греческой биремы, он смотрел на пляски негритянок, шел по холодной пустыне под яркими тропическими звездами…

 

 

Двадцать третьего января наш герой был в гостях своего одноклассника Славы, который печатал глянцевые черно-белые снимки чьего-то дня рождения.  Они случайно встретилась на проспекте Стачек, где Игорь блуждал в любимых своих местах - между «Автово» и «Кировским заводом», заходя во все кафешки и книжные магазины.

У Славы Игорь сразу же приметил новенькую электрическую печатную машинку, а напротив - на книжных полках - все четыре тома марксова "Капитала".

—И ты это все прочел?—спросил Игорь (они пили на кухне в красноватых тонах чай с клубничным вареньем).

—Читаю.

—Нет, есть литературное произведение, где вся марксова критика ка­питализма изложена с легкостью Ярослава Гашека и доступностью детских правил уличного движения!

—И..?

—Это «Незнайка на Луне».  Я ее прочел еще в третьем классе, и, честное слово, это самая любимая книга моего детства. Представляешь, что получится, если это все экранизировать?!  На роль начальника полиции, естественно, подошел бы Луи де Фюннес.., хотя он уже давно умер...

—А его Эльдар Рязанов влолне заменять может.

--Да, что-то у них есть общего...  Хотя нет?  Там есть еще более сочный типаж - Скуперфильд.

—Скулерфильд - это диккенсовский герой, от него происходит Скрудж Мак-Дак.

—Да, такой фильм был бы почище "Приключений капитана Врунгеля" - там то­же два итальянских мафиози. Очень сильно вписался бы какой-нибудь марш неофашистов... и партизанская война в стиле Че Гевары.

—Там нет одного важного момента (хотя, естественно что нет - это же детская книжка) - нет западной порноиндустрии.

—Нет, там есть один такой фрагмент,.. в самом конце, когда прерывают те­летрансляцию, и появившийся диктор объявляет: «А теперь, дорогие друзья, при­глашаем вас потанцевать...  Уберите мебель. Стулья поставьте у стен или сов­сем вынесите из комнаты».

—К тому же в "Незнайке на Луне" собрана вся примитивная информация о ме­неджменте: акциях, рекламе и т.д.

—Надо ходатайствовать о принятии сего романа в школьную программу по ли­тературе, эдак, третьего класса... У нас сейчас пошла античная история культуры, ока­зывается, критское царство Миноса было очень феминизированной державой - даже лестницы дворцов отличались невысокими ступенями... Интересно так подумать,— пpoдoлжaл Игорь после некоторой паузы,—ведь у нас были предки, у них - свои предки, я так далее - на тысячи лет, на миллионы - до петикантропа.

—Это называется генеалогия.

 

 

            В последний день января Игорь в одиночестве бродил по заснеженным пустынным дорожкам Петродворца и предавался воспоминаниям.  В такой же тихий зимний день декабря 1991 года он встретил здесь очень приятную девушку.  Молниеносная и тихая как зимнее утро электричка донесла его до занесенной снегом станции. Он любил побродить в одиночестве по убеленному парку, где однажды едва выбрался из под копыт наездников конной школы Стрельны.

Он прошел сквозь Александрию, мимо Готических конюшен, с некоторой осторожностью форсировал по льду Красный пруд, где уже мелькали конькобежцы, посмотрел на замерзших драконов заледеневшего водопада и через Верхний cад, вернулся на Красный проспект со множествен грязных автомобильных сле­дов,  У ворот Нижнего парка Игорь увидел среднего роста, слегка полнень­кую девушку в мышиного цвета шапке и с двумя тяжеленными сумками крас­ной резины.  Она медленно шла от автобусной остановки к жилым домам на другой стороне шоссе.  Когда Игорь поравнялся с ней, она, блеснув темно-карими глазами, спросила:

—Не поможешь?

—Пожалуйста,—Игорь не имел никакой поклажи, кроме театрального би­нокля в рифленом футляре, и поэтому обе нелегкие сумки перекочевали к не­му в руки.

—Как тебя зовут?—продолжала расспросы девушка,

—Игорь.

—А я – Зоя.  Если ты донесешь все это до моего дома, я тебя еще и блинами угощу.

Игорь, был вовсе не против, и они зашли в темный и сырой подъезд ста­ринного пятиэтажного дома.  Оля открыла первую же дверь длинным зубчатым ключом и первая вошла в залитую зимним солнцем прихожую.

—Только если я тебе не понравлюсь, сразу так и скажи,—предупредила она, снимая шубу и шапку.

—Нет, почему?—пожал плечами Игорь,—У тебя экзотическая южная внеш­ность, а меня это всегда привлекало.

Справедливости ради надо сказать, что если бы девушка блондинкой, Игорь убедил бы ее, что ему всего милее нордические девушки.  Ничего не поделаешь – таков закон жанра.

—Это потому что я - еврейка,— объяснила она.

—Ну, я не расист.  Я даже не против негров.

—Фу, какая гадость!  Проходи.

На кухне за блинами с медом и чаем Игорь продолжал галантнее ухажива­ние и заодно рассказывал о себе:

—Как я уже говорил, меня зовут Игорь.  Вот только в этом году поступил в университет.  Мне почти восемнадцать.

—А мне почти семнадцать.

—Не имею вредных привычек.  Родился на Украине, но здесь живу уже девять лет...

Игорь видел, что блинами их встреча не ограничится, и что она тоже хорошо понимает.  Он неожиданно перевел разговор на галантную ма­терию, и она с готовностью поддержала разговор, поведав о своей несчастной любви и показав свою летнюю фотографию в кругу друзей – курсантов военного училища.

—А когда тебя сделали женщиной, если не секрет?—напрямую поинтересовался наш герой, если она ответит, значит препятствий нет.

—Год назад,—ответила после секундного колебания Зоя.—Тоже в де­кабре. Тогда это безобразие началось.

—В общем ты мне понравилась,—заключил Игорь. Это уже походило на сон.

—Давай перейдем в комнату,—предложила она.

Там Игорь узнал, что она окончила восемь классов и учится в ПТУ, и что летом была беременна, но ее вынудили сделать аборт. При этом она часто напоминала ему о своей национальности, и он каждый раз отмахивал­ся с позиций интернационализма. Уже стало сереть за окном, когда Игорь осмелел настолько, что взял ее за руку.  Она с готовностью подчинилась.  Дальше все было как в тумане, и из дальнейшего Игорь запомнил и вспоминал впоследствии лишь телефонный звонок, ее недовольный ответ звонившему и прощальный поцелуй у полуоткрытой двери.  Игорь назвал ей свой телефон, но почему-то перепутал две последние циф­ры, а когда вспомнил об этом, было уже поздно.

Шестичасовая электричка, куда успел вскочить перед самым отправлением наш герой, умчала его в декабрьскую темень. Он не чувствовал холода, те­ло было объято приятной истомой, а мир вокруг приобрел почти детскую колоритность. Первый раз наш герой узнал женщину в шестнадцатилетнем возрасте полтора года назад и, как и на сей раз, запомнил лишь ощущение нереальности происходящего.

Дома Игорь разувался в ярко освещенной прихожей.  Из кухни доносились вкусные запахи: мама уже готовила ужин. В зале Зина смотрела передачу, в которой довольно неумная женщина рассказывала, как она была любовницей Берии.  Все было уютно и по-домашнему.  Игорь уселся в пустом кресле с тарелкой бутербродов с ливерной колбасой (в тот год харчами не перебирали).

—Как в Петродворце?—поинтересовалась Зина.

—Драконы выглядят очень печально, как японские макаки под снегопа­дом.

 

 

ФЕВРАЛЬ

 

                                                                                                                                    И никогда не узнает никто,

                                                                                                                                    что мы ходили в кино

                                                                                                                                    И целовались в парадной.

 

                                                                                                                                                «МультFильмы».

 

 

 

— Индекс инфляции в январе составил 126 процентов. Ежемесячный рост цен происходит уже четыре месяца подряд.

— Россия должна выплатить кредиторам в 1993 году 40 миллиардов долларов, если не удастся договориться об отсрочке долгов, — заявил министр внешних экономических связей России Сергей Глазьев.

— Опубликовано сообщение Госкомстата о том, что впервые за послевоенные годы в 1992 году произошло абсолютное уменьшение численности населения России (на 70 тысяч человек) и составило 148,6 миллионов человек.

— В Москве прошла учредительная конференция нового политического блока — Союза Возрождения России. В ней приняли участие члены Российского Христианско-демократического движения, Российский союз молодых христианских демократов, Христианско-социальный союз, Демократическая партия России, Конституционно-демократическая партия и другие, представители парламентской фракции “Смена — Новая политика”, а также независимые политические и общественные деятели, промышленники и предприниматели. Участники конференции приняли устав и Декларацию целей Союза Возрождения России. Основными задачами Союза признаны: совершенствование конституционного строя, укрепление государственности и законности, развитие нравственных начал в политике, основанной на приоритете преемственных национальных интересов России и индивидуальных свобод граждан. СВР создается в виде сети региональных центров для координации действий людей, принадлежащих к различным политическим, общественным организациям, а также не входящих в них. Было избрано Правление СВР (Политсовет и Совет представителей). Его сопредседателями стали Рогозин, Плотников и Анцыферов.

            — А в Санкт-Петербурге на Дворцовой площади прошла акция «Молодежь против ксенофобии и фашизма».  Участники выражались подчас максимально откровенно:

«…Если еврей попросит у меня уколоться, я ему обязательно дам, потому что это круто!..»

После выпуска новостей на экране напротив лежащего на софе Игоря появился Андрей Караулов в обществе экс-диссидента Янова с совершенно квадратным носом, как у одного из персонажей «Незнайки на Луне».  Последний удобно устроился в кожаном кресле и изрекал с видом отставного архиепископа свои непогрешимые истины:

            «Современная Россия, совсем недавно радостно капитулировавшая в «холодной войне», ныне переживает «веймарский период».  Она быстро проходит те же самые этапы, по которым скользила Веймарская республика – от романтической демократии к коричневому режиму.

            В свое время я предлагал российскому правительствам и соответствующим структурам на Западе программу создания «продовольственного щита» для России.  Суть его состоит в создании в крупных городах страны значительных запасов продовольствия.  Раздача этого продовольствия нуждающимся могла существенно снизить антиреформаторские настроения, маргинализировать оппозицию и создать благоприятный имидж демократов в глазах населения…»

            Игорь представил, что бы сказал на это Димка-фашист:

            «Вот это я люблю!  Люблю откровенность!  Значит, мы будем, как дрессированные медведи плясать за жратву!  Это ж за какое быдло надо нас принимать!»

            Значит, правы не демократы, не умеренные центристы, а прав махровый нацист – Дмитрий Орешников, который уже как-то раз сказал ему, что в 1943 году воевал бы в рядах власовцев.  Умеренная позиция была бы сродни девизу: «Вор тоже должен жить!»

            Зазвонил телефон.  Это был папа Игоря, некогда скромный инженер-метростроевец, а с недавних пор чиновник средней руки в мэрии.

            --С днем рождения, Игорек.

            --Спасибо…

            --Желаю тебе всего наилучшего.

            --Еще раз спасибо.  У нас все по старому.  Мама тебе тоже привет передает.

            --Так.  Мне сейчас некогда, заходи завтра в Смольный – будет от меня тебе маленький подарок.

            --Большое спасибо!

            --Часиков к одиннадцати.  На проходной там скажешь, что к Бутурлину Сергею Петровичу.

            --Завтра буду.

 

 

            Трудно было себе представить двух более разных людей, чем родители Игоря.  Папа – трезвый практик, трудоголик, человек «примитивный в духовной сфере» - как аттестовала его мама Игоря, прочитавший роман «Петр Первый» только на тридцать пятом году жизни.  Мама Игоря тоже была практична, но в ином направлении, благодаря чему ее семья с началом радикальных рыночных реформ оказалась «в глубокой пропасти среднего класса» - тоже мамино выражение.  И тем не менее, они прожили вместе 10 лет, а к тому же в результате этого альянса на свет появился наш герой.

 

 

            На следующий день (была оттепель и слякоть) наш герой добрался до станции метро «Площадь Восстания», отмахнулся от цыганок и пошел по малолюдному Суворовскому проспекту ко все еще ассоциирующимся у него с революционной романтикой Пропилеям Смольного.  В Смольном он погрузился в мир шумящих и пахнущих горячим электричеством ксероксов, затяжных телефонных разговоров, секретарш в деловых костюмах, календарей-комиксов и галогенных ламп.  Папа Игоря занимал довольно обширный офис с сейфом, факсом, большим настольным калькулятором и уже немолодой, но очень милой секретаршей за пишущей машинкой.  В том момент, когда зашел Игорь, Сергей Петрович беседовал с человеком, которому нужно было, во что бы то ни стало, получить подряд, причем именно через Смольный.  На свою беду вести деловые переговоры он не умел и все время сворачивал разговор на свою бывшую жену с Северного Кавказа, так что папа Игоря пару раз даже вернул его к нашим баранам.  Игорь не знал, куда деть руки, и читал висящие на стене позади папы «Десять заповедей шефа»:

 

            1.Шеф прав.

            2.Шеф всегда прав.

            3.Шеф не может быть не прав.

            4.Шеф не спит, он отдыхает.

            5.Шеф не ест, он утоляет голод.

            6.Шеф не пьет, он дегустирует.

            7.Шеф не опаздывает, он задерживается.

            8.Шеф не читает газет, он знакомится с прессой.

            9.Шеф не заигрывает с секретаршей, он оказывает ей простое человеческое внимание.

            10.В кабинет шефа можно войти со своими мыслями, но выходить из кабинета шефа следует окрыленным идеями шефа.

 

            Наконец, собеседники пришли к определенному соглашению, пожали друг другу руки, но тут зазвонил непривычным зуммером - как-то по иностранному - телефон, и Сергея Петровича вызвал к себе мэр Анатолий Александрович.  Он успел лишь запечатлеть на щеке сына отеческий поцелуй и вытащить из стола «маленький подарок» – новенький японский двухкассетный магнитофон в коробке и десять тысяч рублей крупными купюрами, перевязанные резинкой.  На том они и расстались.  Игорь был по натуре очень гордый человек и никогда не стал бы ничего просить сам, но в таких случаях искренне бывал рад, как мелкопоместный польский шляхтич известию о трагической гибели кредитора под колесами ломовых дрог.

