Миротвор Шварц

 

Двойное гражданство

 

 

Глава первая

 

2000

 

            "...Но остров Куба, несомненно, лежал дальше к северо-западу, и Блад тут же сообразил, что дон Диего, замыслив предательство, мог привести их к берегам ближайшей из этих испанских территорий.

            -- Эта земля, предатель и клятвопреступник -- остров Эспаньола!"

 

            -- Дядя Мифа! Дядя Мифа!

            Недовольно заворчав, я отложил в сторону "Одиссею капитана Блада" и нехотя вернулся из воображаемого мира в реальный.

            "Дядя Миша" -- это я, хотя от роду мне всего двадцать два года. И тем не менее Костя -- действительно мой племянник, хотя знакомы мы с ним без году неделю. Собственно, даже меньше недели. Когда пять лет назад я уехал за океан -- дабы учиться в чикагском университете, где преподаёт мой папа -- никакого Кости у моей сестры Оли и её мужа Антона ещё, как говорится, не было и в проекте. А сейчас ему уже три с половиной -- совсем большой мальчик.

            Так что познакомились мы с Костей всего несколько дней назад, когда я наконец-то приехал домой в отпуск. И тем не менее я как-то умудрился Косте понравиться, мгновенно завоевав у него непререкаемый авторитет -- причём без всяких усилий.

            Вот и приходится теперь отдуваться.

            -- Дядя Мифа, посмотли! Посмотли!

            И Костя протянул мне какие-то бумажки.

            -- Ну давай, Костя, посмотрим... Это что у тебя такое? Рисунки?

            Уже не первый раз, кстати. Впрочем, рисовать он действительно умеет, и очень даже неплохо. И читать тоже. Интеллигентный ребёнок, весь в дядю.

            -- А что это за люди на рисунках?

            -- Садаты...

            -- Садаты, говоришь? Ну, хоть не Насеры, и то ладно...

            -- Садаты. Котолые стлеляют и воюют.

            -- Ах, солдаты! -- понял я. Действительно, люди на Костиных рисунках были вооружены -- и носили некое подобие формы.

            -- Лутьники...

            Да, действительно лучники. Наверное, так они и выглядели во время какой-нибудь Столетней войны.

            -- Пикинёлы...

            И пикинёры выглядели весьма реалистично. Откуда ж он их срисовал? Наверное, с "Книги будущих командиров" Митяева. Я её тоже в детстве зачитывал до дыр.

            -- Автоматсики...

            А эти были похожи на гитлеровцев. Судя по всему, Костя вовсе не собирался ограничиваться какой-то одной исторической эпохой.

            -- Колеснитие...

            Ух ты! Не только колесничие, но и их лошади получились у Кости очень здорово.

            -- Ну, молодец, Костя. Красиво рисуешь. Подожди, а это у тебя кто?

            -- Муфкетёлы...

            -- Какие же это мушкетёры, Костя? -- удивился я. -- Если это мушкетёры, то почему же у них в руках шпаги?

            -- Класиво...

            -- Я понимаю, что так красиво, -- усмехнулся я, -- но рисовать надо не только красиво, но и правильно.    

            -- Класиво...

            -- Но ведь мушкетёры потому и зовутся "мушкетёрами", что у них в руках мушкеты. Это ружья такие старинные, знаешь? Шпаги, Костя, тут совсем не в кассу.

            -- Класиво...

            Это Костя любит -- повторять несколько раз одно и то же, невзирая на контраргументы. И как прикажешь такого упрямца переубеждать?

            -- Ладно, Костя, -- не стал я и пытаться продолжать безнадёжный спор, -- красиво так красиво, шпаги так шпаги. Хорошие у тебя рисунки, продолжай в том же духе. А сейчас давай иди спать, поздно уже. Хорошо?

            -- Споконой ноти, дядя Мифа.

            -- Спокойной ночи, Костя.

            И я снова вернулся к полузабытому роману Рафаэля Сабатини, который не перечитывал уже лет десять.

            А когда спать пойдут все, а не только Костя -- сделаю вылазку в Интернет.

 

*  *  *

 

1999

 

            "Spring Break! Как много в этом звуке

            Для сердца русского слилось..."

 

            Впрочем, нет -- в данном случае классик был бы не совсем прав. Ибо на моей родине никаких весенних каникул -- а именно так следует переводить данное словосочетание -- у студентов нет и в помине. У школьников есть -- а вот у студентов нет, и всё тут.

            Однако мне повезло больше, ибо учусь я в Америке, а здесь Spring Break -- это веками освящённая традиция. Пусть впереди ещё половина весеннего семестра -- а всё равно целую неделю можно на лекции не ходить, и о домашних заданиях даже не думать. Вот мы, студенты, и отдыхаем -- а многие из нас даже ездят куда-нибудь развлекаться. Кто во Флориду, кто на Кубу к дедушке Фиделю, а кто и за границу. Скажем, к британцам -- на Багамы или Ямайку.

            Впрочем, у меня каникулярные планы на сей раз были иными. Поднявшись в пять часов утра, я тихо вышел из дому (папу будить не стал, и даже записку писать поленился -- зачем? он и так знает, куда я намылился), сел в свой потрёпанный "Ford Aspire" шестилетней давности -- и двинулся в путь-дорогу.

            Правда, сначала пришлось заехать в универ, чтобы забросить куда надо свою многострадальную работу по истории. Казалось бы, зачем будущему электроинженеру история? Ан нет, таковы требования -- изволь набрать столько-то курсов по гуманитарным дисциплинам. Хоть не история КПСС, и то ладно. Да и тема моей работы, "Малайская война", довольно-таки интересная -- пусть и не очень-то весёлая...

            Так вот ворча про себя -- и себя же мысленно успокаивая -- я доехал до места назначения, после чего запарковал машину, зашёл в здание и поднялся на второй этаж. И тут мне повстречался Пьер Лафонтен -- старый знакомый, мы с ним уже года два в шахматы рубимся.

            -- Майк, привет! -- махнул он мне рукой. -- Куда идёшь?

            -- Да вот закину профессору в офис эту муть -- и потом еду веселиться. Spring Break ведь!

            -- А куда едешь, во Флориду?

            -- Да нет, в Сент-Луис.

            -- Сент-Луис???

            И Пьер посмотрел на меня с такой ненавистью, как будто я только что нанёс смертельное оскорбление -- причём не только ему, но и всему славному роду Лафонтенов.

            -- Сент-Луис? Нет такого города! Сен-Луи! Сен-Луи!

            Вот frog занудный, лягушатник то есть. Он бы ещё потребовал, чтобы я столицу Франции называл не "Париж" или "Пэрис", а "Пари".

            -- Сен-Лу-и! -- не унимался Пьер. -- Повторяй за мной: "Сен-Лу-и"! Ну?

            -- Сен-Луи, Сен-Луи, -- вздохнул я, отнюдь не желая начинать Spring Break с конфликта. -- Пусть будет Сен-Луи.

            -- Не "пусть будет Сен-Луи", -- строго сказал Лафонтен, -- а только "Сен-Луи", и никак иначе.

            -- Хорошо, хорошо, -- замахал я руками. -- "Сен-Луи", только "Сен-Луи", и никак иначе, кроме "Сен-Луи".

            Впрочем, он не успокоился и тут. Скорбно покачав головой, он принялся что-то бормотать по-французски. Причём бормотал он так невнятно, что я расслышал лишь конец фразы:

            --...stupide, ignorant Americain...

            -- А вот это ты зря! -- не выдержал я. -- Я, между прочим, вовсе не американец. У меня и гражданства-то нет, гринкарта только.

            -- Да? -- удивился Пьер. -- Ах да! -- хлопнул он себя по лбу. -- Извини... я же совсем и забыл... просто у тебя акцента нет...

            Это вовсе не было грубой лестью. Уж не знаю, как так получилось -- но я действительно обладаю этим, я бы сказал, фонетическим даром. Вот как Муслим Магомаев и другие оперные певцы, которые могут петь по-итальянски без акцента, при этом отнюдь не будучи итальянцами. Я петь не умею вовсе, но вот говорить без акцента у меня почему-то получается. Когда мы в детстве ездили во Львов к родственникам мамы, я уже через неделю мог говорить по-украински с тем же акцентом, что и львовяне -- разве что мой словарный запас был несколько ограничен. А сейчас, хорошо зная английский, я и вовсе могу без проблем выдать себя за амера.

            -- Ладно, ерунда, -- махнул я рукой. -- В общем, я еду в Сен-Луи.

            -- А-а, ясно, -- протянул Лафонтен, уже немного успокоившись. -- На Парад Победы, да?

            -- И на Парад Победы тоже.

 

*  *  *

 

            Дорога от Чикаго до Сент-Луиса... тьфу, до Сен-Луи… заняла около пяти часов, в течение которых я слушал новые песни группы "Петербург" (добытые контрабандным путём через Интернет) и любовался красотами штата Иллинойс (хорошо, что Пьер остался в Чикаго, а то бы и тут заставил бы меня говорить "Иллинуа" -- с него станется).

            И вот мой путь подошёл к концу. Вот уже показалась река Миссисипи -- говорят, шире Волги (сам-то я Волгу видел разве что на картинках). Вот уже видна сент-луисская Арка. А вот и мосты...

            Хотя мостов через Миссисипи тут и много, но желающих попасть в Сен-Луи в этот день было явно больше обычного. Так что по мосту я ехал добрые полчаса.

            Но и эти полчаса подошли к концу. Оставалось пройти таможню.

            -- Добро пожаловать в Луизиану! -- поприветствовал меня офицер-пограничник. -- Откройте, пожалуйста, багажник.

            Заглянув в мой багажник, он тут же его снова захлопнул -- а в салон машины даже и не посмотрел. Таможня называется! Вот в Шереметьево, помню, шмонали не по-детски.

            -- Ваш паспорт, месье?

            Ну хоть документы спросил, и то ладно. Впрочем, паспорт мой здесь был совсем не нужен -- и вместо него я протянул свою американскую гринкарту. Хорошо, что по ней можно ездить в Канаду и Луизиану -- а то пришлось бы клянчить визу.

            -- Tres bien, -- кивнул головой пограничник, вглядываясь в графу "место рождения". -- Стало быть, вы из России?

            -- Ну да, -- кивнул головой и я. Не поправлять же в очередной раз.

            -- Что ж, -- вернул мне гринкарту офицер, -- рад с вами познакомиться, месье Го-ро-хов.

            -- А как ваше имя, сэр? -- полюбопытствовал я. Раз уж мы как бы знакомимся...

            -- Я -- лейтенант Франсуа д’Артаньян, месье, -- взял под козырёк пограничник.

            Разумеется, я невольно усмехнулся.

            -- Pardon? -- немного нахмурился лейтенант. -- Вы находите моё имя смешным, месье?

            -- Да нет, дело не в этом, -- покачал я головой. -- Просто у меня в детстве был лучший друг с похожей фамилией -- Саша Вартанян. Вы тоже армянин по происхождению, лейтенант?

            -- Армянин? -- удивился д’Артаньян. -- Нет, я никакой не армянин. Мой прадед по отцовской линии происходил из старинного дворянского рода в Гаскони. Мои предки верно служили королям Генриху Четвёртому и Людовику Тринадцатому, месье!

            Тут сзади нетерпеливо бибикнул водитель следующей за мной машины -- и наша беседа с лейтенантом пограничной службы поневоле прервалась. Впрочем, поддержать этот разговор я всё равно бы как следует не смог. Увы, ни о какой Гаскони я никогда не слыхал -- да и об этих средневековых королях тоже...

            Ладно, нечего забивать себе голову разной ерундой -- всё равно таможня осталась позади. Как и Иллинойс -- наряду с тридцатью другими американскими штатами.

            А впереди была Луизианская Империя со своими туристическими достопримечательностями, легальными борделями и казино, Парадом Победы -- и ещё кое-чем.

            Вернее, кое-кем.

 

Глава вторая

 

2000

 

            Вот уже битый час Настя Шепелева пыталась меня куда-нибудь вытащить. А я отнекивался.

            -- Ну, Миша, -- в очередной раз произнесла Настя своим тихим и немного печальным голосом, -- ну что ж ты будешь дома сиднем сидеть? В кои-то веки домой приехал из Америки -- и весь отпуск просидишь в четырёх стенах?

            -- Why not? -- пожал я плечами. -- Куда идти-то?

            -- Ну вот давай в Дом Культуры пойдём, там в семь дискотека будет. Говорят, новый альбом "Тату" запустят...

            -- Ой, не надо "Тату", -- поморщился я. -- Ну что это за песни, прости Господи? "Я сошла с ума, без него одна..." -- ведь это на редкость банально и пошло.

            -- Если ты, Миша, хочешь чего покультурней, -- ответила Настя, -- то давай тогда в драмтеатр пойдём. Там сегодня вечером "Дети Арбата".

            -- Нет, спасибо, -- покачал я головой. -- Чего-чего, а антисталинской пропагандой меня ещё в школе перекормили. Надоело.

            -- Ну, если не хочешь про политику, -- не отставала Настя, -- тогда давай в кино. В "Авангарде" в шесть тридцать будет "Ночной дозор".

            Но и на эту наживку я не клюнул.

            -- Настя, извини, но мне совсем не интересно смотреть, как милиция ловит бандитов.

            -- Да ведь говорят, что хороший фильм получился...

            -- Всё равно, -- махнул я рукой. -- Мало я, что ли, насмотрелся голливудских боевиков?

            Тогда Настя сменила тактику.

            -- Ну ладно, Миша, если боевики тебя не интересуют -- не пойдём. Но ведь ты говорил, что тебя интересует спорт, да?

            -- Допустим, -- осторожно протянул я.