            Затем Игорь ездил по городу и покупал книги.  Подобно Швейку, знавшему наперечёт все пражские пивные, наш герой хорошо ориентировался на книжном рынке Санкт-Петербурга, знал, чем отличается ассортимент Литейного от небольших книжных магазинчиков Петроградской стороны, где можно купить всю серию «Философского Наследия», а где ветераны с голодухи сдают за копейки трофейную, вывезенную из Германии полвека назад литературу в тисненных переплетах.  Обойдя одиннадцать магазинов, он купил: «Монархическую государственность» Льва Тихомирова (309 рублей), Статьи Гете об искусстве (216 рублей), Законы Ману (250 рублей), Избранную прозу Лукиана (всего 25 рублей!) и еще что-то.  На обратном пути заехал на станцию метро «Нарвская» и в известном всему городу аудиомагазине в романтическом полуподвале, куда вела также романтическая лестница, исписанная сотнями музфанатских рук, приобрел полное собрание сочинений «Алисы» на пяти кассетах вместе с коробкой.  Он не был типичным алисоманом, но некоторые их вещи, особенно с альбома 1989 года «Шестой лесничий», рождали в его душе викинга вполне осязаемые ассоциации.  Поэтому тем же вечером он устроился перед новым магнитофоном, на который уже успел записать через встроенный микрофон заставку программы новостей по второму каналу, и слушал, пожалуй, самую фантастическую композицию полунацистской группы:

 

            Был лес, фантастический лес, в котором еще сохранились драконы, где удав проглатывал слона, скрипели сверчки, а над синими болотами вздымались испарения мыслей и криков утонувших здесь в прошлые века.  Каа вопрошал:

            --Вы слышите меня, бандерлоги?

            --Мы слышим тебя, Каа…

            И завертелся кометный вихрь, наблюдатель взмыл над всеми бесконечными пространствами джунглей, но три удара топора рассекли этот поток на три змеиные головы:

            Шестой лесничий мертвого леса…

            О, небеса!

            Здесь не до смеха, не до фиесты

            И не до сна.

            Все пространство пришло в движение, оно двигалось вместе с ветром – навстречу судьбе.

            Всех поднимая звонкою флейтой –

            Тень под глаза, -

            Шестой лесничий,

Шестой лесничий что-то сказал…

Сказал и превратился в статую, стоящую на пьедестале отчужденности, а вокруг него завертелся хоровод духов леса, из ласкового дождя мигом превратившийся в снежную метель.  И ни души вокруг!

И заревели истошно глотки:

«Всех причесать!»

И глохли тонкие перепонки:

«Лечь! Встать!»

Но сердце было тверже алмаза, что ему бездонность леса!

А когда вышел грозный хозяин,

Нервно упали ниц

Их спины стоили ровно столько,

Сколько пергаменты лиц.

Новый хоровод, уже в обратном направлении, и какой-то машинальный, обреченный.

«Лес мой!  Лес мой!  Я Dei!»

Бесконечная равнина, первобытная земля, здесь стоишь лицом к лицу со Вселенной, где еще нет человека.  И целое стадо слонов уже трубит на равнине.  Мужской и женский голоса в унисон как «Рабочий и Колхозница» этого мира:

Не совладать с простым сюжетом –

Только каприз.

Нас поднимали во всю сонетом,

Мы же стремились вниз.

 

И имена героических песен,

Ваших тарелок слизь…

Шестой лесничий,

Шестой лесничий.

Здесь.

Ну-ка брысь!

Остаток хоровода уходит в лес, каменные надгробья вроде тех, с Пасхи, падают, близится конец, и только один человек, прилегший у корней тысячелетнего дуба,  провожает взглядом все это.

 

 

Вечером следующего дня Игорю позвонил Гриша:

--Привет!  С днем варенья!  Я тебе тут хорошую подборку тестов в подарок приготовил.  Ты это любишь.

--Увы, день рождения мой не состоялся.  Заболел я.  Как всегда мне не везет: именно в начале февраля, когда мне полагается праздновать день рождения, я болею.  Хоть переноси день рождения на май или на лето.  Один мой друг на Украине после сложной операции так и поступил – перенес день рождения на 16 июня.  Так что спасибо, но давай после каникул, ибо заполнять тесты можно, только будучи абсолютно здоровым, как говорил Заратустра…

 

 

Игорю совсем нездоровилось.  Он лежал плашмя на софе в зале.  В двух других углах мама гладила белье, и по телевизору шел фильм «Братья Карамазовы».  Временами Игорь терял нить сюжета.

 

 

10 февраля еще не вполне отошедший от болезни Игорь перемесил много талого снега и грязи, прежде чем добрался до Университета в первый день нового семестра.  У метро «Василеостровская» иностранный миссионер зазывал народ как торговка калачами: «Библыя!  Библыя!  Библыя!» и сунул Игорю какой-то листок.  Игорь скомкал его и положил в карман.

Уже в галерее Игоря догнал Артём:

--Привет.

--Привет. 

--Слыхал?  Стипендию нам не повысили.

--Плохая новость для выздоравливающего.

--Ну да я не будь дурак – пошел к папе (он у меня теперь вице-президент банка), стрельнул пять тысяч и пошел к массажистке.  Первый раз в жизни.  Знаешь, это действительно впечатляет.  Потом, если б не уходить, я бы там так и уснул бы…

--А говорил, что сын Ленина,--Игорь приветливо поздоровался с профессором с кафедры медиевистики альбиносом Малининым, который ему покровительствовал.

--А все-таки компартия возрождается!—упрямо заметил Артем с убежденностью Галилея.

--И сколько же вы намереваетесь получить на выборах?—иронизирующий Игорь еще не мог знать, что всего через три года он будет горой за КПРФ.—Четыре процента?

--Не будем загадывать.  Многие предприниматели, кстати, финансируют нас.

--По тебе это заметно!

На лестнице стоял Борис – тот самый, что выше был анархистом и разбил себе голову.  Он окликнул Игоря:

--Привет.  Как провел каникулы?  Небось, смотрел КВН, пил «Пепси-колу» и почитывал Фридриха Ницше,--у Олега был свой стереотип склонностей Игоря.

Основная часть его сокурсников окружила Андрея Титомирова, который играл в очко на деньги с Димой Орешниковым.  Это заметила какая-то университетская смотрительница, хорошо помнившая еще Жданова, и сделала студентам замечание: пусть, дескать, пойдут лучше в университетскую библиотеку, а не дуются в карты.  Подошедший в этот момент Игорь как всегда встрял и спросил у нее, может она и Пушкина пошлет в университетскую библиотеку?

--Да, я дремучий провинциал,--говорил он после.—Но иначе не могу!  Когда я помирился с Катькой, гуляем мы чудесным июнем в районе «Горьковской», подходим к театральной тумбе, и я вслух стал читать, что там написано.  И надо же – неправильно прочел фамилию какого-то третьеразрядного актера.  А рядом стояла коренная петербурженка, которая очень вежливо обращается ко мне: «Понаехали!  Фамилию не в состоянии прочесть!»  Я говорю: «Правильно!  Не забудьте Гоголя с Достоевским выселить – чертовых лимитчиков!»

--Видела я Катиного мужа,--сказала Игорю его согруппница Лена (ее папа время от времени колымил в университете Копенгагена).—Ты гораздо симпатичнее его.

Игорь пожал плечами и тут обнаружил в кармане скомканную миссионерскую листовку.

--Вот посмотрите, что мне дали на выходе из метро.

Дима развернул комок и прочел во всеуслышание:

«Я – Никки Краус, рожденный в Господе христианин.  Когда-то моя жизнь была жизнью грешного человека.  Я был главарем банды из восьмидесяти гангстеров – настоящая гроза Нью-Йорка.  И однажды ко мне пришел человек, который сказал: «Бог любит тебя».  Но я стал смеяться над ним.  Я сказал своим ребятам: «Пойдемте к девочкам.  Давайте поколемся.  Не надо слушать этого человека».  Но он не уходил и повторял: «Бог любит тебя»…

--Это как вы себе представляете?—перебил его Артем.—Такая банда из восьмидесяти человек.  Стоит такая шеренга утром на поверке.  «Так: песчаный карьер – три человека, цементный завод – пять человек!»

Его перебил общий хохот, и тут появился Малиновский со своим огромным черным зонтом.  Он вернул Игорю словарь «Современная западная философия» и сказал:

--Тут у тебя был вложен листок со стихами…  Так я пародию написал.

--Ну.  Прочти.

 

            Солнца мяч скакнул из моря,

            Осветил опушку леса –

            Бор осиновых рябин.

                        Только черный буревестник

                        Гордо реет над простором.

 

                        Вдоль по радуге небесной,

                        Дуя на руки сердито,

                        Шла валькирия,

                        Должно быть,

                        Вся продрогшая в ночи.

 

                        Встал, разбужен светом солнца,

                        И тевтонец гордо-черный.                                                                        

                        Встал, пропел три раза «Аве!»

                        И пошел искать свой шлем.

                        Буря, скоро грянет буря!

 

            --Ну что ж…  Определенный поэтический талант у тебя есть.  Но мне гораздо больше понравилось, когда на истории искусства Лопатина заговорилась и сказала, что Наполеон прошел всю Африку, а ты нарисовал соответствующую картинку и подписал: Le général Napoléon Bonapart force la rivière Limpopo.  Заклинаю тебя, не выбрасывай своих рисунков!  Вдруг ты именно благодаря им попадешь в историю.

            --Что у нас сейчас?

            --Вспомогательные исторические дисциплины.  И кстати, Зиборов еще в декабре говорил, что всем незамедлительно следует приобрести Пасхальные Таблицы.  Сказал, что, конечно, любители острых ощущений могут этого не делать, но тогда он ничего не гарантирует.

            --А где это приобрести?

            --В нашей «Академкниге» точно нет.  Посмотри на кафедре.

 

 

            В конце учебного дня, когда небо за окнами стало синеть, Игорь встретил на выходе девушку со стрельчатыми ресницами (он уже знал, что у нее экзотическое имя – Виола).

            --Привет.

            --Привет.

            --Ты достала Пасхальные Таблицы?

            --Нет.  А где можно?

            --В нашей «Академкниге» точно нет.  Но у меня есть.  Могу тебе дать.  Как тебя зовут?

            --Виола.

            --А меня – Игорь.

            Он угостил ее шоколадкой; она тщательно разделила ее на две равные половинки и ту, которая оказалась немного меньше, вернула Игорю.  Они пошли в сторону троллейбусной остановки, и Виола сказала, что хочет сходить в Русский музей на выставку австрийского художника Вольфганга Крауса.  Игорь, естественно, взялся финансировать это предприятие и наговорил по дороге девочке со стрельчатыми ресницами уйму комплиментов:

            --У тебя такая мягенькая шубка,--он поглаживал ее рукав, когда их сдавили со всех сторон по-зимнему дородные люди.

            --Сколько зайчиков настреляли!..  Я вообще не люблю людей.  Люблю природу.  Люблю лес.  Хочу, чтобы вся земля была покрыта лесом.

            --Ты мне снилась.  Как будто мы сидим с тобой на морском берегу, и волны накатываются на доисторический берег, и никого кроме нас нет на свете.

            --Вот это да!  У меня есть такой плакат-календарь.

            По правде говоря, Игорь, не моргнув глазом, выдумал сон, а тот же самый плакат видел давным-давно – в жарко-пыльном апреле 1991 года в одном из киосков на Площади Мира.

            --А люди,--продолжал Игорь, подавая ей руку на выходе,--это проблема решаемая.  Сколько ты намереваешься заводить детей?

            --Одного.

            --Я тоже одного.  Так вот, и получится сокращение населения естественным путем в два раза за одно поколение.  Сейчас у нас пять миллиардов триста восемьдесят один миллион – сам считал.  А Земля может выдержать не более одного миллиарда, как при Наполеоне.

            Они шли вдоль Канала Грибоедова – к реставрирующемуся Храму на Крови и неожиданно едва не попали под колеса вынырнувшего с Итальянской улицы фольксвагена.  Это было сюрреалистическое зрелище: чёрный фольксваген старой модели (на таком ездил еще Штирлиц) занесло на вираже, и он, протаранив ограждение, рухнул в канал, с шумом проломив лёд.  Виола с каким-то странным любопытством вглядывалась в образовавшуюся полынью: никто не вынырнул, даже воздушные пузыри не поднимались, а целое звено ограды было выломано и исчезло вместе с автомобилем.  Стали подходить люди, где-то взвизгнула милицейская сирена.  Игорь вовсе не хотел попасть в число свидетелей и вместо Русского музея отправиться в ближайшее отделение милиции (у него и паспорта с собой не было), а поэтому повел Виолу дальше.

            Для выставки австрийского художника был отведен целый зал Русского музея, и хотя эстетическое чувство Игоря несколько покоробили сфинксообразные задастые кошки, но другие картины понравились больше; особенно «Охота за золотым сердцем», возле которой они провели минут пятнадцать: мифологический всадник летел вдоль пропасти, пытаясь поймать на острие копья ярко-алое сердце на цепочке в руках у нимф, стоящих на узких уступах обрыва.  По этому поводу Игорь пересказал ей добрую половину германской мифологии и пообещал дать кассету с вагнеровскими ариями.

            --Ну как?—спросил Игорь, дотрагиваясь до ее плеча в зеленом тонком свитере, когда они уже спускались в холл.

            --Впечатляет…  Вообще у меня есть некоторые пробелы в образовании, и если ты их восполнишь…

            --Буду рад.

 

 

            На месте аварии уже орудовал подъемный кран, который подцепил крюками утонувший фольксваген и тянул его из полыньи.  Вокруг сновали спасатели, и больше никого не было.  Сгущался зимний мрак.

 

 

            На следующее утро Игорь проснулся с явным нежеланием идти на лекции, зато у него возникло твердое намерение приобрести том Артура Шопенгаура, который он видел в продаже еще в декабре, посопел носом, как лиса под виноградом, и загадал, во что бы то ни стало купить.  Поэтому вместо того, чтобы сонным и заторможенным давиться в метро между восьмью и девятью часами утра, а потом зевать в холодной и насквозь продуваемой аудитории на лекции Тишкова об истории телесных наказаний на Руси, что, по мнению самого лектора, уже само по себе являлось телесным наказанием, - вместо этого он выспался, не торопясь съел куриную ножку с гарниром из жареного картофеля, побрился и отправился в рейд по книжным магазинам города на Неве. 

            Во-первых, он перешел на другую сторону Ленинского проспекта и заглянул в «Родину», где совсем недавно открылась лавка эзотерических товаров, и по всему магазину распространялся сладковато-восковой запах благовоний.

            Во-вторых, он вышел на «Автово» и долго брел по проспекту Стачек под сизым небом, с которого падал не то снег, не то дождь – скорее сырая взвесь, обволакивающая предметы и делающая их еще более нереальными, пока не добрался до «Совы» - лучшего букинистического магазина в этой части города.

            В-третьих, он с «Кировского Завода» доехал до «Площади Восстания».  Отличный магазин на Невском, дом 80, где Игорь скупил в свое время всего Фридриха Ницше, приказал долго жить и перепрофилировался в ресторан.  Игорь почтил его минутой молчания и свернул на Литейный, где он уже год как подписался на серию «Государственные деятели России глазами современников» - горе-предприниматели собрали с подписчиков деньги, выпустили первый том: «Петр Великий» и тоже приказали долго жить.

            Далее Игорь побывал в Доме Книги, Военной Книге близ ДЛТ, покопался на книжных развалах в этой части Невского и подъехал на троллейбусе (студенческая проездная карточка позволяла ему не скупиться на транспорт) до Университета.   На первом этаже у лотка с книгами стоял подрабатывающий таким образом Даниил.

            --Что у тебя тут есть?—спросил Игорь, стряхивая с куртки льдинки.—Венгерская кухня,.. Бравый солдат Швейк,..  «Красотка-еврейка, король-сердцеед» - это о чем?  Билеты на «Иоланту»…  Нет, я не театрал,--он перелистал роман У.Лесли «Банкир», на обложке которого, как в банке дядюшки Скруджа, обнаженная девушка валялась на груде пачек долларов.—Тут недавно видел потрясающую надпись на парте в 38-й аудитории, там где нам читают историю русского летописания, такими крупными буквами (чернил не жалели): «Викторн!  Когда же ты, наконец, расправишься с ненавистным Грегором?!  Викторн – наш великий вождь и предводитель!»  А ниже помельче: «Требуем положить конец грубому рукоприкладству незаконнорожденного Викторна!  Экологический комитет защиты маленького гоблина Подлизы».

            --Игорь, за последние полтора года ты ни на йоту не изменился.

            --По-моему, это хорошо.  Ладно, того, что мне нужно, у тебя все равно нет.  Передавай приветы нашим.

            --«Нашим»?

            --Можешь и «нашим»…

            Игорь продолжал свою одиссею: по проулкам близ стрелки Васильевского острова, мимо Кронверка, где жарили пахучие шашлыки из собачьего мяса, по Каменоостровскому проспекту, и когда короткий зимний день стал клониться к концу, наш герой добрался до букинистического магазина напротив станции метро «Петроградская».  Шопенгауэр стоял на верхней полке и наконец-то встретился со своим настойчивым читателем.  На одном форзаце был портрет молодого философа, немного смахивающего на самого Игоря в том же возрасте, а на другом – портрет старика, лысого, как папа Карло из приключений Буратино.  Впрочем, предки нашего героя из поколения в поколение отличались хорошими шевелюрами.  А на обложке сзади красовался афоризм этого данцигского женоненавистника: «Моя философия не дала мне совершенно никаких доходов, но она избавила меня от очень многих трат».

 

 

            Игорь сидел в потертом кресле под досками с расписанием исторического и философского факультета, и коротал время, подсчитывая в уме всех девушек, в которых он когда-либо был влюблен.  Мимо прошли две литераторши, одна говорила другой: «Мы с моими уже все прошли: от Гомера до Флобера…»  Появился студент-негр и спросил у Игоря, где здесь деканат.  Игорь показал направление.  С другой стороны появились два преподавателя, которые обсуждали внутриполитическую ситуацию в Китае и были уверены, что через полгода коммунистический режим рухнет.  Виола не появлялась, и ему было грустно.  Зато пришел Дима Орешников и стал на чем свет стоит ругать Гайдара, потом перешел к Козыреву, прошелся по другим демократам и закончил важным выводом:

            --Что вообще с евреев взять?  Мы от них требуем, чтобы они любили Россию, а они далеко не все даже Израиль любят.  У тебя на сей счет опыт имеется.

            (Игорь не любил хвастаться своими успехами у женщин, но как-то раз рассказал Диме о своём петродворцовом приключении; они проходили в это время мимо университетской уборной, на двери которой шутник написал: «Не бросайте бычки в унитаз.  Их трудно раскуривать.  Деканат»;  Дима кинулся к умывальнику, и его вырвало).

            --Давай лучше я тебя познакомлю с сестрой моего палестинского друга.  У меня есть друг – палестинец в нашей аспирантуре.  Он сам из Иордании, но палестинец, хотел писать работу о палестинской историографии…  Ты ж догадываешься, что ему сказали на это…

            --А мне жаловались, что у нас наоборот весь преподавательский состав – старые антисемиты.  Это с какой стороны посмотреть.  Для Новодворской даже Ельцин – сталинско-бериевский шпион.  Что ж, познакомь.  Я выражу ему безоговорочную поддержку справедливой борьбы палестинского народа за независимость.

            --О!  Это что-то новое в твоих устах.  Помню, год назад ты говорил совсем другое.

            --Израилю все равно ничего не светит.  Я это вычислил математически.  Через 50 лет на 7 миллионов израильтян придется двадцать пять миллионов арабов…

            --Господи, где же они разместятся!?  Там же территория не больше Запорожской области.  Черт возьми!  Почему мы не родились арабскими шейхами?!  Почему мы не имеем гаремы на двадцать персон?!  Почему мы не лицезреем бега верблюдов, дервишеские танцы и крупные тропические звезды, которые можно положить на грудь наших возлюбленных?!  Почему мы не тратим миллиарды нефтедолларов на поддержку палестинского сопротивления?!  Эх…  А вместо всего этого приходится сидеть се­реньким вечером за чтением романа "Что делать?" и слушать заунывную музыку еще более заунывного прогноза погоды…  Ладно, только попомни мои слова – из демократов скоро кишки выпустят!

            А Виола все не приходила.

            Игорь поехал на Невский проспект, вышел из троллейбуса близ Аничкова моста, дошел до Литейного.  Тут к нему пристала девушка с просьбой: не угостите ли меня мороженым, у меня сегодня день рождения.  Но Игорь был уже опытным человеком, и ничего ей не дал – «именинницы» уже выдурили у него сто рублей одним осенним грустным вечером, когда мировая скорбь повисает над городом, и хочется приютить бездомную девушку.  На перекрестке Невского с улицей Маяковского на Игоря наехала машина, ему даже показалось, что колесо заехало на ногу, но нет: он отделался легким ушибом и запачканными джинсами.  Площадь Восстания с фаллическим символом посередине, заменившим «комод с бегемотом» (Гриша называл его «мечтой импотента»), была в этот час почти безлюдна.  Обшарпанные дома собчаковского Петербурга оживали лишь благодаря случайно прорвавшемуся лучу солнца.

           

 

            Оказавшись дома, Игорь первым делом позвонил Виоле.

            --Здравствуй.  Хорошо, что ты позвонил.  Я так хотела, чтобы ты позвонил.

            --Успел по тебе соскучиться.

            --Вот что: приезжай ко мне,--и она назвала адрес – недалеко от Игоря, близ «Нарвской», в районе, который папа Игоря как-то раз в разговоре с подчиненными, выдавая лицензию на строительство, назвал «графскими развалинами» (мама Игоря, когда ей рассказали об этом определении, долго смеялась и сказала, что там такие «графские развалины», как она Пушкин – она слишком хорошо знала своего бывшего мужа).

            --Скоро буду.

 

 

            Лабиринт улочек, зажатый между Кировским заводом и «Нарвской», действительно дышал средневековьем.  Игорю показалось, что он таинственным образом провалился в прошлое, и сейчас из-за угла появится милиционер в белом кителе.  Но милиционер 39 года в белом кителе так и не появился, хотя Игорь долго блуждал в поисках нужного дома, а объяснения встречных были настолько невразумительны, что он лишь убеждал их благодарным кивком головы, что все понял, и отправлялся дальше на поиски.  Наконец, дважды обойдя нужный дом (номер на нем отсутствовал), Игорь сообразил, что между пятым и девятым номером должен быть седьмой, хотя на седьмой он вовсе не походил и вообще стоял на другой улице. 

            Виола открыла ему не сразу, и Игорь оказался в ее длинной узкой комнате с синеватым полным подписным изданием Чехова и большим плакатом на тему тропического моря и сияющих небес (рядом с ним висел другой плакат с немного кудрявой девушкой с хитринкой в глазах, смахивающей на саму Виолу).

            --Это не ты, случайно?

            --Нет.

            Она доварила в нераскупоренной банке сгущенку, и принесла в комнату вязкую фиолетовую массу с черными искорками изюма, а также чайник с сахарницей.  Игорь закивал и хотел было сесть с нею рядом на диван, чтоб поближе быть и как бы невзначай погладить ее по спинке.  Но тут зазвонил телефон, и Виола оказалась втянута в совершенно посторонний разговор с подругой.  Из разговора следовало, что какого-то их общего друга только что убили в гараже, но на прекрасном личике Виолы не отразилось ни малейшего сожаления.  Пришлось Игорю довольствоваться креслом напротив, а на Виоле была синяя кофточка, короткая ситцевая юбочка и темные полупрозрачные колготки – помесь гардероба роковой женщины и защитницы дикой природы.

            Игорь был неплохим собеседником – слушая его, люди забывали обо всем, и потом удивлялись: а о чем это мы говорили?  От Вагнера они перешли к древнегерманскому язычеству, потом Игорь доказал, что пограничные столбы изобрели тевтонские рыцари, когда они втыкали полосатые – обернутые белым шарфом копья в землю на границах своих владений; потом Игорь почему-то вспомнил самую смешную юморину всех времен и народов, которую видел 1 апреля 1991 года по второму, российскому каналу в первый день его существования:

            --Там была пародия на…  Нет…  Вот как если бы считалку «Ехал Греко через реку, видит Греко – в реке рак!» могли спеть разные исполнители.  Сначала Серов:

                        Не сыпь мне соль на рану,

                        Не говори навзрыд.

                        Руки у меня нету!

                        Рукав пальто зашит.

            Потом пионерский хор (на мотив Электроника):

                        В теплом месяце апреле!..

                        Ла-ла!

                        Ехал Греко через реку!

                        Был он добрый мирный грек…

            В общем, сунул он руку в реку, а злой рак схватил его клешней за руку:

                        Сжимая все сильнее

                        Клешню вокруг руки!

            Греку ничего не оставалось, как крикнуть по-гречески: «Атас!»  И тут в дело вступает группа «Любе»:

                        Красный рак – главарь всех раков

                        Под корягой засиделся не зря!

                        Красный рак – главарь всех раков

                        Был ровесником Октября!

                        Расцвела буйным цветом малина

                        И капуста расцвела!

                        Ехал Греко за гуталином –

                        Захотелось рака поймать!

 

                        Эй вы, мальчики!

                        Не суйте в речку пальчики!

            Но это все еще ничего!  Потом эту же считалку исполняет Краснознаменный хор Дальневосточного военного округа:

                        Над границей тучи ходят хмуро,

                        Край суровый голодом объят.

                        Но на самом дне реки Амура

                        Службу нес исправно красный рак.

            Но тут креветка доложила точно,

                        Что ближайшей ночью на баркасе

                        Поплывет под видом грека самурай.

            И только он поплыл, как красный рак крепко взял его за руку.  И такой припев:

                        Так пусть хватает неудержимо

                        Своей мозолистой клешней!

                        Ведь от тайги до британских морей

                        Красного рака нет сильней!

 

            Потом разговор перешел на тему смерти:

            --Я умру молодым,--сказал Игорь.—Нет ничего ужаснее, чем дожить до старости, и все равно скончаться, но от маразма, дряхлости и импотенции.

            --Ты веришь в Лимб?

            --Нет, все иначе.  Я традиционалист…  сторонник  традиционных верований.  Христиане называют нас язычниками.  Мы считаем, что прошлое существует, что это измерение реально.  Я всегда был, и я всегда буду, только я еще не знаю, как я буду – этим будущее и отличается от прошлого.  Я жил в каждом листике, в каждом луче солнца.  После моей смерти материя, из которой состою я, растечется по миру, вырастут травы, их съедят животные, а потом, через века – как знать? – эти же элементы соединятся вновь, и я вновь буду – такой, какой я есть сейчас.

            --Напоминает Николая Заболоцкого.  Его пантеизм.  А как же душа?

            --Моя душа – неразрывна-неслиянна с телом.  Она – в каждом моем пальце…

            --А вот я – вегетарианка.  Когда мы съедаем живое существо, мы навлекаем на себя его неблагоприятную карму.

            --А если у него карма наиболее благоприятна – называл ведь Гомер соль божественной?  Не знаю…  Когда я некоторое время не ем мяса, я дурею.

            --И как это тебе не противно есть трупы?

            --Нет!  Я как первобытный человек впитываю в себя силу и энергию животного.  Да и потом, вегетарианство в тропиках – это зелень, а у нас вегетарианство – это сдоба.  Конечно, к тебе это не относится.

            Они потеряли счет времени, и лишь когда часы пробили семь, Игорь неожиданно для Виолы подался вперед и попытался ее поцеловать.

            --Нет!

            --Почему?—задал Игорь самый дурацкий из всех мужских вопросов.

            --Нет.

            --Ну, тогда до свидания.  Извини за беспокойство.

            Виола провожала его на безопасном расстоянии.  Игорь одел пуховик, поправил шапку в зеркале и откланялся с учтивостью Чарли Чаплина.

            Он на сей раз безошибочно нашел правильное направление, и уже через пять минут на фоне Нарвских ворот под зимним ясным небом садился в новую маршрутку до Ленинского.  Напротив него сидели девушка и молодой человек в дорогом кожаном пиджаке, который всю дорогу подробно объяснял своей спутнице, что такое инвестиционные фонды, как туда вкладывать ваучеры, какая от этого проистекает прибыль, что надежнее и т.д.  Игорю это очень скоро надоело, и он в перерыве между двумя тирадами молодого бизнесмена заметил:

            --Вы упустили из виду совершенно не освоенный сегмент рынка, имеющий все перспективы стабильного развития.