            -- Тогда давай никуда не пойдём, а просто по телевизору хоккей посмотрим. Сегодня как раз ЦСКА играет с минским "Динамо".

            -- Неохота, -- отказался я. -- Вот НХЛ смотреть я люблю, а европейский хоккей -- это не так интересно. Вот футбол -- другое дело...

            -- Хорошо! -- мгновенно отреагировала Настя. -- Помнишь Витю Чистякова из нашего класса? У него есть кабельное телевидение, так он всегда со своим братом футбол смотрит. А сегодня как раз наша сборная играет с Италией. По первой программе покажут только повтор поздно вечером, а по спортивному каналу -- в прямом эфире. Пойдём?

            -- То есть как это "пойдём"? -- сдаваться мне по-прежнему не хотелось. -- Так вот, без приглашения? Это же невежливо!

            -- А я сейчас ему позвоню, хорошо? Да ведь он тоже будет рад тебя пригласить, ведь столько лет не видались...

            На этом мои возражения закончились, и я волей-неволей сложил оружие.

            В конце концов, футбол по телевизору, да ещё и с Витькой -- это не кино и не театр. И уж тем более не дискотека.

 

*  *  *

 

1999

 

            Хорошо, что я встал в такую рань -- благодаря чему и приехал на Парад Победы вовремя.

            Что и говорить, зрелище было замечательное -- такого я не видел ещё никогда. Представьте себе нескончаемую колонну солдат, браво чеканящих шаг по главной городской улице с красивым названием "Rue du Marché" (уже потом я выяснил, что “marché" -- это не "марш", а всего-навсего "рынок"). Да не современных солдат, нет -- им-то праздновать вроде как и нечего -- а именно тех, героев-победителей полуторастолетней давности. Вроде американских реконструкторов Гражданской войны, которые любят наряжаться в "янки" и "конфедератов" -- однако амеры так классно маршировать не умеют, куда им...

            Впрочем, мне, наблюдавшему за парадом с тротуара, все эти добры молодцы в тёмно-синих мундирах напомнили совсем другое. А именно -- наполеоновских солдат в точно такой же форме, которые полезли к нам в Россию в 1812 году. К счастью, мы, русские, надрали им тогда задницу -- и через два года сами вошли в Париж. Потому-то Наполеон и был вынужден оставить свой парижский трон вернувшимся Бурбонам -- а сам отправился за океан. При этом императорский титул он сохранил -- вот и стала Луизиана Империей, теперь уже от Франции полностью независимой...

            Между тем марширующих солдат сменили индейцы -- тоже в луизианских мундирах, но с перьями на голове и томагавками в руках. Причём индейцы настоящие, а не какие-нибудь там ряженые. Да и среди толпы на тротуаре индейцев хватало -- не то что, например, в Америке.

            Да, что и говорить -- с индейцами амеры обошлись прескверно, вытеснив их во имя свободы и демократии на запад. Вот они и обосновались в Луизиане. Наполеон-то, не будь дурак, умел договариваться с разными народами -- в Европе он ладил и с итальянцами, и с поляками, и даже с евреями. А здесь быстро подружился с индейцами, дав им все гражданские права -- а заодно дал индейским департаментам широкую автономию, которая осталась у них и по сей день.

            И индейцы не преминули отплатить Луизиане добром за добро. Когда в 1847 году амеры обьявили западному соседу войну, дела у Империи поначалу шли плохо. Генерал Кирни быстро форсировал Миссисипи и взял Сен-Луи, а генерал Скотт немедля осадил столицу -- Новый Орлеан. Захватив немало луизианской территории, амеры уже праздновали победу -- но тут специальные индейские отряды принялись с размахом партизанить у оккупантов в тылу -- ну прямо как наши белорусы против гитлеровцев. Тут-то захватчики и поняли, что до конца войны ещё далеко...

            А парад между тем продолжался. Прошли по Rue du Marché последние индейцы -- и за ними показались англичане, также одетые в старинную форму. Появление солдат в красных мундирах толпа также приветствовала бурными аплодисментами.

            Разумеется, эти аплодисменты были вполне заслужены. Всё-таки без английской помощи Луизиана могла с амерами и не справиться. Но британцы усиления США не желали, а потому и помогли луизианцам, направив пару корпусов в Северную Америку и вынудив амеров перебросить часть войск на север. Тогда наконец луизианцы перешли в наступление -- и постепенно освободили свою страну от чужеземцев. Последним аккордом войны считается марш генерала Борегара, который ворвался в Сен-Луи с запада и выгнал амеров обратно за Миссисипи. И произошло это весной 1849 года -- ровно полтора века назад…

            Подойдя к Триумфальной Арке (которую как раз тогда, после войны, и построили -- явно по принципу "чтоб как в Париже, но в пять раз больше"), я с интересом уставился на трибуну для почётных гостей. Мне удалось разглядеть и Наполеона Восьмого, и первого министра Джулиани, и глав государств Европы (включая нашего Примакова), и премьер-министра Канады -- и даже Билла Клинтона. Он, как ни странно, улыбался и оживлённо беседовал с Наполеоном -- как будто бы парад вовсе не был устроен в честь поражения Соединённых Штатов.

            А ведь удар тот для амеров действительно оказался весьма болезненным. Проиграв войну (вернее, сведя её вничью -- но для Луизианы это было равносильно победе, а для Штатов -- наоборот), амеры поняли, что с мечтой об экспансии на запад им придётся проститься. Вместо этого они двинулись на восток, выиграв войну с Испанией, отобрав у неё Кубу с Пуэрто-Рико и сделав их американскими штатами.

            И всё же враждовали Америка с Луизианой недолго. Когда в 1861 году восемь южных штатов попытались отделиться от "проклятых янки" и организовали Конфедерацию, лидеры сепаратистов явно полагали, что Луизиана станет их союзником. И верно -- некоторые луизианские сенаторы высказались именно в этом духе. Однако Наполеон Третий решительно отказался помогать “презренным рабовладельцам”. Действительно, в самой Луизианской Империи рабство было отменено ещё в 1830-х -- после чего многие чёрные рабы принялись бегать с американского Юга уже не на север, как раньше, а на запад. До Канады-то далеко, а Луизиана близко.

            В итоге никакой помощи Конфедерация не получила -- и через несколько лет была разбита наголову. Так амеро-луизианские отношения заметно потеплели, и в конце концов бывшие враги стали добрыми приятелями. А уж в двадцатом веке они и вовсе совместно отправлялись в Европу бить немцев -- как в первую мировую войну, так и во вторую.

            Так что, если подумать, ничего странного в хорошем настроении Клинтона не было...

            А между тем парад наконец-то завершился, да и вообще как-то незаметно стемнело. Сжимая в правой руке стакан вина (пива тут у них в Луизиане явно не существовало в природе -- но зато не существовало и идиотских возрастных ограничений), я пошёл прочь. Следуя полученным заранее инструкциям, я быстро добрался до трактира "Бургундия" на углу улиц Шато и Мюрата.

            Следуя тем же инструкциям, я зашёл в трактир, пересёк его наискосок, спустился по лестнице вниз и открыл вторую дверь слева. Там была небольшая комната, обстановка в которой ничем не отличалась от большого зала наверху. Столы, вино и закуски, галдящий народ, хоккей на экране телевизора в углу... интересно, кто играет... я невольно уставился в кинескоп...

            -- Майк!

            Ага. Кто кричал?

            -- Майк! Сюда!

            Оглянувшись, я тут же её узнал. Хотя до сих пор видел её лицо только на фотке.

            Но ошибиться тут было невозможно. Такого взгляда, такого лица, такой красоты в двух экземплярах просто не бывает.

            И, действительно, она чем-то была похожа на Лару Крофт.

 

*  *  *

 

            Всё началось примерно год назад, когда на американских телеэкранах появился новый сериал под названием "Dawson’s Creek" -- то бишь "Ручей Доусона".

            Жил да был в маленьком городке парень, школьник-старшеклассник -- и звали его Доусон. А ещё в том городке жила девушка, и звали её Джои. И дружили Доусон и Джои с раннего детства. А вот выросли -- и стали испытывать друг к другу совсем иные чувства. Нет, не вражду -- а как раз наоборот. Романтические такие чувства, светлые, возвышенные.

            Казалось бы -- ну так за чем же дело стало? Ан нет. То Доусон начинает крутить роман с красавицей из Нью-Йорка по имени Джен. То начнёт ухаживать за Джои лучший друг Доусона по имени Пейси. То Доусон и Джои поругаются из-за какой-нибудь ерунды. То в их отношения вмешается кто-то ещё. То Джои заявит Доусону, что ей необходимо "найти себя". Вот и остаются они просто друзьями. И так из года в год.

            Короче, мыльная опера для подростков -- а также для зрителей постарше, вроде меня, которые падки на романтические охи и вздохи.

            А нас, романтиков, много. Очень. Так что фанатов у сериала появилось видимо-невидимо. А в Интернете фан-клубы "Ручья Доусона" принялись расти, как грибы после дождя.

            А я настолько проникся этой оперой (пусть и мыльной), что стал после каждого эпизода писать нечто вроде отчёта. Вот, мол, произошло в эпизоде то-то и то-то, и я отношусь к этому так-то и так-то.

            Причём писал я свою колонку не для себя лично -- нет, зачем же? Я её рассылал по фан-клубам сериала, где её с удовольствием публиковали. А фанаты читали и писали отзывы. В основном хвалебные.

            А с некоторыми из фанатов у меня даже завязалась переписка. И одной из моих поклонниц была некая "Lara" из Сен-Луи. С которой мы стали обсуждать не только "Доусона", но и другие сериалы. И фильмы. И вообще говорить о любви, дружбе, верности и прочих высоких материях.

            Так продолжалось несколько месяцев -- и вот мы стали обмениваться не только мыслями, но и фотками. Мне-то её фотка очень понравилась, а вот пришлась ли ей по сердцу моя? Смею думать, что да -- ибо в конце концов она пригласила меня к себе в гости.

            А тут как раз и Парад Победы. И Spring Break...

            Вот я и приехал. И теперь мы с Ларой сидели в трактире "Бургундия", общаясь наконец без виртуальной помощи Всемирной Сети.

            К счастью, Лара говорила по-английски очень хорошо, пусть и с сильным акцентом. Причём этот акцент почему-то не был похож на французский. Хотя, впрочем, откуда мне знать, какие акценты бывают в Луизиане? Раз есть разница между американским, британским и австралийским произношениями -- то ведь должна быть и разница между французским, квебекуанским и луизианским, верно?

            Кроме того, акцент Лары нам отнюдь не мешал. Беседовали мы легко, весело и непринуждённо -- без всяких пауз и прочих неловкостей, которые часто портят первое свидание. Сперва мы обсудили последний эпизод "Доусона", потом прошлись по некоторым нашим другим любимым сериалам. Вместе посмеялись и над Хомером Симпсоном с его луизианской женой, и над Бивисом с Батхедом -- этими двумя дурачками из Алабамы, которых я тем не менее очень люблю -- пусть и странною любовью... Потом перешли с телевидения на кинофильмы -- тему, близкую и понятную по обе стороны реки Миссисипи. С одной стороны, Голливуд находится в американской Флориде. С другой -- все лучшие актёры сплошь луизианцы: и Ален Пачино, и Робер Де Ниро, и Жакоб Гандольфини, и Николя Каже... Ну да, да, сплошь итальянцы -- а что тут удивительного... Так уж как-то повелось ещё в девятнадцатом веке -- протестанты ехали в Америку, а католики -- в Луизиану. Кроме ирландев -- английский-то они уже знали, и учить французский им не хотелось...

            Впрочем, я отвлёкся. Наш разговор с Ларой по-прежнему протекал без сучка и задоринки, и прервала его только заливистая трель телефонного звонка.       Извинившись передо мной, Лара достала из кармана платья сотовый и заговорила в него:

            -- Мамуля? Здравствуй! Да-да, я на свидании с тем самым молодым человеком, про которого говорила... Ой, мамочка, он мне ужасно нравится. Умный такой, культурный, весёлый -- и очень-очень красивый... Надеюсь, что и я пришлась ему по сердцу... Можно я тебе потом перезвоню? А то неудобно заставлять его ждать... До свидания, мама!

            Следует заметить, что я всё это слышал отнюдь не потому, что у меня очень хороший слух. Дело в том, что Лара никуда из-за стола не уходила, от меня не отворачивалась и даже не понижала голоса.

            Почему же она вела себя так откровенно, говоря со своей мамой обо мне -- в моём же присутствии?

            Да потому, что Лара думала, что я её не понимаю.

            Ведь говорила она с мамой не по-английски.

            А почему же я всё понял?

            Потому что Лара говорила по-русски!

 

*  *  *

 

            Когда я только приехал в Америку, мне очень недоставало русскоязычного общения. Поэтому, услышав на чикагской улице русскую речь, я немедленно бросался к соотечественникам, представлялся и заводил разговор.

            Потом эта привычка у меня пропала. В конце концов, я ведь не бросался на шею ко всем встречным и поперечным у себя на родине. Так почему я должен заводить дружеские беседы со всеми, кто говорит по-русски?

            Более того, в конце концов я понял, что свою русскоязычность и вовсе следует скрывать -- по крайней мере, на первых порах. Ведь это же здорово -- люди говорят по-русски и думают, что никто их не понимает. А я понимаю, но не подаю вида. Почти игра в шпионов.

            Вот и сейчас, услышав, как Лара говорит по-русски без всякого акцента, я предпочёл сохранить своё, так сказать, лингвистическое инкогнито. Тем более, что это инкогнито уже помогло мне выяснить важную информацию -- я Ларе очень понравился. Что ж, продолжим заниматься шпионажем.