            Предприниматель не понял юмора и немного ошалело глянул на Игоря:

            --Что вы имеете в виду, молодой человек?--он был на пару месяцев младше Игоря.

            --Канализацию.  Вы представляете, что каждый человек (иногда и по несколько раз в день) ходит в уборную, и все это богатство в советское время разбазаривалось и не находило применения.  Вот бы это все собирать и реализовывать, по рыночным ценам.  Это же золотое дно!  К тому же, по мере улучшения качества питания населения в результате расширения ассортимента продуктов в магазинах, увеличится количество и качество человеческого дерьма.  Можно будет выйти на международный рынок (инвестиционная привлекательность данного проекта для западных капиталов – вне всякого сомнения), построить дерьмопроводы (или использовать для этой цели оставшиеся советские нефтепроводы).  Со временем реализация отечественного дерьма на международном рынке могла бы стать основой экономической модели нашей страны.

            Молодые люди, одному из которых оставалось прожить девять месяцев, а другому - еще девяносто лет, смотрели друг другу в глаза, и у каждого была своя правда жизни.  Предприниматель понял, что над ним издеваются, и отвернулся.  А для его девушки его образ оказался намертво спаян с новым сегментом рынка, ей стало невероятно противно, и это была их последняя встреча.

 

 

            Поздно ночью (или рано утром – в общем, около половины четвертого утра) в квартире Бутурлиных зазвонил звонок.  Игорь пробудился и в эхе бешено колотящегося сердца расслышал мамины шаги к входной двери, хруст замка и возгласы неожиданно приехавших родственников: маминой младшей сестры, ее мужа и их шестилетнего сына – Кирюши.  Квартира наполнилась гостевым шумом, который так нравился Игорю, потому что приносил новые впечатления, подарки, вкусности и вообще - изменял течение времени, столь однообразное в северной столице.  Мамина сестра – Марина разбирала сумки, ее муж – Анатолий Петрович сразу же ушел ставить машину на автостоянку – он приметил ее неподалеку от дома, а Кирюша получил от Ольги Николаевны большой сладкий подарок и набор резиновых солдатиков и тут же занялся ими на ковре в комнате Игоря.

            Анатолий Петрович Самгин служил на Северном Флоте в чине капитана третьего ранга, и был очень колоритной личностью.  Ницшеанское расточительство эпохи воплотилось в нем в полной мере.  Когда он приезжал к Бутурлиным, квартира наполнялась тяжелыми баулами, пахло отличным сервелатом и дорогим коньяком, бульварные газеты соседствовали с популярными детективами на больших импортных сумках, крупные купюры, связанные резинкой, валялись в самых случайных местах, каждые десять минут звонил телефон, а Анатолий Петрович всегда первым брал трубку и не по-интеллигентски мощным голосом сбивал с толку маминых коллег:

            --Причал ракетных катеров!

            Давным-давно он – почти выпускник Киевского военно-политического училища – снимался в массовке в фильме «Дни Турбиных»; в каждом крупном гарнизоне бывшего СССР у него были друзья; с питерскими друзьями он встречался по вечерам: место действия – сауны с пивом, водкой, мужской дружбой и стриптизершами.

            Когда Анатолий Петрович вернулся с автостоянки, и они доедали дорожные запасы прижаренной курицы с пряностями (его супруга отлично готовила!), мама Игоря почему-то завела разговор о военной службе.  Командир в/ч, который держал пару лет назад в ежовых рукавицах сто крутых мужиков, с нею не согласился:

            --Оля, ты рассуждаешь, как Комитет солдатских матерей.  В армии человек становится мужчиной…

            --Да, как же!—возразила тетя Марина.—Одна половина становится мужчинами, а вторая – женщинами.  Кстати, Горошин – этот мичманюга нафотографировал свою жену без ничего, и эти фотографии уже видели у матросов.  А там есть на что посмотреть!

            --Я бы не хотела, чтобы мой сын служил в армии.  Офицером – еще куда, а рядовым…

            --Оля, мы с тобой уже договорились: только Игорь получает повестку, я его беру в свою часть (я сейчас складом заведую).  У нас сейчас будут восстанавливать должность замполитов, так что проблем не будет.  Помыться можно?

            --Конечно.  Там самое большое полотенце возьми.  Что это у тебя?—Ольга Николаевна заметила, что вся левая нога у деверя забинтована.

            --Да, блин!  Это я пригрел собаку – чтоб сторожила склад.  Овчарку.  Тут к нам приезжает комиссия из Москвы, - ну ты понимаешь, чины не ниже вице-адмирала.  А она – собака! – на них кинулась.  Они заскочили в подсобку, а меня всего искусала,--и он ушел в ванную.

            --Страшна людына!—пожала плечами Марина.—Вот всегда попадает в самые дурацкие истории.  В такие, что ни один нормальный человек, если б и захотел, не попал.  Помнишь, прошлым летом он у вас покупал машину, и ему глаз подбили? 

            --Да, там сильно ему наподдали…

--Так это, оказывается, на него никто на рынке не нападал, а он – козел Мефодий! – еще там долго торчал и рассказывал анекдоты.

            Игорь, уминавший бутерброд с красной икрой, расхохотался.

            --И сынок – весь в папу!  Когда мы жили в Балтийске, в сентябре, он рано утром выходил в коридор – там так было: много кают, и все выходят в один большой коридор.  Так Кирюша по утрам – мы еще все спим – и все спят – рань собачья – выходил в коридор: покричать.  Просто покричать!

            Хохот Игоря перешел в кудахтанье, и он чуть не опрокинул банку с медом.

            --Вот мёд,--отставила его в сторону Марина.—Родители Самгина передали.  Хороший мед!  Из зверобоя.

            --Мы маленькому купили «Дэнди».  Это в подарок на день рождения.

            --Оля, сколько я тебе должна?

            --Ни сколько!  Марина, не надо.  Вы вон - Игорю на Новый Год сколько передали.

            После некоторой борьбы, Ольга Николаевна согласилась принять взамен французские духи, а у Игоря родилась очередная «Мысль», которую он поспешил записать:

            «Не все так плохо.  Старые формы жизни сломались, но мы живы, здоровы, веселы, и нам все ни почем.  Не интеллигентское повизгивание, а мощный поток реальной жизни – вот, что достойно внимания и славы!»

 

 

            Игорь и его друзья сидели на галерке и, не вслушиваясь в монотонную, скучнейшую лекцию по менеджменту, играли в буриме (прошлый раз, на новой истории, они сыграли в очко, и проигравший должен был кричать: «Вива Император!» или «Вива Наполеон!», а лекторша как раз рассказывала, что ваучеры придумали в Англии, во времена Кромвеля; когда британские колонизаторы (то есть демократизаторы) решили…  демократизировать Ирландию, они конфисковали 80 процентов земель местного населения, и  Кромвель поровну поделил между солдатами долгожданную землю; но это не помогло: ловкие офицеры выдурили ваучеры – бумаги, удостоверявшие право на владение земельным участком, у солдат-простаков, причем иногда – за бутылку водки (т.е. джина).

 

Игорь:                         Когда снится много кошек,

 

Титомиров:               Жди приход смазливых крошек:

Готовь пойло и цветы;

 

Малиновский:            Я хочу узнать, кто ты?

Если б видели вы, если б знали,

 

Гриша:                        Как нимфеток все мы желали;

Но судьба нас не одаряла,

 

Игорь:                         Она колом нас ударяла.

Я встретил девочку в саду.

 

Титомиров:               Всю ночь я там дудел в дуду,

Ее вниманье привлекая;

 

Малиновский:            Она попалась, любви не зная.

Коварен тевтонец, наивна нимфетка;

 

Гриша:                        А в результате ждет его клетка.

Нечего честных девиц соблазнять!

 

Игорь:                         Их, словно кактус, нельзя обнимать.

Вкусны шницеля отбивные;

 

Титомиров:               Закрыты мюнхенские пивные.

Где право древнее мое

 

Малиновский:            На бабу, водку и жилье?

Вижу девочку красивую,

 

Гриша:                        Она ржет, как лошадь сивая.

Не смеши своих девчат –

 

Игорь:                         Наплодят тебе крольчат.

Он лег в постель и тушит свет,

 

Титомиров:               А ее все нет и нет.

Может, папа не пустил;

 

Малиновский:            Он ей это не простил.

Ужасный век, ужасные сердца!

 

Гриша:                        Замучили девицы молодца.

От них ему спасенья нету,

 

Игорь:                         Хоть объявляй им всем вендетту.

Тевтонланд объединился,

 

Титомиров:               Но сгорел и застрелился,

Ибо истина очень сложна

 

Малиновский:            И вообще никому не нужна.

Но тут явился постовой

 

Гриша:                        И уличил меня с тобой.

Как скрыться, как пропасть?!

 

Игорь:                         Это ж надо так упасть!

Процесс общественного потребленья

 

Титомиров:               Похож на быстрое совокупление.

А мир нимфеток белоснежных

 

Малиновский:            Весь охвачен страстью нежной.

Зачем тебя я ждал так долго?

 

Гриша:                        Пойду и утоплюся в Волге

Иль мышьяка сгрызу коробку,

 

Игорь:                         Нажму на пистолета кнопку.

Сидел на тумбочке кадет,

 

Титомиров:               Крылатый шлем на нем надет,

Из кубка он росы хлебнул,

 

Малиновский:            Рыгнул, забылся и заснул.

Да здравствуют нимфетки!

 

Гриша:                        Они глупы как креветки!

Не нужны нам эти целки,

 

Игорь:                         Их запросы слишком мелки.

А в Греции шли замуж в 13-ть,

 

Титомиров:               Но больше любили гетер:

Давали они развлекаться

 

Малиновский:            На свой необычный манер.

Если кошка просит «Viskas»,

 

Гриша:                        А его в продаже нет,

Вы купите её сосиски

 

Игорь:                         Или сделайте омлет.

Откуда взялся мой пыл? –

 

Титомиров:               Ты слишком много пил!

От этого между ног

 

Малиновский:            Отбойный возник молоток.

Он девчонок сторонился

 

Гриша:                        Пока в стельку не напился,

А лихая наездница крымских гор

 

Игорь:                         Вела задушевный с ним разговор.

«А Германия все ж возродится!»

 

Титомиров:               «Если к вечеру протрезвится.

Вы ж не отдали Москвы –

 

Малиновский:            Деревни с кучей голытьбы!»

Спирт с желтком – какая горечь

 

Гриша:                        Не избавиться от корч!

И глаза как у китайца –

 

Игорь:                         Нет! Как у косого зайца.

Бывают нимфетки разные:

 

Титомиров:               Пугливы, застенчивы, страстные.

Это слишком сексуально,

 

Малиновский:            Но чуть-чуть парадоксально.

Стражи на Рейне стоят,

 

Гриша:                        В воду плюют и бурчат:

«Долго мы здесь проторчим?

 

Игорь                          Мы на Монмартр хотим!»

 

            После лекции Игорь столкнулся в проходе с Виолой.  Пройдут десятилетия, все изменится, все уйдет, но он никогда не забудет ее взгляд в тот миг.

 

 

            Дома он, входя, услышал, как мама рассказывала тете Марине:

            -- она мне говорит: "Я только упомянула даже просто! на уроке о Вагнере, что вот был такой композитор»... А эта стерва сидела у нее на уроке... и тут же - кляузу в РОНО на нее... Да, да, пропаганда фашизма… Ну ты смотри, как они... ни чем не брезгуют... Тогда, я говорю, нам надо выбросить из школьной программы Гете и Шиллера - они тоже считались в Гер­мании фашистскими писателями...

В стране, где два поколения выросли в тотальной ненависти (и поделом!) ко всему немецкому, Ольга Николаевна очень гордилась своим рождением в Котбусе (в расположении наших оккупационных войск) и не скрывала этого, а немецкую литературу считала величайшей в мире (после русской, естественно).  Её любимыми писателями были (в следующем по­рядке): Гоголь, Ремарк и Анри Труайя. Здесь она несколько расходилась с сы­ном, у которого этот триумвират состоял из Толстого, Ремарка и Станислава Лема.

Игорь достал из дипломата небольшую «Интерлюдию», как ее назвал автор – Дима Орешников, и стал читать, поглядывая на Кирюшу, который уже раскинул по всей комнате рельсы железной дороги:

 

«Одной из тайн двадцатого века останется операция «Чистые уста», которую некоторые из наших читателей еще должно быть помнят, а может, и из подрастающего поколения кое-кто слышал от старших.  В один из последних лет застоя один из заместителей Председателя Комитета Государственной Безопасности - человек воспитанный и интеллигентный утвердил для исполнения предложенный его школьным товарищем проект борьбы за чистоту русской речи. Проект предусматривал борьбу с нецензурными словами и планировал их искоренение при жизни одного поколения.  Биотехнологии уже были достаточно развиты, чтобы эта задача стала вполне исполнима. Каждому человеку на ежегодных медосмотрах вживляли в ткань левого уха анализатор с генератором, который ничуть не стеснял ушных функций, но очень чутко реагировал на любое нецензурное слово и сразу же бил нарушителя средней мощности током.  По замыслу автора проекта, этот электрошок должен был вскоре выработать что-то вро­де условного рефлекса против нецензурщины и мата. Осуществление проекта немедленно вызвало закономерные трудности.  Во-первых, некоторые люди уми­рали от неоднократных электрических шоков, не понимая пути избавления от данных неприятных ощущений (причем, среди жертв были не только колхозники или работники торговли, но и партийные руководители, кинематографисты и даже один министр).  Во-вторых, зловредные диссиденты, отказники, недобитые власовцы, бандеровцы и дашнаки начали кампанию протеста по факту нарушения прав человека и использования для этого карательной медицины.  Они удаляли себе вживленные приборы, причем часто неудачно, доводя себя до за­ражения крови и глухоты, и самое страшное - начали в знак протеста повсе­местно материться, выходили на Красную площадь в Москве и Сенную в Ленин­граде в точно назначенные часы, писали нецензурные слева даже на Мавзолее и на корпусах космических ракет.  В самиздате распространялись большим тира­жом сборники самого отборного мата, причем в духе времени его обильно сдаб­ривали английскими и ивритскими словами. Известная правозащитница Елена Боннэр была разлучена с мужем, сослана на Яблоновый хребет под Читу, где ей, как некогда старообрядцам, пришлось резать язык.  В-третьих, ряд трудно­стей возник на международной арене: Китай, оскорбленный запретом произно­сить на территории СССР китайские медицинские термины, спровоцировал ряд вооруженных столкновений на Амуре и Уссури, американское радио "Свобода" организовало целую передачу во вторникам, средам и пятницам "Русская феня - от Рюрика до Брежнева», а лидер кубинской революции Фидель Кастро в своей речи по поводу очередной годовщины кубинской революции заметил, что испанский язык по части ругательств заметно превосходит русский и все остальные вместе взятые.  Вскоре в лучших ночных клубах Нью-Йорка бывшие советские граждане, избравшие свободу и попросившие убежище в США, уже обслуживали клиентов с мазохистскими наклонностями».

 

«Интерлюдия» понравилась Игорю, и он решил написать что-то в этом роде.  Сел и настрочил на печатной машинке, которую ему только что подарили приехавшие родственники – как раз вовремя: завкафедрой уже прямо сказал студентам, что их манускрипты более приниматься не будут:

 

«Владимиру Владимировичу 27 лет.  Он живет в Санкт-Петербурге на Петергофском шоссе.  Он преподает два дня в неделю зарубежную словесность в гимназии, что приносит ему 66 рублей в месяц, и еще три дня он занимается социологическими опросами, что дает ему еще 65 рублей.  Раз в году ему поступает арендная плата от крестьян за шесть гектаров хорошего чернозема в Черниговской губернии - около шестисот-семисот рублей.  Он написал большую работу о политических партиях Российской Империи.  Он завсегдатай нескольких тиров и фехтовального клуба на Загородном проспекте, а девушек водит в небольшие камерные ресторанчики под средневековый стиль на Петроградской стороне.  Женат он никогда не был, поскольку все попадавшиеся ему невесты были без приданого.  Ежемесячно он проходит таинство исповеди в ближайшем к месту жительства маленьком храме Преподобного Сергия Радонежского, что на Дачном проспекте, и приносит справку об исповеди инспектору гимназии, который находит некоторое удовлетворение в выколачивании справок об исповеди из подчиненных.  Ежегодно Владимир Владимирович месяц проводит в своём родовом поместье в Черниговской губернии, где живет один-одинешенек старый как филин дворецкий дядя Ваня, а еще на месяц едет на Черное море, где знакомится с какой-нибудь девушкой без комплексов, которая носит белые туфельки на высоком каблуке, и сожительствует с ней в грубо сколоченном из досок некрашеном домике для отдыхающих на самом бе­регу моря.  Так вот он и живет в однокомнатной квартире, которая обходится ему в триста рублей в год, с книгами, женщинами и хорошими грузинскими винами.  Он утверждает, что открыл беспроигрышный метод игры в рулетку, но его выигрыши столь редки и малы, что никто из его друзей этому не верит».

 

 

Колоритным вечером, когда все собираются на кухне, в желтом свете электричества, и разговоры обо всем концентрируются в этом освещенном пространстве так, что нужно отталкивать их как рыб в аквариуме, Игорь из своей темной комнаты позвонил Виоле:

--Виола, давай мириться.

--Я с тобой и не ссорилась.  Здравствуй.

--Да, ты мне просто очень понравилась.  Настолько понравилась, что я даже не знал, что делать.

--Ну вот!—она мечтательно растянула последнее слово.—Если бы ты мне все это сказал с самого начала, этого ничего не было бы.

--Когда мы увидимся?

--Ну, приезжай ко мне.  Можешь завтра же после занятий.  Кстати, что там вчера было на истории?

--Да Каретникова опять говорила о роли монастырей в русской истории.  Сейчас же популярна эта концепция – «Монастырь – центр русской культуры». И многие, вполне атеистически воспитанные преподаватели произносят это с самым серьезным выражением лица.  Но Каретникова пошла против течения: вчера говорит: «Вот сейчас некоторые стали утверждать, что монастырь – центр русской культуры…  Ребята, но ведь это же не так!»

--Каретникова – душка. 

--А еще она рассказывала, что однажды (еще в свои студенческие годы) достала очень ценные воспоминания какой-то курсистки времен Александра III – она занималась пореформенной Россией.  Мемуары ей выдали под расписку и с условием на следующий же день вернуть.  Она читала напролет всю белую ночь, потом задремала, а когда проснулась сереньким утром, увидела за окном, что по Загородному идет жандарм.  Натуральный такой жандарм.  И вокруг никаких признаков ХХ века!  Она думает: ну, все, дочиталась!  Сошла с ума.  А навстречу жандарму идет курсистка.  Тоже настоящая, в шляпке с шалью, муфточкой.  Бедная Каретникова еще больше опечалилась.  Но тут пришло спасение: курсистка подошла к жандарму и попросила его закурить.  И она воспряла духом: такого быть не могло!  Ни в коем случае!  Уж это-то – ее специальность.  Скорее небо упадет в Дунай и сдастся Измаил, чем курсистка будет любезничать с жандармом!  Как нетрудно догадаться, это снимался фильм…

 

 

            На следующий день Игорь в полутемном университетском коридоре рассказывал Андрею Титомирову:

            --Я тут перечитывал Набокова, его «Другие берега».  Автобиографический очерк, откуда он потом черпал вдохновение для своих иных произведений.  Например, некоторые темы «Лолиты» явно связаны с его детскими впечатлениями от Лазурного Берега.  Кстати, он там еще рассказывает, что зиму 1916/1917 дружил с девушкой, и они бродили по музеям, где украдкой целовались, пока их не начинали гонять смотрители.  И все потому, что он никак не мог ее пригласить к себе в гости: ведь его квартира на Большой Морской представляла из себя Штаб Конституционно-демократической партии, и там постоянно толклись Гучков, Милюков…

            --А что, ему в сексуальном отношении Милюков не подходил?

            --!!!

            Когда оба отсмеялись, и когда подошел Андрей Малиновский, Игорь серьезно сказал:

            --Я тут решил объявить себя прямым наследником древнерусских князей.

            --Каких именно?

            --Дохристианских.  Я вообще считаю Владимира узурпатором.  Реальные права на власть должны принадлежать потомкам Ярополка.  И вот именно его потомком я и намерен себя объявить – через Святополка.

            --А что – недурно…  Ты в таком случае можешь еще на польский престол претендовать.

            --Да, это что-то с тобой новое,--покачал головой Титомиров.

            --В конце концов, мои благородные предки – Бутурлины происходят от новгородца XII века «мужа честна» Радши, который помимо того является родоначальником еще полусотни дворянских родов – в т.ч. Пушкиных, Мусиных, Булгаковых, Нечаевых, Каменских и т.д.  А сам Радша выехал в Россию в начале XIII века «из немцев».  Так что мои благородные предки брали Рим и основывали Антверпен.

            --Хорошо, объявил ты себя и..?

            --Образую политическую партию и буду добиваться прав на престол.

            --С одной стороны ты можешь претендовать еще и на польский престол.  А с другой стороны – киевский престол-то отошел к Украине с Киевом вместе.

            --Ничего страшного, одно другому не помешает.  Все равно Россия уже никогда не объединится с Украиной.  Грустно это для кого-нибудь или весело.  У Украины есть обаяние компактного пространства, которое легко обустроить – во всяком случае, легче, чем необозримые просторы.

            --Однажды я уже поддался обаянию «маленькой страны» и возжелал, чтобы Россия вышла из состава СССР,--сказал Титомиров.

            --В этом случае хрен редьки не слаще.  И зачем Россия пошла в Сибирь?  Все равно татары были бы с нами повязаны – транзит-то все равно был бы через Россию.  А нам надо было не «встречь солнцу», а «встречь Царьграду» - распространяться на юг.

            --Ну и когда ты планируешь это распространение?

            --Есть два момента – во-первых, славяне еще в V веке – подробно древним германцам (это словосочетание Игорь произнес так, как его произносил Дима – с подобострастием старого вагнерианца) – пересечь Дунай и расселиться на Балканах.

            --Если мне память не изменяет,--прищурился Малиновский,--славяне примерно в то самое время там уже были.

            --Немного попозже, в VI.

            --Ну и второй раз – при Иване Грозном – не на Сибирь Ермака напустить, а на Крым.

            --Игорек, ты, конечно, великий историк-античник, но послушай специалиста-медиевиста: для тебя переход славян через Дунай – что-то вроде переселения евреев в землю обетованную (когда они там пересекли Персидский залив)…

            --!!!  Евреи?!  Персидский залив???!!!—Игорь ужаснулся.

            --Или что они там пересекли?..—Андрей Малиновский мог отличить мундиры всех гренадерских полков времен Матушки-Екатерины друг от друга, но вот в географии почти не разбирался.

            --Чермное, то есть Красное море.  А по другой версии – всего лишь лагуну на средиземноморском побережье перед тем как на нее обрушились волны цунами, ибо в этот самый момент в Эгейском море взорвался вулкан.

            --Ладно.  Допустим.  Но в V веке восточные славяне разделили бы судьбу южных – т.е. погрязли бы в раздраях и не смогли бы создать великую империю.  А во времена Ивана Грозного мы бы просто разбились об Турцию к вящей радости Европы, которой удалось бы нас стравить.

            --И все-таки генеральной линией нашего распространения должен быть юг, а не Арктика.  И Данилевским об этом же пишет, – я купил его «Россию и Европу».

            --Почитать дашь?

            --Да.  Правда, он все-таки напоминает мне эдакого «Базарова от культурологии» - это мое выражение очень понравилось Малинину, - у него все через естественные науки (а как дело доходит до божественных предметов, он сразу же забывает о физике и становится лириком).

            --Привет историкам!—к ним подошла Вера с факультета журналистики.—Я вам сейчас такое расскажу!

            --Ну…

            --Решила я тут подработать массажистской.  Подала объявление в газету.  «Из рук в руки».  В рубрику «ищу работу».  Заодно решила купить какое-нибудь пособие по массажу.  Они очень дорогие, особенно если с иллюстрациями.  Но тут вышло объявление, я смотрю: еще несколько таких же объявлений.  Я звоню одной такой – думаю, поделюсь опытом.  Я у нее стала спрашивать, как и что делать, какие секреты? 

            --Это ты проводила журналистское расследование?

--Почти.  А она мне говорит: тут дела-то никакого нет.  «Погладила, погладила, сделала минет – и будь здоров».

Новый взрыв хохота огласил полутемный университетский коридор, а это крылатое выражение отныне стало поговоркой Игоря и его друзей.

 

 

            Игорь лежал на софе – «слепой» - ему проверяли зрение в частной и дорогой клинике и капнули в глаз чем-то горьким, так что он теперь до следующего утра не мог различить ничего, кроме неясных силуэтов книжных шкафов и пылающего (как на Солярисе) прямоугольника окна.  Чтобы скоротать время, он на ощупь нашел старую кассету с записью дня рождения своего школьного друга и запустил ее в нутро японского магнитофона.

            С тех самых пор, как наш герой учился в школе, каждый первомай неизменно сов­падал с днем рождения его старого друга Коли Анина. В 1989 году его папа - известный космонавт подарил Коле настоящий взрослый мотоцикл, а он как обычно пригласил друзей в свою обширную многокомнатную квартиру в восем­надцатиэтажной башне на Ленинском проспекте.  Солнце белых ночей еще не успело зайти, когда друзья расположились в комнате, которую на уроках английского языка Коля вполне заслуженно именовал «ситтинн-руум».  Поперек большого дивана лежали Игорь, Вера (в нее наш герой был влюблен с третьего по шестой класс),  Лена (в нее наш герой тоже был влюблен - с седь­мого по восьмой класс) и Андрей - самый красивый молодой человек в 8а.  Ко­ля Анин танцевал с недостижимой Маринкой под песню Жо Де Сена, чья мелодия напоминала Игорю французский поцелуй.  Все ели почти бутафорские черешки - музейная редкость тогда в мае месяце!  Тут появился Боря Ватман - он был в соседней ком­нате, где еще две девушки - Вика и Света музицировали на пианино и решил побороться за место под солнцем, то есть на диване, причем желательно побли­же к Вере.  Но Игорь не пустил его на единственное незанятое место между собой и Верой, которое он оставил незанятым из деликатности и стал звать именинника:

—Колян, здесь есть место: как раз для двоих.

—Боря! убери отсюда свои лапы,—поддержала Игоря Вера.

Тогда Боря нашел себе единственное свободное месте - в кресле напротив и стал ждать удобного момента, чтобы все-таки занять вожделенное положение. В какую-то минуту ему показалось, что между Верой и Леной образовался удобный пробел, куда Боря и устремился.

—Что, Боря? Двоих сразу захотел?—продолжала издеваться Вера и принялась его щекотать.

С другой стороны Игорь под предлогом выжить Борю пододвинулся на минималь­но пристойное расстояние, но его тут же одернула бдительная Вера:

—Игорек, давай...

—Куда?

—В ту степь!

—Колян, что они тут с твоим диваном делают!—нашел нужным прокомментиро­вать Андрей. Он тайком включил стоящий рядом магнитофон на запись с микрофона и заранее смаковал предстоящую запись всех шуток и препирательств.— Борь, лучше покажи Лене тот фокус...

—Не надо никаких фокусов,—запротестовал Игорь.—Я фокусов в цирке на­смотрелся!

—Да вот, смотри,—Боря нажал на какой-то рычаг в диване.—Вот так вот раскры..,—он сделал усилие,—вается и получается большой диван!

—Нет, не так,—Коля отвлекся от танца и забеспокоился о судьбе своей мебели.—Вот это вот так отодвигается и получается "ачень баальшой диван"!

—Правда, он у тебя какой-то буквой "ге" получился.

—Что за глупый ребенок!—Игорь вдруг обнаружил, что Боря таки влез меж­ду ним и Верой.—Ну-ка сядь ей на коленки!

Борю снова оттерли, а на его месте оказалась Маринка, ибо Коля побежал к уже минуту верещащему телефону.  Боря попробовал зайти с другой стороны не­объятного дивана и рухнул на Лену:

—Тихо... Не надо. Ай! мамочка!

Андрей расхохотался и осторожно проверил магнитофон: запись идет.  Завяза­лась короткая борьба, в ходе которой Игорь опять подсунулся к Вере и заявил:

—Мне здесь все равно места хватит.

—А не жирно ли тебе будет, картонный ты наш?—ущипнула Вера Борю Ватмана.

—Борь, что ты мостишься?—поинтересовался появившийся из другой комнаты Слава.—Ляг вот так вот по­перек.