            Однако совсем не прореагировать на услышанное я не мог. Поэтому, когда Лара положила телефон обратно в карман, я изобразил на своём лице любопытство и спросил -- естественно, по-английски:

            -- Лара, а на каком языке ты сейчас говорила?

            -- На русском, -- ответила она также по-английски. -- А ты знаешь русский язык?

            -- Нет, но я немного изучал... -- я немного покачал ладонью, изображая неопределённость, -- русскую историю и культуру.

            Пусть думает, что я ещё культурнее, чем она предполагала.

            -- Здорово! -- улыбнулась Лара.

            -- Стало быть, ты русская? -- задал я естественный вопрос.

            -- Да, русская, -- кивнула она. -- В Сен-Луи я только учусь. Хотя в каком-то смысле здесь моя родина.

            -- "В каком-то смысле"?

            -- Я здесь почти родилась, -- засмеялась Лара.

            -- Это как -- "почти родилась"?

            -- Когда моя мама была уже на девятом месяце, -- пояснила Лара, -- папа привёз её сюда, чтобы полюбоваться Аркой и прочими красотами. А маме захотелось съездить в музей Линкольна.

            -- Это же в Спрингфилде, в Иллинойсе!

            -- Ну да, в Америке, за рекой. Они туда и поехали... а как приехали в Спрингфилд, тут уж я не стала дожидаться положенного срока. Взяла да и родилась. А могла бы родиться и в Сен-Луи.

            -- Интересная история. Но выросла-то ты не здесь?

            -- Нет, росла я уже дома, конечно. А когда закончила школу, поехала сюда изучать искусство. Если говорить об искусствоведении, то “L'universite de l'empereur de Saint Louis” -- лучший университет в полушарии.

            -- А где ты жила дома? В каком городе?

            -- А вот угадай, -- хитро усмехнулась Лара.

            Небось тоже, как и Пьер, думает, что я невежественный амер. Который не знает географии, тем более чужеземной.

            -- Сейчас попробую, -- протянул я. -- Москва? Ленинград? Киев?

            Разумеется, я произносил названия городов так, как произносил бы их американец.

            -- Нет, не угадал, -- засмеялась Лара.

            -- Минск? Рига? Тбилиси? Ташкент?

            Но Лара лишь качала головой.

            -- Ты хорошо знаешь географию, -- усмехнулась она, -- но тебе это, боюсь, не поможет.

            -- Тогда по крайней мере скажи, -- попросил я, -- из какой ты республики. Российской, Украинской, Белорусской?

            -- Российской, Российской, -- кивнула Лара с какой-то загадочной улыбкой.

            Теперь круг поисков несколько сузился, но не намного.

            -- Казань? Краснодар? Владивосток? Омск?

            -- Нет, Майк, не угадал. Я же говорила, что у тебя ничего не получится. Это не такой уж большой город, ты о нём, наверное, даже не слышал.

            Попробовав ещё несколько городов, я наконец сдался.

            -- Мой родной город называется "Новоархангельск", -- сказала Лара.

            Надо же... Даже не будучи невежественным амером, я тем не менее и впрямь ничего о таком городе не слыхал. "Архангельск" -- это я знаю. "Новосибирск" или "Новороссийск" -- это тоже понятно. Но вот "Новоархангельск"?

            -- Давай тогда ты угадай, -- предложила мне Лара, -- где именно Новоархангельск находится.

            Что ж, можно попробовать.

            -- Западнее Москвы?

            -- Нет, восточнее.

            -- Западнее Волги?

            -- Восточнее.

            -- Западнее Урала?

            -- Опять восточнее.

            Так я постепенно добрался до озера Байкал. А там уж и до реки Амур.

            -- Южнее Хабаровска?

            Я был почти уверен в положительном ответе. Наверное, где-то в Приморье.

            -- Нет, севернее.

            -- Вот как?

            Неужели где-нибудь на Колыме?

            -- Южнее Магадана?

            -- Севернее.

            Господи, что же там осталось севернее?

            -- Но уж южнее Чукотки, верно?

            -- А ты действительно отлично знаешь географию, -- с удивлением протянула Лара. -- Но нет, не южнее. И не севернее. Где-то на одном уровне.

            -- А, ясно. Стало быть, западнее Чукотки?

            Неужели она якутка?

            -- Нет, Майк, не западнее Чукотки, -- снова загадочно улыбнулась Лара. -- Восточнее.

            -- То есть как -- восточнее? -- вытаращил я глаза. -- Что же там может быть восточнее Чукотки?

            -- Чтобы такой специалист по географии -- и не знал?

            -- Но ведь восточнее Чукотки -- только Берингов пролив!

            -- А за Беринговым проливом?

            И только сейчас моё сознание пронзила ужасная догадка.

            -- Так ты с Аляски?

            -- Ну да! -- засмеялась Лара. -- Из Восточной России.

            -- Блин!!!

 

*  *  *

 

            Разумеется, это слово я произнёс по-русски.

            -- "Блин"? -- удивилась Лара. -- "Pancake"?

            -- Да какой там "pancake", -- махнул я рукой. -- "Блин" -- это такой эвфемизм. Так говорят, чтобы не произносить другое слово, ругательное. Которое начинается на те же буквы.

            Всё это я произнёс по-русски. Теперь уже поддерживать инкогнито не было никакого смысла.

            -- Я просто поражена! -- воскликнула Лара. -- Ты великолепно говоришь по-русски!

            -- Да как же мне не говорить по-русски, -- вздохнул я, -- когда я такой же русский, как и ты. Только вот родом не с Аляски, а из Союза.

            -- Из Советского?

            -- Да уж не из Индийского. И не из Южно-Африканского.

            -- Так ты из Совдепии?

            -- Ну да, из СССР. И зовут меня не "Майк", а "Миша". Миша Горохов.

            -- А я действительно "Лара", -- улыбнулась она. -- А моё полное имя -- "Лариса". Лариса Тихомирова.

            И я наконец-то понял, что Лара Крофт тут была совсем ни при чём.

            -- Рад познакомиться, -- уныло хмыкнул я.

            -- Похоже, что ты не так уж и рад, -- настороженно протянула Лара.

            -- А чему ж тут радоваться? Я из Союза, а ты с Аляски.

            Да, вот это я попал так попал. Как кур во щи.

            Если б не этот чёртов Берингов пролив... Врангель-то в 20-м тоже думал в Крыму отсидеться, да Перекоп наши перешли, пусть и с трудом. А когда в 22-м Дитерихса вышибли из Владивостока, так он, не будь дурак, махнул на Аляску -- а как такой широкий пролив перейдёшь? по льду разве, и то нереально... это тебе не Перекоп... Вот и укрепились белогвардейцы в Аляске, даже своё государство основали, сепаратисты проклятые...

            Если б не этот мерзкий пролив... Сидели бы мы сейчас с Ларой и радовались, что не только друг другу приглянулись, а ещё и соотечественниками оказались. И можем по-русски общаться без всяких акцентов.

            А теперь? Что теперь-то делать?

            По идее, мне давно уже следовало встать из-за стола и уйти не прощаясь -- лучше всего бегом, чтобы оказаться как можно дальше от идеологического врага. Ведь нет для СССР враждебней страны на всём земном шаре, чем Аляска.

            Убежать отсюда, забыть этот вечер, не вспоминать Лару Тихомирову никогда. Не было такой девушки, не знаю, не помню. А в Интернете -- ну, мало ли кто мне из Луизианы пишет. Я ж не могу у всех документы проверять.

            И тем не менее ничего подобного я пока что не сделал. Не встал, не ушёл, и уж тем более не убежал. Более того, покидать этот гостеприимный трактир мне совершенно в данную минуту не хотелось.

            А чего хотелось?

            -- Да, ситуация... весьма неординарна, -- нарушила молчание Лара.

            -- Неординарней не бывает, -- буркнул я.

            -- Как видно, препятствия встают на пути героев не только в телевизионных сериалах, -- с улыбкой заметила Лара.

            -- Доусону и Джои такие препятствия и не снились! -- грустно усмехнулся я. -- Это уж скорее похоже на "Ромео и Джульетту"!

            -- Ну, зачем же так преувеличивать? -- снова улыбнулась Лара.

            -- Вспомни, как ненавидят друг друга наши страны, -- не согласился с ней я. -- Ни дать ни взять Монтекки и Капулетти!

            -- Тем не менее аналогия не вполне уместна, -- покачала головой Лара. -- Помнишь, как Монтекки и Капулетти постоянно обнажали друг против друга шпаги? Что ни день -- то новая драка, новое побоище, новые жертвы! А когда последний раз воевали красные и белые? Тому уж минуло добрых три четверти века!

            Что ж, определённый резон в её словах был. Как сбежали тогда белые на Аляску, так и война гражданская кончилась. Ни наши их достать там не могли, ни они даже мечтать не могли о реванше. Вражда враждой, но стрелять-то никто не стреляет. Просто мы их как бы игнорируем, а они -- нас.

            -- Понимаешь, какое дело, -- вздохнул я. -- На самом-то деле, конечно, никакой войны между нашими странами нет. И лично к тебе я никакой вражды не испытываю -- скорее наоборот...

            -- Как и я к тебе, -- улыбнулась Лара.

            -- И тем не менее, -- продолжил я, -- за знакомство с девушкой с белой Аляски меня, советского гражданина, по головке не погладят. И если кто-то ещё из наших об этом узнает, то у меня могут быть крупные неприятности. Поэтому встречаться открыто у нас просто не получиться.

            -- Хорошо, давай встречаться тайно, -- беспечно пожала плечами Лара.

            А и в самом деле... why not, как говорится?

            -- Ну ладно, -- кивнул я головой. -- Тайно так тайно. Пожалуй, так даже более... романтично.

            -- Вот именно романтично, -- радостно улыбнулась Лара. -- А вот так будет очень-очень романтично!

            В следующее мгновение она придвинулась ко мне, положила руки мне на плечи и поцеловала меня в губы.

            И это действительно было романтично.

            Очень-очень.

 

Глава третья

 

2000

 

            Как я и ожидал, футбольный матч Италия - СССР получился весьма интересным. В первом тайме отличились два "миланца" -- на двадцатой минуте счёт открыл Индзаги, но уже через пять минут его сравнял Шевченко. Именно со счётом 1:1 команды и ушли на перерыв.

            К сожалению, немного портила впечатление постоянная трепотня Витьки Чистякова со своим младшим братом Лёхой. Причём болтали они отнюдь не о футболе, и даже не о спорте. Предметом разговора была Советская Армия, в которую Лёху должны были забрать со дня на день.

            -- Слушай, Миш, -- обратился он ко мне, -- вот у вас в Америке армия добровольная, верно?

            -- Ага, -- ответил я, не оборачиваясь. -- Профессиональная.

            -- Ну вот смотри, Вить, -- сказал Лёха, -- и у Штатов армия добровольная, и у Британии тоже. А ведь они ведут Холодную Войну с этой... как её... Сферой Цветения...

            -- Сопроцветания, -- поправил его Витька.

            -- Ну да, со Сферой этой японской. И всё равно им добровольной армии хватает. А нам почему нет? Мы-то и вовсе ни с кем не воюем. И с Западом, и со Сферой -- никаких проблем. Врагов, почитай, и нет вовсе. Ну разве что беляки недобитые на Аляске...

            Я не удержался и вздогнул. Если кто и заметил, то разве что сидевшая рядом Настя.

            -- Но и с Аляской войны нет, верно? -- продолжил Лёха. -- Так какого чёрта нам нужна такая громадная армия? Зачем забирать туда всех, кто в вуз поступить не смог? Какого хрена-то?

            -- Ты не увиливай, -- хмыкнул Витька. -- Я служил Родине, и ты служить будешь, никуда не денешься.

            -- Ты зря два года потратил, и я тоже должен?

            -- Да не зря, не зря, не надо песен, -- возразил Витька. -- Сегодня-то всё безоблачно, а завтра? Мало ли с кем воевать придётся? Вот потому мы и держим войска и на западной границе, и на юге, и на востоке. И даже на Чукотке -- а вдруг белогвардейцы опять полезут? Хочешь мира -- готовься к войне, правильно люди говорят.

            -- Ну и сколько так готовиться будем? Всю жизнь?

            -- А сколько надо. Вон в 41-м Сталину тоже казалось, что всё пучком. С Германией типа мир и дружба, японцам не до нас -- в Китае возятся... И что вышло? Гитлер так нам наподдал, что мы до самой Москвы драпали!

            -- Так потом же назад немцев попёрли!

            -- Ага, попёрли, -- фыркнул Витька, -- так вот сами взяли и попёрли. Да если б нам тогда Запад не помог, хрен бы мы от Гитлера отбились. Нет уж, фигушки. Другой раз так не ошибёмся. Сейчас, если какой враг и нападёт -- так встретим во всеоружии, как полагается...

            -- Да не нападёт никто, -- не сдавался Лёха. -- У нас же ядерное оружие есть, а в 41-м не было...

            Тут начался второй тайм, и я уже не выдержал.

            -- Слушай, ну это просто невозможно, -- наклонился я к Насте и прошептал ей на ухо. -- Мы сюда футбол пришли смотреть или про войну говорить?

            Собственно, ничего, кроме сочувствия, я в ответ и не ожидал. Однако Настя немедленно повернулась к братьям Чистяковым и громко заявила:

            -- Мальчики, прекратите, пожалуйста, болтать! Миша ведь в кои-то веки из Америки приехал, и специально пришёл матч посмотреть, а вы его отвлекаете.

            Мне даже стало как-то неудобно. Она бы ещё сказала, что я специально приехал из Америки смотреть футбол.

            Однако спорить с Настей никто не стал.

            -- Ладно, Лёха, закругляемся, -- миролюбиво сказал Витька. -- А то в самом деле нехорошо получается. Не будем мешать Насте и её кавалеру.