Смешки девушек смешались с недовольным хмыканьем Игоря, чей локоть стол­кнулся с локтем Бори над Верой:

—Борь, я буду драться!

—Пошел вон отсюда, Боря,—Вера мигнула Игорю.—Давай его как-нибудь…

—Оооо!—возгласили в один голос Игорь и Слава Чуйков при виде безумных глаз именинника, появившегося в этот момент на пороге комнаты, - ведь пробираясь к Вере, Боря уже полулежал на Маринке.—И застал в самом разгаре!

—Ну! Какая компания! Будет что на свалке вспомнить!—добавил Слава. — Ваши ощущения? — он поднес невидимый микрофон к устам Маринки.

—Почему на мне так много посторонних людей?!

—Так это все журналисты!

Под общий взрыв хохота Коля вытащил Маринку из под Славы, Бори, Веры и Игоря.

—Надо же! — кивал Игорь на Борю, который снова оказался на периферии.— Влез, втерся в доверие!

—Я аккуратен, я аккуратен!

—Да, да, аккуратен, — Вера оправляла измятый подол юбки.

—Борь, не умеешь - не берись!

—Во, во, правильно!

—Борь, убери руки… то есть ноги! — Коля хозяйственным жестом поправил ковер. — И вы... уберите ноги все!

—А куда я их? в карман спрячу?—пожал плечами Андрей.

—Боря! а тебя защекочу до смерти,—пообещала Вера.

—Да, он боится щекотки,—подтвердил Игорь.

—Игорь? А ты что?..

—А ты мой конкурент!  А знаешь, как на диком Западе с конкурентами расправляются?!

—Боря, если ты мужчина, ты встанешь.

—Так меня уже давно проверяли.  Так что меня стесняться нечего!

—Ну… это было не но настоящему!

Это был особый ритуал, какими увлекались тогдашние подростки в районе пят­надцати лет. Мальчиков проверяли «на мужское достоинство» тем, что одна из их подружек в присутствии всех остальных просилa его что-нибудь сделать: сказать ей комплимент или угостить конфеткой, но это можно было сделать, только испросив разрешения у нее же. В конце концов, девушка просила поцеловать ее, и тут уж надо было не спрашивать, а целовать (Игорь, надо сказать, также не прошел это испытание).  Девочек тоже проверяли «на женское достоинство», но куда более варварским способом.

—Это вообще какой-то гермафродит, — заметил Игорь, и Боря запустил ему в физиономию черешней. — О дщерь Ташкента! — Игорь поймал ее, — Я не о тебе, а о черешне,—поправился он под взглядом Лены - уроженки Средней Азии.

—О Марта, это уже танго! Коля, ты мне эту пластику дашь послушать?

—Да отстань ты от меня!—затисканная Колей Марина села в кресло.

Разговор девчонок постепенно свернул на замужество:

—Знаешь,— сказала Лена Вере, — в Узбекистане и на Украине выхо­дят замуж уже в шестнадцать лет.

--Ну, у нас-то в восемнадцать.  Я уже маме об этом заявила.

—Нет, в восемнадцать рано.

—Как?  Если в восемнадцать рано, то когда же?

—Что в восемнадцать рано?—переспросил Игорь.

—Игорек! не про твою честь!

—Знаю.

—А почему это там магнитофон крутится? -- Слава задал свой главный в этот вечер вопрос.

Вера всмотрелась, сопоставила мерное движение ленты с тихим шипением микрофона и догадалась!

—Елы-палы!!

—Подлый ты человек!

—Стирай! стирай все!

Длинные тени все еще лежали на земле, когда наши друзья расходились и решили все вместе сфотографироваться, но кому-то надо было фотографировать, и на эту роль вызвался Боря, который, видимо, в отместку снял всех не на фоне кинотеатра, а на фоне дымящегося мусорника, и это обнаружили только в фотоателье неделю спустя.

 

 

Прозревший Игорь снова был у Виолы.  Он принес записи вагнерианского «Лоэнгрина» и, традиционно расположившись в кресле, напротив давал пояснения:

--Вот сейчас Теральмунд будет жаловаться своей жене на жизнь…  Довольно занудная часть…  Я чуть перемотаю…  А вот!  Король и его свита вводят молодую чету в брачный покой.  Когда молодые остаются одни, рыцарь нежно обнимает Эльзу, но та всё больше и больше обуреваема смятением. Она не может успокоиться до тех пор, пока не узнает, кого она любит, чьей женой она стала. Лоэнгрин старается её успокоить и напоминает, что она не должна нарушать запрет.  Но всё напрасно!  И она уже вне себя исступлённо требует, чтобы муж сказал ей, кто он и откуда.  В этот момент в спальню врывается Тельрамунд с четырьмя сообщниками, чтобы убить Лоэнгрина. Но Эльза вовремя успевает подать своему мужу меч, и одним ударом меча Лоэнгрин поражает злодея, и он падает мёртвым. Остальные же, пав на колени, просят пощады…  В сущности, роль женщины заключается в том, чтобы вовремя подать меч своему мужчине.

--Ты можешь сочинить стихи, что-нибудь экспромтом?—спросила Виола.

--Да.  Сейчас…

 

Коварные карлики –

Нибелунжий род

В сеть железную

Юного Зигфрида изловили.

Тьма вокруг; луны нет;

Лишь горбатые профили старцев: хохот.

Золотом приманили;

Освободится ли?

 

Представляешь, если бы это нарисовать – какая была бы великолепная картина!  Хотя…  у карликов на картине были бы крючковатые носы, и автора обвинили бы в антисемитизме,--он хмыкнул.—Или вот:

 

            Хоть Луна древнее Солнца,

            Дни мы все ж по дням считаем.

 

--А что-нибудь обо мне?

--Да, я уже создал:

 

У нас в Мидгарде

Утро настало:

Солнце взошло.

Проснулись звери и птицы:

Шумят водопады;

Скалы покрыты росой.

Башни Мидгарда

Блещут на солнце:

Дожди отшумели.

Всех поднимает

Звонкая флейта.

Наши дни – впереди,

Наша нега

Затопит моря.

Никогда тебя не забуду.

Мой крылатый шлем

Утонул в росе.

Я богат как Нибелунг,

Но дороже всего

Дар твоей любви.

Скалы нефрита

Окружают замок.

Мир прекрасен,

День ясен

И рады небеса.

 

            --Ты знаешь,--мечтательно протянула Виола,—может когда-нибудь я тебе и отдамся…

            Не смотря на весь трагизм ситуации, Игорь едва не рассмеялся.

            --Нам сейчас преподают менеджмент.  Вам не собираются?  А нам преподает уже не молодой отставник, который, судя по его намекам, уже успел попробовать вкусить от бизнес-пирога, причем неудачно, и подался в преподаватели менеджмента.  И на каждом – на каждом! – занятии он рассказывает одну и ту же историю: как его студенты из финэка взяли в аренду полуподвал на Смольнинской набережной, все там прибрали, ПОВЫГОНЯЛИ ВСЕХ КРЫС – на этом он особенно акцентирует внимание (так что мы решили, что если ему на зачете пересказать в деталях эту захватывающую историю и особенно заострить внимание на том, что обязательно следует ПОВЫГОНЯТЬ ВСЕХ КРЫС, то можно рассчитывать на зачет), и открыли казино!

            Они помолчали.

            --Значит, у меня нет надежды?

            --Скорее всего, нет…

            В этот момент Игорь окончательно понял, что вся эта свобода воли – в сущности, одно сплошное надувательство.  И человек всегда был, есть и будет падающим с самолета, когда можно падать только вниз, а не в любую другую сторону.

            --Ну, давай просто дружить,--Виола применила самое запрещенное оружие массового поражения.

            --Нет.  Во-первых, я не евнух.  Во-вторых, дружат не так.  Дружат, если есть интересы, не относящиеся к личной сфере.  Нет.  И просто дружить с девушкой, которую я люблю, я не смогу.  У меня есть друзья женского пола, но это совсем не то…

            --Ну, давай я тебя поцелую.

            --Одним поцелуем сыт не будешь, --Игорь встал и стал собираться.

            --Вот опять ты уходишь обиженным.  Но я-то что сделать могу?

            --Я тем более ничего уже не могу.  Не насиловать же тебя?

            Виола поморщилась:

            --Понимаешь, раньше у меня были такие мальчики, которые доставали нож и говорили всем остальным: «Эта моя девочка.  А кто не понял…»

            --Хорошо, достану нож, --Игорь заметил за стеклом книжного шкафа первый том репринтного издания «Масонство», который он купил Виоле, когда они неделю назад гуляли по Литейному, и почти насильно заставил принять в подарок (плохая примета).

            --Да ты не понял!  Мне это все НАДОЕЛО.  Я – эльфа.  Я живу в фантастическом лесу.  А ты…

            --О боги Вальхаллы!  Вот так всегда.  Когда я знакомлюсь с девушкой, которая может и умеет все, она тут же – ну не мой же образ на нее так пагубно действует!? – решает отныне вести целомудренный образ жизни, а я остаюсь с носом, как добрый король Дагоберт.

            --И не надо мне говорить гадостей.  У меня к тому же есть молодой человек.  Олег…

            --Да вы что?! сговорились?  Уже пятый раз влюбляюсь за эти три года, и все пять раз на моем пути стоит Олег!!!

            --Так вот он готов оплакивать со мной каждую собачку, попавшую под машину.  А ты слишком циничен.

            --Ладно.  Пора мне.

 

 

            Игорь опять шел тем же путем скорби.  Старинная КВН-ная мудрость: «Человек произошел не от обезьяны, а как минимум от двух обезьян!» - опять плеснула ему в лицо.  Он даже не мог сказать себе: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», ведь Виола уже не относилась к миру людей.  Она была эльфой.  Равно всем недоступной. 

            Вместо маршрутки он пошел в метро – ему захотелось раствориться в людской массе, почувствовать прижавшееся к нему в давке женское плечо.  Когда он остановился у газетного киоска, рассматривая политическую передовицу зубастой газеты, его окликнула девушка помладше – школьница или птушница, которая – в короткой юбке, почти не заметной из-под куртки, и прозрачных чулках с каким-то рисунком – малость не держалась на ногах:

            --Вы меня не выручите…  Мне в метро…  надо…  Жетончик…

            --Да, сейчас..,--Игорь вынул несколько обесцененных инфляцией бумажек, чтобы поскорее от нее отделаться.

            Девушка курила.

            --А вы не хотите со мной поговорить?

            --Нет.

            --Почему?  Вы, наверное, такой умный.

            --Нет.

            Игорь пошел дальше и даже ни разу не оглянулся.  Впрочем, он принадлежал к редкой породе людей, которые никогда не жалеют о том, что что-либо совершили, но очень часто жалеют о том, что чего-то не совершили, и действительно, потом часто жалел, что не воспользовался этой уловкой судьбы.

 

 

            Придя домой, Игорь долго ходил из угла в угол, как затравленный тигр по клетке, потом сел и написал стихотворение:

 

                                    THE SNOWBALLS

 

                        Снежный мячик

                        Снежная дева готовит,

                        Пушистым мехом

                        Личико оторочено.

 

                        Снежок угодил

                        В плечо юного

Конунга Эйнаринга.

                        Он улыбнулся –

                        Луна из-за туч блеснула.

 

                        Горячее сердце

                        Из груди он вырвал.

                        И ни души –

                        Ледяные пустыни

                        На тысячу миль вокруг.

 

 

            Кончилась зима.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

МАРТ

 

 

                                                                                                                                                Мы с тобой стоим, а между нами

                                                                                                            Проплывают города.

                                                                                                            Очень жаль, но ты ко мне, я знаю,

                                                                                                            Не вернешься никогда.

 

                                                                                                                                                            «Ногу свело»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ИЮНЬ

 

 

                                                                                    По поведению двойка, гаражи и помойка.

                                                                                    Соседка - девочка Зойка, в кафе украдена слойка.

 

                                                                                                                                                «Разные люди»

 

 

Новые – июньские – воспоминания нахлынули на него.

Когда год назад в этих же числах Игорь возвращался на метро домой (а дома его ожидали новый холодильник, обильный обед и мама, злая на него за то, что он утром, приняв ванну, не переключил душ - перед экзаменами летней сессии наш герой все делал вопреки приметам - эда­кий лермонтовский фаталист!), на "Балтийской" в вагон вошли очаровательная девочка дет двенадцати в желтой юбочке и ее мама, которая, впрочем, могла быть и ее бабушкой.  Игорь мигом вскочил, но прекрасное юное созданье так и оста­лось стоять, держась за металлические поручни, а его место заняла пожилая дуэнья малютки.

—Старая вешалка! — проворчал Игорь, настолько тихо, что никто его не услышал. — Я ж не ей уступал… 

Это событие положило конец его сомнениям, и Игорь, придя домой, сразу же позвонил Грише и опросил:

—Гриш, у тебя есть телефон Кати?

—Нет…

—Почему?!!

—Потому, что ом меня не интересовал, — голос Гриши с каждым словом груст­нел.

—Но кто-то же должен знать?

—Позвони Вите.

—Хорошо, я так и сделаю.  И заранее благодарен за то, что ты не спраши­ваешь, зачем он мне.

На другом конце Петербурга, где-то в районе станции метро "Черная речка" Гриша пожал плечами, и они повесили трубки.  У Вити - состоятельного молодого человека - телефон был занят, и Игорь не меньше чем полчаса набирал и сбрасы­вал его номер. Он знал, хотя и неточно, что Катя после драки в совхозе зна­лась с известным Борисом - дембелем и анархо-коммунистом, которой писал неплохую прозу, а Катя своим каллиграфическим почерком ее редактировала; потом Ка­тя перешла под сень Вити, который сводил ее на 8 марта в дорогой ресторан; помимо этого за нею бегало несметное количество студентов, аспирантов и даже преподавателей - однажды в марте, когда Игорь сдавал реферат но краеведению не­взрачному преподавателю в черном диагоналевом костюме, тот неожиданно попро­сил его передать Екатерине Ватутиной, чтоб непременно ему перезвонила - Игорь в конце концов решил бросить жребий по этому поводу, и выпала решка!  Наконец в глубине трубки раздались длинные гудки. Пригласив к аппарату Витю, Игорь повторил вопрос.

—А зачем тебе? — мрачно спросил Витя.

Игорь повторил вопрос.  Витя на­звал номер, судя по первым трем цифрам, где-то между "Техноложкой" и "Площадью Мира" (тогда ей еще не было возвращено историческое название).  Игорь дважды сбивался, набирая номер, четвертая и пятая цифры знаменова­ли их общий год рождения.  В трубке послышалась слабое "алло".

—Здравствуй,—так говорил Игорь.—Ты узнала, кто тебе звонит?

—Игорек... А я думала, ты вообще никогда мне слова не скажешь... Про­сти меня, пожалуйста.  Я не думала, что он такой зверь.

—Суть в том, что я тоже зверь, но зверь благородный.  Я же тебе говорил.

            —Я думала, ты вообще меня должен в землю закопать...

—Зачем?  Мои руки привыкли к авторучке, но не к лопате.  И я никогда не встречал таких маленьких, таких нежных ручек, как у тебя.

—Спасибо.  Хорошо, что ты позвонил.  Мне сейчас так тоскливо.

—Постараюсь улучшить твое настроение.  Как ты вообще поживаешь?

—Да вот: была на даче. Что ни говори, но земля тянет к себе.

—А я с тех пор вел совершенно одинокий образ жизни.

—Знаю я тебя! — возразила Катя. — Ты Ольку по телефону донимал.

—Это далекое прошлое. С тех пор прошло несколько веков.  Я читал твое письмо мне. Это великолепно! Думаю, наш мэтр по психологии это бы оценил!

—Э бьен пас дю тёот! - Не тут-то было! Ты совсем не обращал на меня внимания!

—Нет, нет!  Я постоянно наблюдал за тобою.  Но я тоже опасался, что ты сама не захочешь со мной говорить.

—Но вот ведь говорю!

Они уже почти смеялись.

—А я сейчас «Заратустру» Фридриха Нитше читаю…

—Это тебе Гриша дал свою самиздатовскую?

—Нет.  И даже не современное издание.

—Постой, ведь оно не издавалась у нас с 1913 до 1990 года!

—У меня как раз это издание - от моей умершей прабабушки наследство.

—М-да…

 

О внемли, друг, что тихо полночь скажет вдруг.

 

Кстати, ты знаешь, что когда Заратуштра родился, он засмеялся.

—Нет, такого не бывает. Все дети, когда они рождаются, плачут.

—Почему?

—Когда ребеночек сидит в мамином животике, ему тепло и дышать самому не надо, а когда он выходит наружу, ему надо дышать, и он плачет.

—Да…

—Ой!  мне тут звонят в дверь. Пока.

—Пока!  Увидимся на выдаче стипендии.

 

 

На следующий день Игорь отправился за стипендией и около расписания уви­дел Катю.

—Привет. Помнишь, как Гриша ваял у Вити в долг пятьдесят рублей от стипендии и засунул купюры под стекло расписания. Такая вот экспозиция!

—У Вити никогда не было чувства юмора, а Гриша вообще какой-то мизан­троп, хотя и знает латынь.  Сегодня точно будет стипендия?  Говорят, будет только за один месяц.

—Нет, почему?  За все три летних месяца: я вообще получу две тысячи.

—Ах! ты же у нас круглый отличник, — и Катя поцеловала его в лоб.

—Что за черный юмор! Целуй, как положено!

Но тут из мрака коридора возник силуэт Артема. Он не поверил своим гла­зам: («Никогда не достроят "Корабелку", никогда Япония не станет республи­кой, и никогда Игорь не помирится с Катей»), но все же поздоровался.

 

 

Игорь заехал за Катей около полудим.  Она жила в поэтическом дворе-колодце где-то между "Технологическим институтом" и "Сенной". В ма­леньком садике буйно цвела сирень. Тут же на скамейке грелся рыжий отмен­но откормленный кот, время от времени игравший со свешивавшимися сверху кистями сирени. Игорь еще раз сверил номер дома со своей записью, вошел в осовевший от долгожданной летней жары подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил. Прошло длинные полминуты, прежде чем выглянула Катя с мок­рой головой и в халате:

—А, это ты... Извини, пожалуйста, я еще не готова... Зайди через пол­часа.

Игорь кивнул, вышел во двор, сел на скамейку рядом с рыжим котом, кото­рый тут же поднял голову, вопросительно посмотрел на него и как-то по-че­ловечьи подвинулся.

Из ближайшего отворенного окна слышались полуденные новости:

— Распространено обращение к москвичам московского Координационного совета партии «Демократический союз» с осуждением «очередного эксперимента над народом, ведущего либо к реставрации сталинизма, либо к вымиранию народа и исчезновению России с карты мира». По мнению руководства Демократического союза, путь к спасению лежит «через свержение нынешней власти, через народную приватизацию, через создание класса собственников из народной среды, через национальное возрождение России, через достижение реальных политических свобод».

— Прошла презентация Партии экономической свободы, на которой были обнародованы ее основные программные принципы. Как было заявлено, Партия экономической свободы занимает лояльную позицию по отношению к президенту и критическую — по отношению к правительству. Учредители партии признают деятельность правительства неудовлетворительной и в качестве первоочередных мер предлагают ускорить приватизацию, усилить антимонопольную политику, борьбу с коррупцией в госаппарате, предусмотреть всемерную правительственную поддержку предпринимательства.

— Наши корреспонденты в Верховном Совете России сообщают о создании по инициативе блока оппозиционных сил «Российское единство» общественной комиссии по расследованию деятельности Гавриила Попова на посту мэра Москвы. В ее состав вошли народные депутаты Исаков, Астафьев, Павлов, Илья Константинов и другие.

— В Москве у телецентра «Останкино» прошел митинг и началось пикетирование, организованные движением «Трудовая Россия», РКРП, Думой всенародного веча, ВКПБ, ВЛКСМ, Русской Партией Национального Возрождения и Русской партией. Участники митинга потребовали отставки и предания суду «антинародного правительства Ельцина—Гайдара», предоставления «Трудовой России» и патриотическим организациям ежедневной информационной программы на ТВ. Для переговоров с руководством телерадиокомпании был сформирован Совет оппозиционных сил, куда вошли представители «Трудовой России», Российского Общенародного Союза, Совета народно-патриотических сил России, Русского Национального Собора, движения «Наши», Союза офицеров, Союза трудовых коллективов. Состоялся поход коммунистов и патриотов на Останкино.

— В Москве открылся I съезд Русского Национального Собора. В нем принимают участие 1100 делегатов от 100 региональных организаций, представлявших 117 городов бывшего СССР. Съезд рассмотрит вопрос о положении в стране и задачах национального патриотического движения, приймет «Программу действий по спасению Отечества» и устав РНС. Уже избрана Дума Собора, куда вошли Василий Белов, Альберт Макашов, Александр Стерлигов и Геннадий Зюганов. Программа РНС ставит своей целью: не допустить распада российской государственности, потери экономической и политической независимости России, остановить разрастание межнациональных конфликтов, не допустить гражданской войны. Для ее осуществления, подчеркивалось на съезде, необходимо обеспечить конституционным путем приход к власти национально-патриотических сил. Съезд выступил за отставку Б.Ельцина и его правительства и создание усилиями Думы Собора временного правительства национального спасения, созыв чрезвычайного съезда народных депутатов России. Участники Собора приняли резолюцию по сербскому вопросу с протестом против решения правительства РФ о присоединении России к санкциям ООН в отношении Сербии и Черногории, а также выступили в поддержку национально-освободительной борьбы народа Приднестровья, за признание независимости Приднестровской Молдавской Республики. Съезд принял «Обращение к парламентской оппозиции России» и «Обращение к соотечественникам» с призывом к организации «движения русского национального сопротивления, способного смести оккупационное правительство и установить власть, радеющую о национальных интересах».

Потом Игорь побродил по окрестностям, купил Кате шоколадку, заглянул ни с того ни с сего в нумизматический магазинчик в полуподвале си­зого дома на одной из Красноармейских улиц и, наконец, вернулся к катиному дому.  Катя, уже приготовленная, ухоженная и накрашенная, ждала его с огромной резиновой сумкой, набитой учебниками.

—Не тяжело?—спросила она.

—Нет, что ты!  Это своего рода тренировка.  Я ведь завтра еду на юг.

—Жаль...

—Жаль… Билеты…

Когда они выходили из подъезда, Игорь вдыхал аромат ее свежих волос.

—Мне надо еще заплатить за свет, — Катя была в буклетно-яркой белой кур­точке, синей расклешенной юбке и лосинах – (последний писк моды 1992 года!)

На почте, где Катя заполняла множество бу­маг, Игорь успел пробежать глазами таблицу лотерейных выигрышей.

—Ну все, пошли,—подошла она.—Хочешь жевательную резинку?

—Сo школы не жевал.

—Знаешь, как нас наши мальчики в школе любили!

—А мне тоже ты очень нравишься.  Ты мне всегда нравилась.

—Отлично!

Игорь обнял Катю за талию, и они продолжали идти и болтать о разных пус­тяках. Перед входом в метро продавали мороженное наразвес. Игорь взял две порции.

—Можно мне это большое?—попросила Катя, и он осторожно, тыльной сторо­ной ладони погладил ее по щеке.

А лето гремело, сияло, сверкало, благоухало и стремилось заполнить всю Вселенную. Ослепительно синее небо, несколько светлеющее к горизонту, зелень скверов, звенящие трамваи - все справляло колоссальные празднества.

Они спускались на эскалаторе.

—Скажи, — спросил Игорь, хрустя вафельной чашечкой, — я тебе нравлюсь?

—Честное слово! — Катя даже удивилась вопросу. — Иначе я бы с тобой не гу­ляла.

Шатенка Катя стояла на перроне обвороженная, а Игорь, обняв ее одной рукой и плавно жестикулируя другой, строил воздушные замки.

—Ты очень мягкая.

—Это как? На ощупь?

—И не только на ощупь.

Когда вагон метро тронулся, Игорь одной рукой держал сумку, а другой взял­ся за поручень.  Катя осторожно обвила его стан рукой и прижалась к нему.

—Я предпочитаю в транспорте стоять,—говорил Игорь.—Не приходится нико­му уступать место. Весьма неприятное ощущение, когда ты сидишь, а на тебя полвагона смотрит волчьим взглядом, а потом эта стая волков делит добычу.

В безлюдной университетской библиотеке Катя быстро сдала книги, и они, оставив позади себя ту же самую мелодию Жо Де Сена на мотив «Гуантанамеа», подобную французскому поцелую, пошли через сырой внутренний двор в недавно оборудованную студенческую курилку. Там тоже никого не было. Катя закурила от зажигалки, крепко привинченной к высокому столику, и села в кресло рядом.  Некурящий Игорь сел напротив, вертя в руках кем-то забытую авторучку, и рассказал всплывшую в па­мяти историю:

—Одна моя знакомая, будучи в Крыму и на пляже, идет в воду.  Вдруг какое-то лицо кавказской национальности - то ли армянин, то ли грузин кричит ей: «Дэвушка! Дэвушка!»  Ну, она, как родители учили, не реагирует. Когда она возвращается, тот снова кричит: "Дэвушка!"  Она (грубо): «Ну, что надо?» - «У в'ас ч’асы на руке» - "Так что ж ты молчал!!!"

Не успела Катя как следует отсмеяться, в курилку зашел какой-то ее знакомый, ростом ниже Игоря и неопределенного возраста, и нашему герою пришлось почти четверть часа выслушивать их беспредметный разговор. Наконец она освободилась, и они вскоре оказались в акто­вом зале с пианино. Катя взяла несколько аккордов и запела на грузинском «Сулико»:

—Подпевай.

—Я не знаю грузинского,

—Жаль..

Когда она кончила петь, аккомпанируя себе, Игорь спросил:

—А ты знаешь эту: из "Семнадцати мгновений весны"?... Най-нарай, най, нарай-нарай-нарай, най,—попытался он без всякого слуха и голоса напеть мотив из забытого трофейного фильма.

—Нет... я вообще этот фильм не смотрела.

Игорь вынудил себя взглянуть на часы:

—Увы, все прекрасное рано или поздно кончается. И мне приходится рас­ставаться с такой чудесной девочкой, как ты. Но я поцелую тебя на прощанье.

Они целовались долго. Это была романтичная схватка двух организмов, истосковавшихся друг по другу. Катя сидела на очень низком стуле, а он, стоя перед ней на коленях, целовал и гладил ее, вдыхая ее мускусный душок, разбавленный французскими духами.  Она гладила его затылок, спину. Прошло, должно быть, много времени.

—Еще?

—Я не умею целоваться,—она прижалась к нему, потом нетерпеливо чмокнула его в губы и разжала объятья. — Я тебе что-нибудь сыграю.

Она что-то играла, а Игорь все гладил ее.

—Пора расставаться,—встал он.

 

Я последний поэт;

И последний герой;

И любимец богов.

Я жду долгую Ночь.

Стань моей Ночью -

В ожидании радостного утра.

И я научу тебя целоваться,

И я тебя не забуду.

 

С этими словами экспромта он и вышел, и дверь стукнула слишком громко.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ИЮЛЬ

 

 

                                                                                                                                    На полчаса туда, где ты

Носила белые банты.

                                                                                                                                    На полчаса туда, где я

Был капитаном корабля.

 

                                                                                                                                                            «Браво».

 

 

ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕККОНСТРУКЦИЯ ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО ВАРИАНТА POMAHA ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВНА НАБОКОВА «ЛОЛИТА».

 

1 июля 1913 года.

Я родился в 1894 году в Петербурге. Мой отец отличался мягкостью сердца - и целым винегретом генов: был подданный Российской империи, полунемец-полуполяк, с босфорской прожилкой. Ему принадлежала роскошная гостиница в Ялте.  Его отец и оба деда торговали вином, бриллиантами и шелками. В тридцать лет он женился на дочери обедневшего русского помещика. Обстоятельства и причина смерти моей весьма красивой и фотогеничной матери были довольно оригинальные - морской обрыв, молния.  Мне же было тогда всего три года.

Главная героиня этой повести, как и автор, смешанного происхождения: в ее случае - малороссийского и греческого.  Я снял у ее матери - овдовевшей чиновницы мансарду около месяца назад, когда отправился из хмурого Петер­бурга, где только что окончил второй курс медицинского факультета, в сол­нечную Полтавскую губернию.  Собственно, первоначально я списался с ее двоюродным братом, однако по приезду на засыпанном шелупайками тыквенных семян полтавском вокзале меня встретил расстроенный слуга и рассказал, что дом сгорел прошлой ночью, и понесший неисчислимые убытки хозяин (будто бы дом не был застрахован в конторе Русский Ллойд) укатил на Кавказ, а меня про­сил остановиться у его кузины - Варвары Петровны.  С чопорной вежливостью петербуржца мне пришлось согласиться.