            Теперь мне стало совсем неудобно.

            Не то чтобы неприятно. Но неудобно.

 

*  *  *

 

1999

 

            Вот уже три месяца я встречался с Ларой. За это время я закончил наконец университет, получил степень бакалавра по специальности "Electrical Engineering" -- и начал искать работу.

            Мы постоянно перезванивались и обменивались "мылом" (электронными посланиями), а по выходным ездили друг к другу в гости -- то Лара в Чикаго, то я в Сен-Луи. Разумеется, привести её домой я не мог, да и Лара комнату в студенческой общаге делила с однокурсницей -- так что Ларе во время визитов приходилось останавливаться в "Holiday Inn", а мне -- в "Auberge de Toit Rouge".

            Разумеется, о моих отношениях с Ларой никто не знал. Конечно, папа мог бы обратить внимание на то, что я на выходных куда-то исчезаю -- но как раз в это время у него самого завелась новая подруга -- беженка из Восточной Азии по имени Жанг Лан. Так что ему было не до меня.

            А мне -- не до него. По рабочим дням я учился, а по выходным мы с Ларой ходили в кино или театр, гуляли по берегу Миссисипи или озера Мичиган, говорили обо всём на свете, показывали друг другу красоты и достопримечательности наших городов, держались за руки и целовались.

            Увы, только целовались -- ничего более интересного я пока что себе не позволял, боясь поспешить и людей насмешить... то есть всё испортить.

            И всё же в один прекрасный день ждать мне надоело -- тем более, что у Лары в университете тоже закончился учебный год, и она вот-вот должна была уехать на лето в Аляску. Куда, разумеется, мне был путь заказан.

            А тут как раз подвернулся удобный случай -- папа уехал на какой-то научный симпозиум в канадский город Сиэттл. И квартира оказалась в моём полном распоряжении.

            Пригласив туда Лару, я предложил ей посмотреть видак.

            -- А что будем смотреть? -- спросила Лара.

            -- Сейчас гляну у папы в комнате, что он позавчера взял в прокате.

            Зайдя в папину комнату, я засунул руку под кровать и достал оттуда положенную мной туда накануне кассету.

            -- "Basic Instinct", -- показал я кассету Ларе, вернувшись к себе.

            -- Ну, давай. Я слышала, это хороший фильм.

            Задёрнув шторы и выключив свет (разумеется, исключительно для того, чтобы сымитировать обстановку в кинотеатре), я вставил кассету с "Основным инстинктом" в видак и уселся рядом с Ларой. И положил правую руку ей на плечо. Она же обхватила меня левой рукой за талию.

            И вот мы досмотрели фильм до середины. И началась та самая сцена, в которой обнажённая Шэрон Стоун сидит верхом на Майкле Дугласе -- а заодно ещё привязывает ему руки к изголовью кровати -- для пущего адреналина...

            Также почувствовав прилив адреналина, я подумал, что пора действовать. И моя рука понемногу двинулась вниз.

            Какое-то время Лара не реагировала. Но как только рука добралась до известной округлости, Лара дёрнула плечом, высвободилась и вскочила с дивана.

            После чего включила свет и выключила телевизор.

            -- Извини, -- сконфуженно пробормотал я, потупив глаза.

            -- Видишь ли, Миша, -- спокойно сказала Лара, прислонившись к стене напротив меня и скрестив руки на груди, -- так дело не пойдёт. Я не знаю, какие нравы у вас в Совдепии...

            По правде говоря, нравы у нас в Союзе весьма строгие. Ни порнухи, ни даже эротики. О том, чтобы увидеть в советском кинотеатре тот же "Инстинкт", я не мог бы и мечтать.

            -- Но мы находимся же не в СССР, а в Америке, -- попробовал я несмело возразить.

            А уж в США нравы совсем другие, это верно. В чём я за четыре года учёбы успел не раз убедиться.

            -- Я говорю не об Америке, -- ответила Лара. -- И не о Луизиане, где нравы ещё распущенней. Я имею в виду Восточную Россию. У нас в Восточной России девушки так себя не ведут. Можешь считать это старомодным, но я -- девушка порядочная. И горжусь этим.

            -- А как себя ведут девушки на Аляске? -- задал я глупый вопрос.

            -- Ты задал очень хороший вопрос, Миша, -- улыбнулась Лара. -- Изволь, я тебе на него отвечу. Если приличный молодой человек в Восточной России желает, чтобы его отношения с порядочной девушкой стали более… сокровенными и интимными, он предлагает ей руку и сердце.

            -- Ах вот как... -- протянул я несколько шокированным голосом.

            -- Да, Миша, вот как. Я дорожу своей честью, и не собираюсь отступать от вековых традиций, издавна существовавших на Руси.

            -- Так что же получается... -- промямлил я, -- стало быть, мне нужно...

            -- Вот именно, -- кивнула Лара. -- Если ты хочешь, чтобы я была твоей -- делай мне предложение.

            Я, признаться, и сам не знал, что сказать в ответ. Возникло неловкое молчание -- тем более неловкое, что Лара уставила на меня явно вопросительный взгляд.

            -- Ну, я не знаю... -- пробормотал я наконец. -- Всё это так неожиданно... мне подумать надо...

            -- Хорошо, -- согласилась Лара. -- Думай.

            И направилась к выходу.

            -- Подожди, ты куда? -- не понял я. -- Дай провожу хотя бы...

            -- Не надо, -- покачала она головой. -- Сиди думай. Я не хочу тебе мешать.

            -- Ладно, -- кивнул я. -- Тогда пока.

            -- Надеюсь, до свидания, -- усмехнулась Лара и вышла из комнаты.

            Через пару секунд из коридора раздался шум отпираемой двери.

            -- Только не думай слишком долго, -- послышался голос Лары. -- А то послезавтра я уже улетаю в Новоархангельск.

 

*  *  *

 

            По правде говоря, долго я не раздумывал. Конечно, женитьба -- шаг серьёзный, как говорил один из чеховских героев. И всё же приемлемой альтернативы у меня не было.

            Если я ничего не предприму, а Лара так и улетит на Аляску, то получится, что мы расстались как бы со скандалом. После которого восстановить те, прежние отношения всё равно уже не удастся. И я наверняка потеряю любимую девушку навсегда.

            Нет уж, спасибо.

            И вот на следующий день я оседлал своего боевого четырёхколёсного коня -- и двинулся в путь. Шёл дождь, гремел гром, бушевал ветер -- но в этот день меня не смогли бы остановить и землетрясение на пару с торнадо.

            Когда я доехал до Сен-Луи, уже стемнело. Найдя Ларину общагу, я кое-как уговорил вахтёршу пропустить меня внутрь, после чего взбежал по лестнице на шестой этаж -- и постучался в дверь заветной комнаты.

            -- Qui est la? -- раздался голос Лары.

            -- Это я, -- ответил я дрожащим голосом.

            -- Миша?

            Раздался топот бегущих ног, и Лара открыла дверь.

            -- Миша, здравствуй, заходи, -- на лице её играла радостная улыбка. -- Жаклин уехала, я тут одна.

            Зайдя в комнату, я не стал откладывать дела в долгий ящик. Вместо этого я сразу взял быка за рога.

            -- Лара, -- сказал я, трясясь от волнения. -- Лара, -- повторил я, опускаясь для пущего эффекта на колени.

            -- Что, Мишенька? -- улыбка у неё стала уже не радостной, а прямо-таки восторженной.

            -- Лара, -- произнёс я в третий раз. -- Милая Лара! Я тебя очень люблю и... хочу, чтобы ты стала моей женой. Вот...

            И после слова "вот" я протянул ей чёрную коробочку с обручальным кольцом, купленным сегодня утром в магазине "Famous Barr".

            -- Ой, какое красивое... -- прошептала Лара умильным голосом, открыв коробочку.

            -- Вот... значит... так, -- пробормотал я, поднимаясь с колен.

            А вдруг она мне откажет? Вот будет весело... то есть грустно...

            -- Ой, Мишенька... -- перевела наконец Лара взгляд с кольца на меня. -- Ой, как здорово...

            -- Так... это... -- протянул я, -- так ты согласна?

            -- Ой, ну конечно же, да! -- ответила Лара. После чего подошла ко мне -- и я сжал её в своих объятиях.

            Yes! В эту секунду я был я седьмом небе от счастья. А вот в следующую...

            -- Впрочем, нам нужно кое о чём поговорить... -- сказала Лара, мягко высвобождаясь из моих рук.

            -- Как, ты уже передумала?! -- с ужасом вскричал я.

            -- Нет, Миша, не бойся, -- усмехнулась Лара. -- Я не передумала. Я подумала. Ещё днём, когда ждала, сделаешь ты мне предложение или нет.

            -- И о чём же ты подумала? -- спросил я всё ещё подозрительным тоном.

            -- Понимаешь, Миша, -- ответила Лара, -- я ведь тоже всё это время не говорила своим родителям, откуда ты родом. То есть они знали, что я встречаюсь с каким-то кавалером из Чикаго -- но не более того. Тогда как сейчас скрывать твоё происхождение стало уже невозможным...

            -- Понятно, -- кивнул я, уже чувствуя, что за всем этим кроется какой-то подвох.

            -- Вот я им сегодня и позвонила, -- продолжила Лара. -- По правде говоря, папе с мамой эта новость пришлась отнюдь не по вкусу. Они категорически против того, чтобы я выходила замуж за большевика.

            -- Что за бред? -- не выдержал я. -- Какой же я большевик? Ну да, я был пионером и даже комсомольцем, но это ведь ничего не значит. И в пионеры, и в комсомол у нас вступают практически все. А вот в партию -- не все, ну так я и не вступал никогда.

            -- Это не имеет значения, -- вздохнула Лара. -- Ты -- гражданин Совдепии. Вражеского государства. Как же я могу выйти за тебя замуж?

            -- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, -- разочарованно протянул я, опускаясь на стоящий рядом стул. -- Что ж это получается, Лара? Выходит, я был тогда прав, говоря о Ромео и Джульетте...

            -- Тем не менее, -- сказала Лара, -- нам не следует отчаиваться.

            -- А что же делать?

            -- Знаешь, есть такое английское выражение -- "when there is a will, there is a way"?

            -- Знаю, знаю, -- хмыкнул я. -- У нас в Союзе это звучит гораздо короче: "захочешь -- сможешь".

            -- Вот именно, -- кивнула Лара. -- Выход есть.

            -- Какой? -- с надеждой посмотрел я на неё.

            -- Если уж вспоминать драму Шекспира, то не следует забывать один важный нюанс. Да, Монтекки и Капулетти враждовали -- как наши страны. Но ведь Ромео никак не мог перестать быть Монтекки -- и волшебным образом превратиться в Капулетти.

            -- И что же? -- не понял я.

            -- А то, что Ромео-то не мог. А ты можешь.

            -- Что могу? -- по-прежнему не улавливал я ход её мыслей.

            -- Ты можешь уехать со мной в Восточную Россию. И стать таким же восточным россиянином, как и я. Уж тогда-то тебя никто "большевиком" не назовёт.

            -- Да ты что, офигела? -- не выдержал я.

            -- "Офи..." что? -- удивилась Лара. -- Миша, извини, но ты иногда такие странные слова говоришь, что я их не понимаю. То "блин", то "прикол", то вот это теперь...

            -- Я хотел сказать, Лара, -- уже более спокойным тоном пояснил я, -- что такой выход из положения для меня неприемлем.

            -- Почему же?

            -- Да потому, что я не хочу быть перебежчиком! Ведь после этого я никогда не смогу вернуться в Союз!

            -- Что тебе дороже, -- холодно осведомилась Лара, -- твой Союз или я?

            -- Ну ты что же -- хочешь, чтобы я был как Андрий? Сын Тараса Бульбы?

            -- Неужели ты боишься, что твой отец тебя за это убьёт? -- попыталась обратить всё в шутку Лара. -- Он ведь профессор, учёный, а не какой-то запорожский казак.

            -- Убить не убьёт, -- буркнул я, не оценив шутки, -- но общаться со мной наверняка перестанет. Он же советский гражданин, и общаться с перебежчиком не сможет -- разве что тайно. А мама, а сестра? А её маленький сын, которого я никогда ещё не видел? Они-то и вовсе живут в Союзе, куда меня после такого поступка ни за что не пустят. А у них у всех наверняка будут неприятности -- и на работе, и вообще. Нет уж, уезжать на Аляску я не собираюсь. Об этом не может быть и речи!

            -- Значит, всё, что ты мне только что говорил, не стоит и ломаного гроша?

            -- Стоит, но...

            -- Значит, ты меня на самом деле вовсе не любишь?

            -- Люблю, но...

            -- Если ты меня любишь, то сделаешь так, как я тебя прошу.

            Я понял, что мне снова надо принимать решение -- уже второй раз за двое суток.

            Вздохнув, я встал со стула, открыл дверь и вышел в коридор. Да, недолго музыка играла...

            -- Подожди, -- раздался голос Лары.

            Я остановился.

            -- Вернись.

            Пожав плечами, я вернулся.

            -- Хорошо, -- сказала Лара. -- К счастью, я умею быстро думать в критических ситуациях.

            -- И что же ты придумала? -- без особого энтузиазма поинтересовался я.

            -- Можно всё сделать и по-другому.

            -- Как именно? -- спросил я, снова усаживаясь на тот же стул.

            -- Мы можем жить и не в Восточной России. Но, разумеется, и не в Совдепии.

            -- А где тогда?

            -- На нейтральной территории.

            -- Это где же? -- не понял я. -- На дне Берингова пролива?

            -- Не паясничай, -- строгим голосом сказала Лара. -- Я имею в виду Чикаго, где ты живёшь и так. Или тебе там не нравится?

            -- Нет, почему же? Нравится.

            -- Стало быть, так и сделаем, -- продолжила Лара. -- Сперва мы полетим в Новоархангельск. Ты получишь гражданство, и мы поженимся...

            -- Как в Новоархангельск? Как гражданство? -- воскликнул я, вставая со стула. -- Я же сказал, что...

            -- Миша, сядь, -- махнула рукой Лара, и я ей подчинился. -- Выслушай меня, пожалуйста, до конца. О твоей поездке не будет знать никто -- ни в Совдепии, ни в Америке. После того, как мы поженимся, ты вернёшься в Чикаго. Мне же всё равно остался ещё год здесь до степени магистра. Пройдёт этот год -- я заканчиваю университет, переезжаю в Чикаго, требую себе гражданство по праву рождения в Америке, и мы начинаем, как говорится, жить-поживать да добра наживать. Конечно, прятать меня от своих родных и друзей ты уже не сможешь -- ну что ж, не беда. Представишь меня всем как американку.

            -- Которая говорит с акцентом?

            -- С луизианским!

            -- У которой русская фамилия?

            -- Фамилия у меня, Мишенька, будет "миссис Горохов". Будь твоей женой хоть негритянка или индианка -- она носила бы ту же самую фамилию!

            -- Но ведь ты говоришь по-русски!

            -- Значит, выучила. Ты же говоришь по-английски без акцента!

            Да, план Лары действительно выглядел безупречно.

            -- Ну что ж... -- хмыкнул я. -- Всё это чрезвычайно запутано... но на таких условиях я, пожалуй, согласен.

            -- Ну слава Богу! -- на лице Лары снова появилась радостная улыбка.

            -- Интересно получится, -- усмехнулся я, -- я получу гражданство Аляски, но вместе с тем останусь и гражданином СССР. Такого двойного гражданства, пожалуй, нет ни у кого!

            -- Нет, так не получится, -- покачала головой Лара. -- В Восточной России так нельзя...

            -- Да я понимаю, -- махнул я рукой. -- Штаты и Союз тоже не признают двойного гражданства. Но у моего папы, например, есть и советское гражданство, и американское. И никакое непризнание этому не помеха. Просто в Америке он считается американцем, а в Союзе -- гражданином СССР. Вот и все дела.

            -- Нет, не все... -- озабоченно протянула Лара. -- Тут есть один нюанс...

            Так я и знал!

 

*  *  *

 

            -- Заходите, Миша, заходите, -- улыбнулся мне консул, протягивая руку.

            -- Здравствуйте, Андрей Семёнович, -- сказал я, пожимая её.

            -- Садитесь, Миша, садитесь. Давно не виделись. Вот с отцом вашим, Борисом Петровичем, встречаемся часто -- то он на приём в консульство придёт, то я к нему в университет загляну.

            Собственно, именно на старую дружбу консула с папой я и рассчитывал. Равно как и на добродушие Андрея Семёновича.

            -- А у вас как дела? -- поинтересовался консул. -- Всё учитесь?

            -- Да нет, Андрей Семёнович, уже закончил. Сейчас вот работу ищу...

            -- Ну, это правильно, это хорошо, -- закивал Андрей Семёнович. -- Если вдруг не найдёте, то можете ведь и домой вернуться, там работа найдётся. Нам в Советском Союзе хорошие электроинженеры нужны, очень нужны.

            -- Э... может быть, -- замялся я. -- Но я всё-таки сначала постараюсь найти работу здесь.

            -- Да я понимаю, -- кивнул консул, -- электроинженеры здесь хорошо зарабатывают, много. Жить-то можно где угодно. Главное -- Родину не забывать, и всегда оставаться советским человеком, верно я говорю?

            -- Конечно, верно, -- с готовностью ответил я, заодно переходя к цели визита. -- Собственно, я ведь потому и пришёл... чтобы не забывать...

            -- В каком же смысле? -- поинтересовался Андрей Семёнович.

            -- Понимаете, какое дело... Случился со мной такой казус. Я свой загранпаспорт случайно... того...

            -- Что "того"? -- нахмурился консул.

            -- У меня была генеральная уборка комнаты, ну вот я кучу ненужных бумаг и выбросил. А там ещё отдельно лежали конверты, и в них разная ерунда... ну, так они тоже в мусоре оказались. И только потом я сообразил, что в одном из этих конвертов паспорт лежал. Как он туда попал к другим конвертам -- ума не приложу.

            -- И что же случилось с паспортом, Миша? -- спросил Андрей Семёнович.

            -- Да вот... -- упавшим голосом протянул я. -- Уборка-то, она для того и предназначена, чтобы от мусора избавляться. Вот и паспорт...

            -- Стало быть, Миша, вы случайно выбросили советский паспорт? -- укоризненно покачал головой консул.

            -- Ну да... вот так получилось... прошу простить...

            -- Ай-яй-яй, -- вздохнул Андрей Семёнович. -- А спохватились небось поздно?

            -- Ага... Что ж теперь делать?

            -- Эх, Миша, Миша, -- произнёс консул скорее с сочувствием, нежели с укоризной. -- Ну разве ж так можно? Да при Сталине вас бы за такое могли и расстрелять, знаете ли. Ну да мы не сталинсты, времена сейчас, слава Богу, другие. Что ж, Миша, пишите заявление.

            -- О пропаже?

            -- О пропаже и замене. Сделаем вам новый паспорт, так и быть. Пришлём по почте через три недели. Только уж на сей раз его не выбрасывайте, ладно?

            -- Честное комсомольское, Андрей Семёнович, -- произнёс я прочувствованным голосом. -- Обещаю, что буду хранить как зеницу ока. Большое спасибо, Андрей Семёнович.

            Уйдя от доброго консула, я тут же двинулся на почту, где поинтересовался, нет ли мне писем до востребования.

            -- Есть одно, сэр, -- ответил клерк, покопавшись в каком-то большом ящике.

            И протянул мне длинный продолговатый конверт синего цвета. На марке был изображён портрет генерала Кутепова, а ещё красовалась надпись из трёх букв -- "ВРР".

            Спрятав опасный конверт во внутренний карман пиджака, я пришёл домой. Поздоровавшись с папой, я немедленно проследовал в туалет -- единственную в доме комнату, запиравшуюся на задвижку. Усевшись на унитаз, я осторожно достал конверт и открыл его.

            Письмо в конверте гласило следующее:

           

            "Уважаемый господин М.Б. Горохов,

            Я счастлив Вам сообщить, что Министерство натурализации Восточно-Российской Республики рассмотрело Вашу просьбу о предоставлении Вам восточно-российского гражданства. Поскольку Ваши предки являлись по состоянию на 1917 год подданными Российской Империи, а Вы лично никогда не состояли в партии ВКП(б) (ныне известной как КПСС), Министерство натурализации приняло решение удовлетворить Вашу просьбу, как и подобает согласно Закону Восточно-Российской Республики о натурализации российских граждан и их потомков.

            Дабы получить оное гражданство, Вам, господин Горохов, надлежит явиться лично в любой филиал Министерства натурализации на территории Восточно-Российской Республики, имея на руках сие письмо. Кроме того, господин Горохов, поскольку Вы в настоящий момент являетесь гражданином государства РСФСР (ныне СССР), Вам также надлежит иметь с собой советский заграничный паспорт, который подвергнется в филиале означенного Министерства уничтожению. После того, как сие письмо будет предьявлено чиновнику означенного Министерства, а советский паспорт -- уничтожен, Ваша натурализационная церемония состоится незамедлительно -- и Вы станете гражданином Восточной России, свободной от большевистских пут и оков.

            Разрешите поздравить Вас, господин Горохов, с успешным предстоящим прибытием на свободную русскую землю.

           

            А.В.Сорокин, младший секретарь 3-й канцелярии Министерства натурализации"

           

            Ну что ж. Значит, так и сделаем.

            Жалко, конечно, отдавать им на уничтожение паспорт. Ну да хрен с ним. Официально-то он всё равно потерян.

 

Глава четвёртая

 

2000

 

            -- Ну что, Миша? -- спросила меня поздно вечером мама. -- Куда вы сегодня с Настей ходили?

            -- Да к Витьке Чистякову, -- небрежно отмахнулся я. -- Футбол смотрели.

            -- Ну и как? -- мама явно не собралась оставить меня в покое.

            -- Да так... -- уклончиво ответил я. -- Наши выиграли, 3:2. Шевченко два гола забил, и ещё один -- Арвеладзе.

            -- Миша, не валяй дурака, -- укоризненно сказала мама. -- Я же не о футболе тебя спрашиваю.

            -- А о чём же? -- насторожился я.

            -- Ну как же о чём... Как у вас там... с Настенькой-то?

            -- Да никак, -- пожал я плечами.

            -- Что ж, Миша, -- вздохнула мама, -- не мила она тебе, или как?

            -- Не то чтобы не мила, -- честно ответил я, -- но просто...

            -- Ну что "просто"-то?

            Разумеется, сказать правду я не мог никак. Но и врать маме как-то не хотелось.

            -- Понимаешь, какое дело, Миша, -- сказала мама. -- Настя-то, она за тебя замуж хочет.

            -- Вот как? -- удивлённо сказал я. Хотя на самом деле не так уж и удивился.

            -- Да, Миша, вот как. И почему бы тебе на ней не жениться?

            -- Ну, мам, знаешь ли... -- фыркнул я, -- такие вопросы с бухты-барахты не решаются.

            -- Я понимаю, Миша, но тут ведь такая ситуация...

            -- Какая ещё ситуация?

            -- Ты бедь через год уже можешь на гражданство подавать, верно? На американское...

            -- Ну, могу, -- кивнул я. -- Наверное, подам.

            -- А Настеньке-то, Миша, в Америку попасть хочется.

            Ах, вот оно что!

            -- Понимаешь, Миша, -- продолжила мама, -- Настя институт закончила, экономист она теперь. Но с такой специальностью, сам понимаешь, в Союзе особенно не развернёшься. Перспектив особых нет, так и будет всю жизнь за 140 в месяц мучиться.

            -- А в Америке, думаешь, перспектив с такой специальностью больше? -- усмехнулся я. -- Там ведь экономика совсем другая. Так что ей заново переучиваться придётся.

            -- Так она это понимает, Миша, а как же? Настя ведь готовилась, даже английский выучила как следует. И она трудностей не боится, на любую работу поначалу согласна. Ей ведь статус постоянный нужен, гринкарта эта самая, чтобы можно было в Америке жить и работать. А тут ты помочь можешь...

            -- Мама, я понимаю, -- сказал я твёрдым голосом, -- что Насте очень хочется зацепиться в Америке. Но я не могу так вот взять и жениться на ней лишь потому, что ей так заблагорассудилось.

            -- Ну почему же не можешь, Миша? Ведь ты же не женат, верно?

            В ответ я лишь промолчал. Впрочем, мама расценила моё молчание как согласие.

            -- Ну конечно, не женат. Если б ты женился -- написал бы мне, рассказал, жену бы с собой привёз. Но ведь не было этого, верно? Значит, не женат. А раз не женат -- так почему бы на Настеньке и не жениться?

            -- Мама, я понимаю, -- мой голос по-прежнему оставался твёрдым, -- что тебе очень хочется, чтобы я оказал Насте услугу. Но ведь это очень большая услуга. Такие услуги просто так не оказывают кому попало. Даже бывшим одноклассницам.

            -- Ох, Миша, Миша, -- укоризненно посмотрела на меня мама. -- Когда отец твой от нас ушёл, я осталась совсем одна. С двумя детьми на руках. И растила вас с Олечкой одна, и продолжалось это лет десять. А когда ты школу закончил, отец тебя в Америку учиться пригласил. Я бы могла и не отпускать единственного сына, верно? А ведь отпустила. Потому что знала, что там тебе будет лучше.

            -- Мама, я тебе очень благодарен, -- опустил я голову, -- и очень ценю всё, что ты для меня сделала. Но при чём же тут Настя?

            -- А вот при том, Миша, -- сказала мама. -- Когда ты уехал, я вскоре с родителями Насти, дядей Ваней и тётей Раей, очень сдружилась. Они мне очень помогли тогда. А потом тётя Рая меня и с Леопольдом Аркадьевичем познакомила. Хороший человек, интеллигентный, верно?

            -- Верно, -- согласился я. Леопольд Аркадьевич, мамин жених, мне действительно понравился.

            -- Так что, как видишь, -- наставительным тоном продолжила мама, -- родители Насти помогли мне жизнь мою разбитую устроить. А ты теперь не хочешь помочь их дочери. Не по-людски это, Миша. Не по-советски.

            Я с ужасом почувствовал, что стена моей непреклонности начинает слабеть под маминым напором. В Америке такая словесная атака называется "guilt trip" – чтобы человека переубедить, в нём вызывают чувство вины.

            -- Подожди, мама, -- попробовал я сменить оборонительную тактику. -- Ну хорошо, Настя хочет закрепиться в Америке. Так зачем же для этого выходить замуж?

            -- А как же иначе? -- удивилась мама.

            -- Да очень просто! Пусть едет в Америку по туристической визе, а когда окажется там -- идёт... да хотя бы в полицейский участок, и там просит политического убежища. Мол, она терпеть не может коммунистов, и ей хочется свободы и демократии. И если она вернётся, то у неё будут неприятности из-за политических убеждений. И потому хочет убежища. Дадут без проблем.

            -- Миша, да что ж это ты такое говоришь?! -- с ужасом воскликнула мама. -- Да ты понимаешь, что ты несёшь? Да разве ж так можно? Да ведь это же предательство Родины! Да ведь если кто, не дай Бог, узнает, так её мигом лишат советского гражданства! Она ведь потом не сможет в Союз даже в гости выбраться, вот как ты приехал. Да ты что, Миша?