Варвара Петровна - еще молодая женщина "в соку" - представительница того самого типа "красивых женщин", который мне всегда был отвратителен, встретила нас на веранде своего дома. С первого же взгляда я понял, что случай свел меня с женщиной твердой и властной, властной именно в своей женственности, душой любого общества, но абсолютно неинтересной в смысле душевности, также как неинтересным было бы анатомирование ее тела, и что если бы я оказался по какому-либо стечению обстоятельств ее жильцом, она бы методически принялась делать из меня то, что ей представлялось под словом "жилец", - и я был бы вовлечен в одну из тех скучных любовных историй, какие с легкого пера Чехова именуют дачными романами.

Между тем она видимо позарилась на квартирные, так и не заплаченные мною ее брату, и начала обустраивать мой грядущий быт в самом высоком поме­щении дома, напоминавшем башню средневекового замка.  Я. все ж решил кое-как отделаться от непрошенной хлопотуньи и в тот же день выехать в направ­лении Крыма (хоть издали посмотреть на силуэт гостиницы - "Миранда!" - дав­но проданной за долги после смерти отца).

Мы вновь вышли на веранду, и затем, без малейшего предупреждения голубая морская волна вздулась у меня под сердцем, и со скамейки, из круга сол­нца моя первая ялтинская любовь внимательно исподлобья глянула на меня.  Шесть лет с тех пор прожитых мной сузились, образовали трепещущее острие и исчезли.

"Это была моя Катя", произнесла Варвара Петровн, "а вот мои лилии".

"Да", сказал я, "да. Они дивные, дивные, дивные”.

 

            1 июля 1993 года.

Вчера покинул Петербург. Вид странствующего студента-бурсака: в одной руке баул, чей вес явно сопоставим с моим, в другой - фотоаппарат на блес­тящем ремешке (взял напрокат). В купе жара.  Мои соседи - мать и дочь, при­чем последняя удивительно напоминала одну мою знакомую - Ксению, в которую я был влюблен в девятом классе.  Я посмотрел на нее всего три раза, а она не сводила с меня глаз в течение часа.  Нет, это не Ксения, хотя и ее ровес­ница (я всегда буду помнить ее шестнадцатилетней).

В довершение всех неудобств молоденькая смазливая проводница - белокурая с хвостиком, проверив наши билеты, надолго скрылась в соседнем купе, где ехало сразу четыре грузина.  Они ею очень  заинтересовались, а потому напоили ее и оставили у себя, а автор этих строк был вынужден ожидать лыка не вязавшую ее напарницу у раздачи постельного белья до полуночи.

Ветер гнал с юго-запада массивные тучи, закрывшие луну.  Пространства по­лей, дачных поселков и сосняков погружались в сизую тьму, - так выглядит белая полночь.

В Чудово девушка а ля Ксения вышла, и их места заняло другое семейство.

Небо тем временем ожесточалось. На темноте окон появились первые капли дождя.  А вскоре титанический удар грома оковал пространства и все десять тысяч вещей между небом и землей.  Будто гигантский небесный ковер трясли над землей, и он грохотал, колоссальный и необузданный.  Молнии хлестали на­право и налево.

Я проспал до полудни, а остаток времени простоял у открытого окна в там­буре. Здесь уже царствовало лето: зеленеющие белгородские озимые сменились пыльными харьковскими дорогами. Гарь тепловоза, свежесть ветра, отцветшие яблони понад дорогой, беззаботные люди на мелькающих полустанках - все это образовало причудливый коктейль, и отведавшему его нестерпимо хотелось соскочить с подножки поезда, вдохнуть в себя до самого дна легких поветрие быстро зацветающей от жары ряской речушки и растянуться под ближайший ли­пой - и остановить это мгновение бытия, вырезать его и сохранить свежим.

Было уже восемь вечера, когда экспресс достиг Лозовой.  Тут только что прошел ливень, и воздух был свеж. Пахло переспелыми черешнями, поездами и озоном.

 

2 июля 1913 года.

Это случилось памятным летом 1907 года, когда мой отец был в отъезде, а к нам приехал господин Бруммель - отталкивающе красивый русский барон с супругой-гречанкой и двенадцатилетней дочкой. В описании Анны позволю ог­раничиться чинным замечанием, что это была обаятельная девочка на несколько месяцев моложе меня.  Сначала мы разговаривали, так оказать, по окружности. Мозги у нас были настроены в тон умным российским подросткам того времени и той среды. Она мечтала быть земской учительницей в каком-нибудь голодающем уезде (Пошехонье, что ли?), я мечтал быть знаменитым ученым и найти лекарст­во ото всех болезней.

Внезапно мы оказались влюбленными друг в дружку - безумно, неуклюже, без стыда, мучительно,  я бы добавил - безнадежно - мы даже не могли найти мес­та, где бы совокупиться, как без труда находят дети трущоб. А через четыре месяца она умерла от тифа на острове Корфу.

 

2 июля 1993 года.

Когда я приехал, никто еще не ложился.  Сцены родственных встреч всегда типовые, и их можно опустить.  Во время короткого ужина, - за большими ок­нами летней кухни - чудесная полтавская ночь; на столе - жареное мясо, яични­ца со шкварками, раки с сельдереем, малина, домашний квас - мы обсудили по­ездку, цены на бензин и т.д. и т.п.  Уже засыпая, я слышал дядину тираду про «энергетычну крызу».

Сон, а я уснул буквально на полуслове - был вариацией на те­му поездки; снилась Ксения; я обнимал ее, и никто вокруг не обращал на это внимания; потом мы оказались на большом моторном катере оранжевого цвета, плывущем к берегу, виднеющемуся на горизонте, а над нами на немыслимо-пугающей высоте располагались опоры колоссального металлической конструкции, уходящей слева и справа от нас в лазурную бесконечность.

 

3 июля 1913 года.

Вчера за ужином не сводил глаз со своей душки.  Ее образ уже навеки от­печатался в моем сознании, но могу ли я найти слова, краски, звуки, чтобы…

 

 

К сожалению, остальные страницы моей реконструкции утеряны мной в поез­де дальнего следования "Адлер - Санкт-Петербург", а вновь припомнить и воспроизвес­ти все, что там было, я не могу.  А жаль...

 

Дмитрий Орешников.  25.08.1993.  Санкт-Петербург.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СЕНТЯБРЬ

 

 

                                                                                                                                    Мария,..  Мирабелла…

                                                                                                                                    Как два цветка у ручья...

 

                                                                                                                                                            Е.Дога

 

1 сентября уже ставшие привычными своды галереи истфака вновь приняли под свою эгиду наших друзей.  Они стояли, разглядывая контуры свежих луж на асфа­льте, Артем и Борис курили, а все вместе раз за разом хохотали, вспоминая прошлое лето.

—У нас,—рассказывал Борис,—клали на даче камин.  Пригласили мужика, и он клал камин три месяца!  Ему не только заплатили, но и кормили обедом все это время.  Так он клал до обеда, обедал (там ему наливали "маленькую") и после этого, естественно, класть уже не мог.

—Ну и как?—повернулся к нему Гриша.--Почувствовал ли ты себя, сидя пе­ред камином, английским джентльменом?

—Слушай—хлопнул Дима Игоря но плечу.—Мы с тобой, по-моему, мотались по одним и тем же местам. Ты был в Полтаве?

—Был.

—Когда?

—Пятого.

—Ах, черт! А я – девятого. Познакомился, кстати, с хорошей девушкой...

—Везет же людям!—поморщился, поворачиваясь к ним, Гриша.—А я как сыч просидел в лаборантах на нашей кафедре. В вашей группе,—кивнул он Диме, —новый студент.

—Кто такой? почему не знаю?

—Исключительная личность, во всяком случае по фамилии.

—???

—Фамилия у него - Готлер или Готляр, не помню уже точно.

—Так это же очень смахивает на…

—Вот именно!

—и он?..

—Да, оно самое.

—А почему?..

—Ну, видишь ли,.. он мне сам рассказал, когда документы оформляли, что его дедушка еще до всяких там национал-социализмов был видным врачом в Самар­ской губернии, и…   И вообще, замучил меня своими видными предками хуже горькой ре­дьки! мне в тот момент очень захотелось быть безродным космополитом.

—Вот видишь,—кивнул Дима Игорю на Гришу.—Антисемитизм наиболее распро­странен в еврейской среде, причем они не стесняются его высказывать... да! так та девушка рассказала мне о твоем существовании, что ты с ней познакомил­ся проездом за трое суток до меня.

--Сколько она с тебя взяла?

--Нисколько.

--От черт!  А с меня выдурила 8000 карбованцив, т.е. купонив…

--Игорек, ты забыл мудрый совет одного из дрюоновских героев: никогда не давай девкам больше, чем они стоят.  Что, впрочем, ничуть не умаляет достоинства Иры.  Хорошая девчонка.  Рассказывала мне, что ее родители – они на металлообрабатыващем заводе работают – выходили на трассу с кастрюлями, - это им так зарплату выплачивали.

--Кто с чем…

--Ну и что этот Гитлер, или как там его – Гитляровский?—повернулся Дима к Грише.  (Это в далеком 1990 году в официальном заявлении Съезда Народных Депутатов СССР по поводу пакта Молотова-Риббентропа и примкнувшего к ним Шепилова, зачитанном Рафиком Нишановичем Нишановым была дана недвусмысленная оценка действиям «гитляровских войск»).

--Когда я вижу таких людей, мне становится обидно за свою нацию – ни малейшего чувства юмора.

            --Мужики,—повернулся к ним Артем.—Последний анекдот.  Звонят друг другу по мобильному телефону два новых русских: «Ты где?»  «Да вот - здесь, у тебя за спиной!»

            Никто не засмеялся, а Дима кивнул входившей в двери Истфака темноволосой девушке, но она не обратила на него внимания.  Еще в мае он в долгом и томительном ожидании стипендии поблизости от бухгалтерии стал спорить с нею о политике, и она восприняла его антидемократические взгляды, как личное оскорбление, - таковы уж женщины.  С тех пор Дима закаялся говорить с дамами о политике и погоде (в крайне случае с девушкой можно поговорить о ее прелестях).

            На первой же лекции преподаватель художественной культуры, увидев в одной аудитории третьекурсников и первокурсников, кивнул девушкам-первокурсницам на тесную компанию Игоря, Димы, Гриши, Артема и Бориса:

            --Вот наши третьекурсники.  Это уже зубры.  Так что в случае чего обращайтесь к ним.

            А девушки-первокурсницы, присмотревшись к нему, захихикали, и одна из них спросила:

            --А это не о вас передача была в августе?

            --Да, я приглашаю вас в нашу галерею эротического искусства.

            Игорь тут вспомнил историю полугодовой давности, когда их преподаватель истории искусства – милейшая женщина преклонных лет и сотрудница Русского Музея – Оксема Федоровна (она даже однажды провела их в запасники Русского музея, и Игорь впервые в жизни увидел погрудный портрет Ахматовой в полупрофиль в синеватых тонах, - он почему-то никогда не выставлялся) пригласила их в свою старорежимную квартиру принимать зачет (там Игорь опять встретился с Вовкой Булатом, ему – писавшему работу о «византинизме» в творчестве Ильи Глазунова, Оксема Федоровна пообещала дать рекомендательное письмо к московскому художнику) и после за чаем обронила случайно, что, дескать, какие хорошие девчонки в консерватории и очень одинокие.  За столом присутствовало четверо студентов – Игорь, Дима, Артем и Гриша (Вовка Булат не шел в счет, ибо он в это время на другом конце стола пересказывал кому-то очередной КВН: «Хватит ломать комедию!  Даешь Греческую Трагедию!  Как не звучит это нелепо и дико – она называется «Просто Эвридика».  Встретились Орфей и Одиссей в Олимпийской деревне.  «Моя возлюбленная Эвридика потеряла память напрочь!» «Да как это случилось?» «Она пошла на стройку, и на нее упала балка!»  «Кой черт она пошла на стройку?»  «…Дура баба!»  И вот появляется Эвридика.  С тех пор как побывала она на стройке, она сорок пять серий пролежала на больничной койке.  «Скажи мне, о Эвридика, как зовут тебя?»  «Не знаю».  «А сколько месяцев в году, о Эвридика?»  «Четырнадцать».  «Нет».  «Тогда не помню».  «А скажи мне, о Эвридика, кто страною управляет нашей?»  «Мне кажется… мафия и коррумпированные структуры…»  «Вспомнила, вспомнила, чудо-Эвридика!» - и он не расслышал разговора), но ни один из них даже бровью не повел: все уже давно знали, что это за порода (и даже Вовка уже успел наколоться).

            На выходе из университета Игорь столкнулся с Вальдемаром Тарнавским с факультета философии, и они, идя к троллейбусной остановке на набережной с видом на Исаакиевский собор мимо протестного пикета преподавателей СПбГУ у памятника Ломоносову, завели разговор о Виоле.

            --И что ты в ней нашел?—Игорь развел одной рукой, ибо в другой был новенький дипломат.

            --Тебе не понять.

            --Почему же, очень даже понять.  Я сам чуть-чуть пригубил из этого кувшина.  И потому могу сравнить – благо есть масштаб для сравнения.

            --Это прекрасное существо, которое нельзя не любить.

            --Это эльфа – фригидная девочка, с которой можно гулять под ручку, и все прохожие будут на вас оглядываться, но как женщина – она полный ноль.  Ох…  может быть я слишком избалован последнее время женским вниманием, но все равно это будет слишком неравноценная замена.

            --Как ты смеешь так о ней говорить!?

            --А, ну еще подерись со мной,--Игорь уже полузалез в троллейбус и свесился вниз, держась за поручни.

            --Ты недостоин ее.

            --Ну вот и оставьте вы с ней меня в покое.  Любите себе друг друга, а меня это не касается.  У меня сейчас великолепные воспоминания о лете, о той чудесной девочке из Полтавы.  Даже денег не жаль.  Деньги – мусор.

            Двери троллейбуса захлопнулись, и Вальдемар увидел в глубине салона четкий профиль Игоря (как у Чаадаева).