            -- Ладно, извини, неудачная идея, -- согласился я с мамиными доводами.

            -- Конечно, неудачная! И думать о таких глупостях не смей! Если ехать в Америку, то вот как ты или отец твой. Чтобы и там иметь статус, и здесь. Вот и получается, что лучше всего -- через замужество.

            -- Ну, допустим, -- вздохнул я. -- Но почему на ней должен жениться именно я? Есть же специальные конторы, куда приходят богатые, состоятельные американцы, желающие жениться на русских девушках. Пусть пошлёт туда через Интернет свою фотку и анкету...

            -- Миша, да как ты не понимаешь? -- перебила меня мама. -- Да зачем же Насте выходить за какого-то американца, которого она в жизни не видела? Она же хочет выйти именно за тебя! Ты же за Настей ещё в школе ухаживал, помнишь? Или забыл уже?

 

*  *  *

 

1995

 

            -- Миша, не уезжай, пожалуйста, -- в пятый раз повторила Настя.

            -- Настя, ну как же "не уезжай"? -- вздохнул я и откинулся на спинку дивана. -- Мне ведь учиться надо, высшее образование получать.

            -- Учись тут. Получай здесь.

            -- Так поздно уже! -- махнул я рукой. -- Если бы я и хотел здесь поступать, так всё равно поезд ушёл. Экзамены во всех вузах уже завтра, а я никуда и документы-то не подавал.

            -- Поступай через год.

            -- Какое там "через год"? Через год, даже раньше, меня в армию заберут. Именно потому, что не поступил сейчас.

            -- Если заберут, то я тебя дождусь.

            -- Спасибо, Настя, -- вздохнул я, -- но в армию мне идти всё равно как-то неохота. В Америке оно как-то лучше.

            -- А когда в Америке экзамены? -- спросила Настя.

            -- А там экзаменов как таковых нет. Мне только два теста придётся сдать -- SAT и TOEFL.

            -- А если ты их не сдашь? -- с надеждой задала новый вопрос Настя. -- Тогда вернёшься, да?

            -- И тогда не вернусь, -- честно ответил я. -- Тесты и пересдать можно, не велика беда. В крайнем случае начну учиться не осенью, а весной.

            -- Значит, не вернёшься в любом случае?

            -- Нет, -- грустно покачал я головой.

            -- А как же я?

            Увы, на этот вопрос мне ответить было нечего. Не просить же Настю ждать меня четыре года! Да и вернусь ли я обратно, получив диплом?

            -- Миша! -- раздался голос мамы из гостиной. -- Одевайся и поехали, через час уже московский поезд отправляется!

            -- Мне... пора, -- выдавил я из себя, посмотрев на Настю.

            Вместо ответа она лишь беззвучно заплакала.

 

*  *  *

 

1999

 

            Как только я прилетел на Аляску, мне сразу же показалось, что я попал в прошлое. В начало века -- нет, не двадцать первого, который наступит уже очень скоро, а именно двадцатого.

            Конечно же, я имею в виду не технический уровень. По улицам Новоархангельска разъезжали автомобили и автобусы, многие горожане носили с собой сотовые телефоны и CD-плейеры, а дома их ждали Интернет и спутниковое телевидение.

            Нет, меня поразили совсем другие детали восточно-российского быта. По тротуарам шли домой гимназисты в старомодной форме. На углах стояли, поддерживая порядок, самые настоящие городовые в допотопных шинелях. А в присутственных местах -- да, да, именно так здесь назывались государственные учреждения -- строгие чиновники носили бакенбарды и вицмундиры.

            Всё это очень было похоже на провинциальный городок из дореволюционной, царской России. Разумеется, не настоящей, в которой за малостью лет я никогда не жил -- а скорее воображаемой, из фильмов про революционеров и детских книг вроде "Кондуита и Швамбрании".

            Также старорежимным показался мне доктор Тихомиров -- отец Лары, с которым она повела меня знакомиться сразу после натурализации. Парадный сюртук Сергея Васильевича, а также бородка клинышком и пенсне на носу придавали ему сходство с типичным интеллигентом из чеховского рассказа. А то и с самим Антоном Павловичем -- который, кстати, тоже был врачом.

            -- Прошу за стол, Михаил Борисович, -- предложил мне Тихомиров. -- К сожалению, супруга моя, Агафья Леонидовна, придёт домой только вечером. Однако надеюсь, что наш скромный обед придётся вам по вкусу. Дуняша, кухарка наша, сегодня особенно постаралась.

            Обед, сваренный алеуткой по имени Дуняша, действительно удался на славу. Как и следовало ожидать, блюда также были дореволюционными -- суп-прентаньер, куропатки в сметанном соусе, кулебяка с потрохами глухаря и профитроли в шоколаде. Не хватало разве что рябчиков с ананасами.

            Разумеется, не обошлось и без водки.

            -- Итак, господа, -- поднял рюмку доктор Тихомиров, обращаясь к нам с Ларой, -- выпьем же за счастливое прибытие Михаила Борисовича на русскую землю, свободную от большевиков!

            Выпить я не отказался, но пошутить при этом не преминул:

            -- Ну, Сергей Васильевич, большевики -- они есть везде. Просто они тут не у власти.

            Похоже, доктору моя шутка понравилась не очень. Вернее, очень не понравилась.

            -- Никаких большевиков, молодой человек, -- строго посмотрел он на меня, -- в Восточной России нет. Большевистская партия здесь запрещена.

            -- Как это запрещена? -- увидился я. -- А мне казалось, что у вас тут свобода и демократия.

            -- "У вас"? -- взгляд Сергея Васильевича стал ещё более строгим.

            Ах да! Ведь натурализацию-то я уже прошёл, сменив свой советский паспорт на восточно-российский.

            -- В смысле, у нас, -- поправился я. -- Я полагал, что наша Восточно-Российская Республика -- свободная и демократическая.

            -- Так оно и есть, Михаил Борисович, -- взгляд доктора несколько оттаял. -- Падение Российской Империи показало, что самодержавие себя исчерпало. И потому основатели нашей страны решили, что демократия является более приемлемой формой государственного устройства.

            -- Но если так, -- спросил я, -- то почему же у ва... у нас запрещена коммунистическая партия? Как в той же Российской Империи...

            -- Видите ли, молодой человек, -- ответил Сергей Васильевич, -- большевики -- это совершенно особый случай. Имеет ли право на существование партия, которая отказывает в этом самом праве всем прочим партиям? Я полагаю, что нет.

            -- А как же тогда... эта фраза Вольтера... -- порылся я в памяти, -- ну, как это он сказал... "I hate what you say..."

            -- "Je déteste ce que vous dites: je défendrai jusqu'à la mort votre droit à le dire," -- привела полную цитату Лара.

            -- Ну да, разумеется, -- кивнул доктор. -- "Я ненавижу, что вы говорите -- но жизнь отдам за ваше право это говорить". Всё верно, Михаил Борисович. Однако и у свободы слова есть свои ограничения. Классический пример -- крик "пожар!" в переполненном театре, когда никакого пожара нет. Даже в Северо-Американских Соединённых Штатах, славящихся своим свободолюбием, делать подобные вещи строго возбраняется, не так ли?

            -- Так, -- признал я.

            -- И, кроме того, любую политическую организацию следует судить не столько по словам, сколько по делам её. Недаром же в Германии до сих пор строго запрещена партия национал-социалистов.

            -- Ну, это-то понятно, -- махнул я рукой.

            -- Да, молодой человек, это действительно понятно. Ведь национал-социалисты причинили немало бед, горя и страданий как самой Германии, так и всей Европе. А большевики, Михаил Борисович? А большевики причинили немало бед, горя и страданий вашей несчастной Родине -- России. Как же их после этого не запрещать, скажите на милость?

            -- Так у нас... то есть в Союзе, -- пожал я плечами, -- никто и не отрицает ошибок и преступлений сталинского режима. Но это было в эпоху культа личности, а она уже давно закончилась.

            -- Я знаю, молодой человек, -- усмехнулся доктор, -- что Сталин в Совдепии давно уже выполняет роль козла отпущения, и весьма успешно. Однако я полагаю, что ни один здравомыслящий человек не станет отрицать очевидной истины -- никакой человек, даже Сталин, не смог в одиночку бы превратить Святую Русь в безбожное тоталитарное чудовище. Этот процесс был начат ещё Лениным и Троцким, и корни сталинского террора следует искать в большевистской власти как таковой, а не в злодейских помыслах одного-единственного человека.

            -- Знаете, Сергей Васильевич, -- не удержался я, -- если уж копаться в корнях, то зачем же останавливаться на Октябрьской Революции? Может быть, и Святая Русь была не такой уж идеальной и благообразной?

            -- Я весьма далёк от того, -- ответил Тихомиров, -- чтобы идеализировать Российскую Империю. И всё же, простите, Совдепия не выдерживает с ней никакого сравнения. Возьмём хотя бы... ну, скажем, такой простой пример, как две войны с одним и тем же противником -- Германией. Где находились российские войска в конце 14-го года? Под Варшавой и в австрийской Галиции! А советские войска в конце 41-го? Под Москвой, которую и удержали-то с огромным трудом!

            И снова я не смог удержаться.

            -- Видите ли, Сергей Васильевич... Когда шла Великая Отечественная война, Аляска... Восточная Россия находилась от театра военных действий очень и очень далеко. А вот моим предкам, в отличие от ваших, пришлось испытать все невзгоды и тяготы военных лет. Один из моих дедов, Тарас, был как раз под Москвой тяжело ранен. А другой дед, Олег, был в числе тех, кто удержал танки Гудериана под Тулой. Поэтому вы уж извините, но для меня война -- это слишком больная тема, чтобы использовать её как аргумент в политической дискуссии.

            После этих слов за столом возникла напряжённая пауза. Лара посмотрела на меня то ли с укоризной, то ли с ужасом. Впрочем, я и сам слегка испугался.

            Однако ответ доктора оказался весьма неожиданным.

            -- Вы напрасно полагаете, Михаил Борисович, -- сказал Сергей Васильевич, отнюдь не выказывая признаков гнева или неудовольствия, -- что мои предки отсиживались здесь и, как говорится, в ус не дули. Когда Гитлер напал на Россию, здешняя общественность ему отнюдь не сочувствовала. При всей ненависти к Сталину и большевикам восточные россияне прекрасно понимали, что Гитлер и его головорезы -- это ещё большее зло. Ибо победа Германии означала бы не только крушение большевиков, но и смерть России. Потому-то и был организован Русский Добровольческий Легион.

            -- Какой ещё легион? -- наморщил я лоб. -- Что-то я не слыхал...

            -- Ну да, конечно, -- усмехнулся доктор, -- в советских учебниках об этом небось не сказано ни слова. Однако Легион начал формироваться уже в 41-м, когда Рузвельт и Наполеон Шестой решились наконец объявить Гитлеру войну. Мой отец, Николай Терентьевич, также пошёл в этот Легион добровольцем. Начал войну рядовым, а закончил поручиком.

            -- Так этот Легион воевал вместе с западными союзниками?

            -- Именно так, Михаил Борисович. De jure Восточная Россия сохраняла нейтралитет, но de facto, как ни крути, она тоже была западным союзником Совдепии. Правда, когда англо-амеро-луизианцы высадились в конце 41-го в Африке, наш Легион ещё не был сформирован. И когда летом 42-го Паттон, разбив Роммеля, высадился в Сицилии и Италии, мой отец вместе со всем Легионом только-только прибыл в Англию.

            -- А мой дед Олег воевал как раз между Доном и Волгой, где наши не пустили Паулюса к Сталинграду.

            -- Ну, а в 43-м, -- продолжил Сергей Васильевич, -- союзники высадились в Нормандии. В Русском Легионе погиб каждый десятый, но мой отец, слава Богу, остался цел и невредим.

            -- А мой дед участвовал весной в Курской битве, а потом его перевели на север, и он отбрасывал фрицев от Ленинграда и освобождал Прибалтику.

            -- А отец освобождал Париж, потом Брюссель. Поздней осенью 43-го форсировал Рейн, зимой дошёл до Берлина...

            -- А дед освобождал Минск, потом вышел на границу с Польшей...

            -- А вот до Польши легионеры не добрались, -- развёл руками доктор, -- вместо этого отцу пришлось несколько месяцев осаждать Берлин. А в Польшу вошли только англичане, американцы, луизианцы...

            -- Ага, знаю, -- кивнул я. -- Я помню рассказы деда. Там в конце было вроде соревнования -- кто раньше доберётся до Варшавы. Наши вроде доходили быстрее, но тут поляки устроили восстание -- и сами немцев выгнали. А там к ним и западные союзники подоспели. Вот и получилась у нас с ними встреча на Висле. А там уж и Берлин пал, вот война и закончилась.

            -- А я ведь понимаю, -- усмехнулся Сергей Васильевич, -- почему Эйзенхауэр не пустил наш Легион в Польшу. Очень уж не хотелось Рузвельту, чтобы на Висле встретились красные и белые.

            -- Очевидно, Рузвельт не хотел раздражать Сталина, -- подумал я вслух.

            -- Вне всякого сомнения, Михаил Борисович, -- кивнул доктор. -- И ведь своей цели он добился, не так ли? Сокрушив одного тирана, с другим он обо всём полюбовно договорился. Гитлер свёл счёты с жизнью, а Сталин оказался в числе победителей.

            -- Ну, для Союза это была скорее не победа, а ничья, -- пожал я плечами. -- СССР всего-навсего вернулся к границам 41-го года.

            -- Да, Сталин поначалу требовал большего, -- сказал Сергей Васильевич. -- Но Рузвельт уговорил его в Потсдаме от этих требований отказаться. В обмен на это Сталин получил огромные репарации из Германии и "план Маршалла". Но главное даже не в этом. Рузвельт сумел убедить Сталина, что Запад и Совдепия вовсе не обязательно должны друг с другом враждовать. Рузвельт и Сталин договорились о том, чтобы Польша, Чехословакия и прочие восточноевропейские страны были свободны как от советского, так и от англо-амеро-луизианского военного присутствия. Ну, а через год Черчилль произнёс свою знаменитую речь в Фултоне о японском пауке, опутавшем всю Восточную Азию. Тогда-то и началась Холодная Война, которой и по сей день конца-краю не видно. А Совдепия так и осталась в стороне.

            -- А что же тут плохого? -- удивился я. -- В конце концов, в Советском Союзе воевать не хочет никто. Слишком уж дорого обошлась стране и народу Великая Отечественная -- а в итоге всё равно, можно сказать, остались при своих.

            -- Я отнюдь не желал бы ввергнуть Россию в новую войну, -- покачал головой доктор. -- Но если бы Запад отнёсся к большевистскому режиму с той же твёрдостью, с какой он противостоит японским самураям, то, как знать... Может быть, что-то бы в России и изменилось.

            -- Но ведь и так всё изменилось, -- снова пожал я плечами. -- Сталин умер, Хрущёв его осудил, культу личности конец, ГУЛАГа больше нет, сталинские преступления больше не повторятся.

            -- И это вы называете изменениями? -- удивлённым тоном спросил Сергей Васильевич. -- Да ведь большевики по-прежнему у власти! Да ведь в стране по-прежнему только одна партия -- то есть de facto ни одной! Да ведь демократией в России и не пахнет -- не станете же вы, молодой человек, считать демократическими выборами этот низкопробный балаган с одним кандидатом на место? Да ведь по-прежнему свирепствует цензура, противники режима сидят в лагерях, и никакой свободой слова, печати, собраний даже не пахнет! Какие же это изменения, скажите на милость?

            На этот раз я ответил не сразу. Действительно, тут было над чем подумать.

            -- Видите ли, Сергей Васильевич... -- заговорил я наконец. -- Конечно, выборы в Советском Союзе -- это действительно если и не балаган, то по крайней мере фарс. И всё же не следует забывать, что демократия -- это власть народа, верно? А раз так, то демократический строй -- это такой строй, который угоден большинству народа. И вот как раз большинство советских людей, уверяю вас, вполне довольны существующим положением. Их вполне устраивают бесплатная медицина, бесплатное образование, символическая квартплата и прочие социальные блага, которые не очень-то доступны неимущим слоям населения в странах Запада. Да, конечно, есть так называемые диссиденты, которые жить не могут без прав, свобод и настоящей демократии -- но ведь их, прямо скажем, в СССР очень мало. И их влияние на самом деле весьма ничтожно...

            -- Это не их вина, -- заметил доктор. -- Им противостоит вся мощь тоталитарной государственной машины. А кто помогает диссидентам? То-то и оно, что Запад не оказывает им никакой поддержки. А ведь таковая поддержка наверняка хоть сколько-нибудь уравняла бы их шансы в борьбе с режимом.

            -- И тем не менее, -- ответил я, -- факт остаётся фактом: большинство советских граждан вполне довольны этим самым режимом. И этого достаточно.

            -- А как же быть недовольным? -- не согласился со мной Сергей Васильевич. -- В любой нормальной стране существует оппозиция, и любой гражданин вправе не соглашаться со своим правительством. А в Совдепии?

            -- А в Союзе, -- я по-прежнему употребил более знакомый мне термин, -- у недовольных есть очень простой выход. Если советскому человеку так уж невыносим правящий режим, то он может просто уехать. Хоть в Европу, хоть в Америку, хоть в Африку. Более того, он при этом даже не лишится советского гражданства. Если, конечно, не займётся, как Аксёнов или Войнович, активной антисоветской деятельностью. Ну, или не уедет на Аляску.

            -- Что вы, Михаил Борисович, только что и сделали! -- усмехнулся доктор. -- Как ни защищаете вы Совдепию и её порядки -- а в итоге всё же оказались здесь. Согласитесь, что в этом есть некоторая ирония.

            -- Не соглашусь, -- покачал я головой. -- Я приехал сюда не из политических соображений. А исключительно из-за Лары.

            И я посмотрел на свою невесту. Промолчав почти всё это время, Лара и здесь не вымолвила ни слова. Только покраснела и смущённо улыбнулась.

            -- Н-да-с... -- протянул Сергей Васильевич. -- Ну что ж, молодой человек... Думаю, вы понимаете, что на протяжении нашей... хм... занимательной беседы я не столько предавался чревоугодию, сколько, так сказать, формировал мнение о женихе моей единственной дочери. Да-с.

            Я немного испугался. А что, если я ему не понравился? Тогда зачем я вообще ввязался в эту безумную авантюру?

            -- Так вот, Михаил Борисович, -- продолжил доктор, -- я всегда испытываю уважение к тем, кто не пытается угодить собеседнику, а смело отстаивает своё мнение, причём делает это чётко и аргументированно. Насколько я могу судить, молодой человек, вы относитесь именно к таким людям. И я весьма доволен, что именно вы станете моим зятем.

            Я шумно вздохнул с облегчением. Кажется, пронесло.

            -- Таким образом, -- сказал Сергей Васильевич, -- можно наконец подумать и о свадьбе. Нужно выбрать подходящий день.

            -- Воскресенье? -- предложила Лара.

            -- 14 июня? -- ответил доктор. -- Что ж, хорошо...

            -- Как 14-го? -- удивился я. -- Сегодня же 23-е...

            -- Нет, Миша, сегодня 10-е... -- мягко заметила Лара.

            Ах да! У них ведь тут и стиль тоже старый.

 

Глава пятая

 

2000

 

            -- Миша? -- удивилась Настя, открыв дверь.

            Впрочем, лицо её выражало не столько удивление, сколько радость.

            -- Привет, Настя. Нам нужно поговорить.

            Её лицо засияло.

            -- Да ты заходи, Миша. Я одна дома, мама с папой на концерт ушли. Пойдём вон в кухню, я тебя чаем угощу с пирожными...

            -- Нет, Настя, спасибо, но я не хочу.

            -- Ну не хочешь, и ладно. Пошли тогда ко мне в комнату.

            -- Вообще-то я ненадолго, -- замялся я.

            Радость на лице Насти сменилась тревогой.

            -- А что такое, Миша?

            Ходить вокруг да около мне не хотелось.

            -- Видишь ли, Настя... Мне сказа... мне стало известно, что ты... хочешь выйти за меня замуж, и уехать со мной в Америку.

            Я не стал говорить "выйти замуж, чтобы уехать". Это прозвучало бы слишком некрасиво.

            -- Это правда или нет? -- спросил я.

            Потупив глаза и зардевшись, Настя робко кивнула. Теперь в её глазах появилась надежда.

            Мне очень не хотелось эту надежду у неё отнимать, но выхода не было.

            -- К сожалению, Настя, я вынужден тебя разочаровать.

            -- Почему? -- прошептала она одними губами, печально глядя мне в глаза.

            -- Потому что у меня уже есть... любимая женщина.

            На Настю было жалко смотреть. Опустив голову, она явно изо всех сил старалась не расплакаться. И чем больше я смотрел на Настю, тем больше моё сердце переполнялось жалостью. И нежностью. Но что я мог сделать?

            А всё-таки делать что-то было надо. Просто так уйти я тоже был не в силах.

            И тут у меня появилась на редкость безумная идея.

            -- Послушай, Настя, -- сказал я. -- Давай сделаем так: завтра мы с тобой поедем в Москву, и там попросим для тебя в американском посольстве обычную туристическую визу. Если её тебе дадут, то обратно в Америку мы полетим вместе. Покажу тебе там Чикаго, другие города. Может, тебе ещё и не понравится. А если понравится -- хорошо, я на тебе женюсь. Но этот брак будет чисто фиктивным, чтобы ты получила гринкарту. Поедешь со мной на таких условиях?

            Ох, как мне хотелось, чтобы она отказалась! И в то же время я почему-то втайне надеялся на её согласие.

            -- Поеду, -- подняла наконец Настя голову.

            Но взгляд её по-прежнему был полон грусти и разочарования.

 

*  *  *

 

1999

 

            -- Венчается раб Божий Михаил, рабе Божией Ларисе во имя Отца, и Сына, и Святого Духа...

            Я окончательно ощутил, что попал если и не в прошлое, то в какой-то иной мир.

            Jesus Christ! Видели бы меня сейчас пионервожатая Маша, директор школы Ярослав Иванович, классная руководительница Валентина Васильевна! Я, комсомолец и потомственный атеист Миша Горохов, венчаюсь в церкви! В лучшем случае это похоже на идиотскую шутку, в худшем -- на святотатство.

            Хорошо ещё, я в Бога не верю -- а то бы убоялся гнева Его.

            Впрочем, коготок увяз -- всей птичке пропасть. Взялся за гуж -- не говори, что не дюж. Назвался груздем -- полезай в кузов...

            Так я пытался уговорить себя, что назад дороги всё равно нет. Начал дело -- кончай смело.

            -- Венчается раба Божия Лариса, рабу Божиему Михаилу во имя Отца, и Сына, и Святого Духа...

            Шею мне натирала цепочка, на которой висел золочёный крестик. Я ощущал себя обманщиком, мошенником, самозванцем. Которому не место среди приличных людей -- а уж тем более в церкви.

            Но ведь этот брак -- настоящий, подлинный, всамделишный. Я действительно люблю Лару. Потому-то и приехал в чужую страну. Потому-то и разыгрываю эту трагикомедию.

            А раз так -- Бог простит. Даже если он есть.

            -- Господи, Боже наш, славою и честию венчай их!

            Вот и всё. Свершилось. Теперь Лара стала моей женой.

            Потом отец Дионисий благословлял нас и пел "Отче наш". Потом мы с Ларой по очереди пили из чаши красное вино. Потом мы целовали иконы и крест. Закончился обряд нашим собственным поцелуем.

            А затем был пир горой, а уж потом -- брачная ночь. Но её я описывать не буду. Как-то неудобно, да и не склонен я к эксгибиционизму.

 

*  *  *

 

            Вернувшись с Аляски в Чикаго, я нашёл наконец работу, после чего снял небольшую квартиру. Через месяц приехала Лара, и мы прожили в этой квартире несколько недель в любви и согласии.

            А потом наступил новый учебный год -- и Ларе пришлось возвращаться в Сен-Луи.

            Теперь она приезжала только по выходным -- ну и, конечно, на каникулах. По правде говоря, в каком-то смысле это было даже удобно -- иногда мы (как все нормальные молодожёны) спорили и даже ссорились, так что перерывы в общении были весьма кстати. Не проходило дня, как я звонил Ларе (или она мне), и мы тут же мирились.

            Что же касается конспирации, то она по-прежнему соблюдалась. Близких друзей в Чикаго у меня не было, а с неблизкими, равно как и с приятелями по работе, я встречался по вечерам в рабочие дни. Общение с ними обычно ограничивалось игрой в шахматы, походами на хоккей или посиделками в баре -- и этого мне было вполне достаточно.

            Также в рабочие дни я иногда забегал к папе. К нему как раз переехала Жанг Лан, так что мой отьезд в собственное жилище оказался весьма кстати.

            Так шли дни, недели, месяцы. Последний учебный год Лары в “L'Universite de l'empereur de Saint Louis” подходил к концу. Оставалось написать дипломную работу -- что-то там про Рафаэля с Микеланджело. Или да Винчи.

            -- Скорей бы закончить, -- то и дело мечтательным тоном говорила Лара. -- И тогда...

            До конца Лара не договаривала, но что будет "тогда", ясно было и так. Степень магистра искусствоведения, окончательный переезд в Чикаго, получение американского гражданства, семейное счастье -- и никакой больше конспирации. Ну, или почти никакой. Живи да радуйся.

            Но написать дипломную работу было не так-то легко -- тема оказалась более сложной и запутанной, чем Лара предполагала.

            -- Миша, извини, но мне нужно поработать как следует пару недель, -- виноватым голосом сообщила она мне по телефону. -- Я просто обязана сконцентрироваться. И потому, увы, не смогу в эти выходные приехать. И в следующие тоже.

            Что ж, обязана так обязана. Пусть концентрируется.

            Пожелав Ларе успешной работы, я взял на своей работе отпуск. И поехал наконец домой, в Союз. Навестить маму, сестру с мужем и племянника Костю.

            (Не будь женат на Ларе, добавил бы "...и Настю".)

 

Глава шестая

 

2000

 

            Вернувшись от Насти, я с нетерпением ждал, пока все пойдут спать. Дождавшись, пошёл в гостиную и включил компьютер.

            Работал комп плохо, и к Интернету я подключился лишь с третьей попытки. Очень раздражала медлительность, но другого выхода не было. Это не Чикаго, здесь кабельных провайдеров нет, один dial-up. Как говорится, лопай, что дают.

            Забравшись наконец в свой почтовый ящик на www.yahoo.com, я увидел там десять новых писем. Девять из них -- привычный назойливый спам. А вот десятое -- от "lara1977@mail.er".

            Я вздрогнул и машинально оглянулся по сторонам. Ведь домен ".er" ("East Russia") находится в СССР под строжайшим запретом. Ни с одного советского IP-адреса попасть на какой бы то ни было восточно-российский сайт невозможно -- эту идеологическую чистоту блюдёт с советской стороны специальный фильтр. Другой же фильтр не пускает пользователей с Аляски на советские сайты. Такой вот Виртуальный Занавес.

            Но залезть в американский почтовый ящик и получить письмо с восточно-российского мне не мог помешать никто. Кроме боязни нарваться на неприятности, если кто-нибудь об этом узнает.

            -- Почему она не пользуется своим университетским адресом, ведь он же луизианский? -- проворчал я, открывая письмо Лары. -- Или она уже не студентка?

            Как ни странно, ответ на этот вопрос содержался в первых же строчках:

 

            "Миша, любимый мой!

            Можешь меня поздравить! Я закончила дипломную работу -- потому-то и к Интернету не подходила все эти дни -- и получила отличную оценку: 98 из 100 возможных! Теперь я -- дипломированный магистр искусствоведения, и моя нелёгкая студенческая одиссея наконец завершена. Господи, как я рада!

            Кроме того, у меня есть ещё одна новость. Мои папа с мамой приготовили для меня сюрприз -- подарок к окончанию университета. Поскольку я им постоянно жаловалась, что у меня из-за этой дипломной горячки совершенно разладились нервы, они купили мне путёвку на горный курорт "Parque del Sur", что в мексиканском штате Колорадо. Собственно, они купили путёвки для нас обоих -- но я же не могла им сказать, где ты сейчас, верно? :-( Поэтому я сказала им, что мы едем оба -- но на самом деле еду одна. :-(((

            Я выезжаю туда буквально через час -- и проведу там неделю, так что когда вернусь в нашу милую чикагскую квартиру, ты будешь уже там. К сожалению, я слышала, что этот мексиканский курорт -- очень глухое место, и выйти в Интернет оттуда невозможно. :-( Но я позвоню тебе в Чикаго, когда ты вернёшься из Совдепии. Надеюсь, хотя бы один телефон там в горах найдётся. :-)

            Всё, дорогой, мне пора собираться.

            Люблю, целую, жду.

            Твоя жена Лара."

           

            Прочитав письмо, я испытал смешанные чувства.

            С одной стороны, как теперь связаться с Ларой, чтобы рассказать ей о своём безумном замысле с фиктивной женитьбой на Насте? Может, позвонить? Сейчас Лара наверняка уже в Мексике... а что я знаю о Мексике? Единственное, что я мог вспомнить -- это Олимпийские игры в Лос-Анхелосе... мне тогда было шесть лет, но я помню, как наши в очередной раз всех набрали больше всех медалей... Что же касается штата Колорадо, то я понятия не имею, где он находится... не говоря уже о курорте "Parque del Sur"... и как теперь найти номер? Да и вообще телефонный звонок отсюда -- дело опасное, мало ли кто подслушивает...

            С другой стороны, мне, често говоря, не очень-то хотелось радовать Лару такими... мягко говоря, странными новостями. И от сознания того, что неприятный разговор откладывается, я чувствовал нечто вроде облегчения.

            Что ж, придётся поставить Лару перед фактом...

            -- Что, Мишка, не спишь? Всё полуночничаешь?

            Подскочив на стуле от ужаса, я судорожно принялся искать кнопку, которая бы отключила монитор. Однако вместо нужной кнопки я нажал на какие-то другие, в результате чего изображение на экране стало более ярким и светлым.

            Окончательно запаниковав, я ухватился за шнур и выдернул его из розетки, после чего экран наконец-то выключился. Вместе с компьютером.

            -- Ой, Мишка, да что ж ты так напугался?

            Только сейчас я несмело обернулся. В дверях гостиной стояла в халате Оля -- моя старшая сестра.

            -- Я тут проснулась, вышла на минутку из комнаты, смотрю -- свет в гостиной, ты ещё не спишь, вот и подошла. Неужели я тебя так испугала, Мишка?

            -- Да нет, ничего, -- пробормотал я. -- Всё в порядке, Оля. Спокойной ночи.

            -- Ну, ладно, спокойной ночи, -- ответила Оля. -- Больше так не пугайся.

            После чего вдруг покраснела, хихикнула и удалилась.

            Наверное, решила, что я гулял по порносайтам.

 

*  *  *

 

            Самолёт подлетал к "O’Hara" -- международному аэропорту города Чикаго.

            Рядом со мной в кресле у иллюминатора дремала уставшая Настя.

            Мне же было не до сна. Снова и снова я прикидывал, что же мне делать. Причём камнем преткновения был даже не предстоящий разговор с Ларой, в процессе которого мне надлежало уговорить её согласиться с планом дальнейших действий. Проблема была именно в самом плане -- вернее, в его отсутствии.

            Ну, хорошо, допустим, я фиктивно женюсь на Насте. И через год подаю на гражданство. Ещё через три года Настя получает постоянную гринкарту, мы разводимся -- и всё, мой долг перед мамой и родителями Насти выполнен.

            Стоп. Я ведь уже женат на Ларе. Две жены -- это полигамия, это преступление, в Америке это незаконно. Да и в СССР незаконно, и в Восточной России, и в Луизиане. Разве что в какой-нибудь Саудовской Аравии... но не будем отвлекаться.

            Итак, полигамия незаконна. Можно иметь одновременно хоть тысячу любовниц, но официально жениться только на одной из них. Лицемерие? Возможно. Есть ли способ обойти этот закон? Не вижу. Развестись с Ларой и жениться на Насте, а потом наоборот? Нет, это уж слишком.

            Стоп. А как вообще американское правительство -- равно как и правительство штата Иллинойс -- узнает о моём двоеженстве?

            Вот в Союзе, например, при заключении брака в паспорт ставится штамп. Так что там полигамия не только незаконна, но и невозможна. Ни в одном ЗАГСе второй брак не зарегистрируют, если в паспорте стоит штамп о первом -- и нет штампа о разводе. И на Аляске такие же порядки.

            Стало быть, о моём браке с Ларой знают... кто? Правительство Восточной России, поставившее мне в паспорт штамп. Церковь святого Владимира, где мы год назад венчались. А кто ещё?

            В Америке -- никто. Здесь штампов в паспортах нет, есть "брачные лицензии". Можно жениться в одном штате, потом в другом, потом в третьем... В конце концов могут и поймать -- но не обязательно.

            А как поймают меня? С точки зрения штата Иллинойс у меня будет одна жена -- Настя. А кто такая Лара? Официально -- просто любовница, с которой я живу. Аморально? Но вполне законно.

            Стоп. А как я буду подавать через год на гражданство? Там ведь надо заполнять анкету, а в анкете указать, на ком женат. Если женат.

            Что ж, укажу Настю. Ларе-то замужество за мной для получения гражданства всё равно ни к чему, она же здесь родилась.

            А когда разведусь с Настей, тогда можно и снова жениться на Ларе. Уже здесь, в Иллинойсе. И все будут довольны и счастливы.

            Осталось только уговорить принцессу. То есть убедить Лару...

 

*  *  *

 

            Пройдя таможенный досмотр, мы с Настей вышли из аэропорта и сели в мою машину, припаркованную на специальной долгосрочной стоянке ещё до отпуска.

            Поскольку я втайне надеялся, что Насте в Америке может и не понравиться -- а тогда затевать комедию с фиктивным браком не придётся и вовсе! -- у меня появилось намерение показать ей какие-нибудь... скажем так, не самые благополучные кварталы. Но сил ехать на южную окраину Чикаго у меня уже не было. И потому по дороге из аэропорта я показал Насте лишь озеро Мичиган, высоченную башню "Sears" и "Дом русской книги" на улице Диван. А экскурсию под названием "Чикаго -- город контрастов" оставил на завтра.

            Когда мы приехали домой, уже стемнело. Я галантно предложил Насте устроиться в спальне, но она предпочла диван в гостиной. Не будучи в силах спорить, я пожал плечами и удалился в спальню сам.

            Кое-как раздевшись, я плюхнулся на нашу с Ларой двуспальную кровать и забрался под одеяло, после чего из последних сил дотянулся до пульта управления и включил телевизор. Усталость усталостью, а по американскому ТВ я уже успел безумно соскучиться.

            После этого где-то с полчаса я переключал каналы -- с бейсбола на "Симпсонов", с боевика на реалити-шоу, с MTV на HBO -- не останавливаясь ни на одном канале больше пяти минут.

            А когда я добрался до CNN, в дверь кто-то постучал. Собственно, местоимение "кто-то" здесь уместно не вполне -- я прекрасно знал, кто именно стучит, ибо больше никого в квартире не было.

            -- Да? -- пробормотал я сонным голосом.

            -- Можно? -- дверь приоткрылась, и показалась голова Насти.

            -- Да можно, -- пожал я плечами, -- почему же нет?

            -- Мне что-то не спится, -- сказала она, входя в комнату, -- наверное, в самолёте выспалась. Можно, я с тобой телевизор посмотрю?

            Вообще-то в гостиной тоже есть телевизор, но прогонять Настю я не стал. В самом деле, ведь всё интереснее делать в компании, даже смотреть ТВ.

            -- Я тут... присяду, хорошо? -- спросила Настя, подходя к кровати.

            -- Э... о'кей, -- ответил я немного настороженным тоном.

            С другой стороны, стульев в спальне действительно не было. Не сидеть же ей на полу!

            Настя подошла к кровати слева и села на подушку. Чтобы у неё было достаточно места, я сдвинулся вправо, из-под одеяла по-прежнему не вылезая.

            А в телевизоре начался очередной выпуск новостей.

            -- Сегодня утром, -- произнесла дикторша с озабоченным лицом, -- произошёл террористический акт в Тель Авиве -- столице Государства Израиль. В одном из кафе в центре города взорвалась принесённая туда заранее бомба. От взрыва погибли пять израильтян и трое палестинцев. Ответственность за происшедшее взяла на себя террористическая организация "Хамас".

            -- Ой, как же это... -- озабоченным тоном сказала Настя. -- Ведь там, в Израиле, и наши тоже есть, которые из Союза...

            -- Да не бойся, -- ответил ей я. -- Там теракты редко бывают, где-то раз в полгода.

            -- Что-то неудобно так сидеть, -- пожаловалась мне Настя. -- Можно, я немного прилягу?

            Покосившись на неё, я  заметил, что Настя как-то очень уж легко одета -- на ней была лишь короткая сорочка. Несколько смутившись, я отвёл взгляд, так ничего и не ответив.

            -- Вот... так удобнее, -- довольным тоном произнесла Настя.

            Снова посмотрев налево, я убедился, что теперь Настя уже не сидит, а лежит -- к счастью, поверх одеяла, так что приличествующий данному случаю этикет (если он вообще существует) нарушен не был. Чтобы не смотреть на её обнажённые ноги, я с подчёркнутым достоинством опять перевёл взгляд на телеэкран.

            -- Президент Государства Палестина Махмуд Аббас, -- как раз продолжала рассказ о ближневосточных событиях дикторша, -- решительно осудил террористов и пообещал предпринять все меры к их обнаружению и поимке, а также выразил искреннее сочувствие израильскому народу. В свою очередь, премьер-министр Государства Израиль Ури Авнери призвал население своей страны к спокойствию и поблагодарил президента Аббаса за столь необходимую в этот тяжёлый час поддержку. Также премьер-министр Авнери заявил, что израильская полиция сделает всё, чтобы не допустить бессмысленных "актов возмездия" со стороны террористических организаций "Иргун" и "Ках".

            -- А что ж они раньше-то этих террористов не поймали? -- спросила Настя.

            -- Ну, это не так-то просто, -- ответил я, по-прежнему стараясь не смотреть в её сторону. -- К тому же террористов подкармливают из-за границы.

            -- Кто ж таких злыдней подкармливает?

            -- Ну, "Хамас" и "Хезболлу" -- Иран с Ливией, за которыми стоят японцы.

            -- А... этих... "Иргун" и "Ках"?

            -- Считается, что никто, -- усмехнулся я, -- но на самом деле -- тоже, наверное, японцы. Чем больше хаоса на Ближнем Востоке, тем им сподручнее. А Запад, наоборот, пытается там всех успокоить и помирить.

            -- Ой, что-то холодно, -- снова отвлеклась от политической дискуссии Настя.

            Ещё бы не холодно, в сорочке-то!

            -- Вот так теплее будет, -- слева послышался шорох. -- Да, теперь хорошо.

            И я с ужасом понял, что теперь уже Настя залезла под одеяло. Даже не спросив разрешения, между прочим.

            И что же мне оставалось делать в такой ситуации? Выгнать девушку из-под одеяла на холод?

            Самым разумным мне показалось не делать ничего. И я снова попытался сконцентрироваться на телерепортаже с Земли Обетованной.

            -- Чуть позже в Иерусалиме, -- сообщила всё та же дикторша, -- состоялась пресс-конференция генерала Уэсли Кларка, командующего англо-американским миротворческим корпусом. Генерал Кларк также осудил террористический акт, совершённый "Хамасом", после чего заверил израильтян и палестинцев, что вверенный ему миротворческий корпус и дальше будет стоять на страже мира и добрососедства в регионе. Также генерал подчеркнул, что как существующие израильско-палестинские границы, так и статус Иерусалима как вольного города останутся неизменными -- несмотря ни на какие теракты.

            -- Видишь? -- кивнул я Насте. -- Там ещё в 48-м стало ясно, что как только британцы уйдут, евреи с арабами тут же передерутся. Вот они и остались, да ещё амеры пришли. Но уже типа не как колонизаторы, а как миротворцы. Так что поделить Палестину поделили, как ООН велела -- а миротворцы остались. Как в детском саду, где иных детишек по разным углам рассаживают, чтобы не передрались.

            С каждым предложением я произносил слова всё быстрее и быстрее -- очевидно, для того, чтобы скрыть своё смущение и нервную дрожь. Или чтобы сделать вид, что ничего особенного не происходит. Так, двое школьных друзей беседуют об истории.

            -- И что же из всего этого вышло? -- спросила Настя.

            Не успев ответить на этот вопрос, я вдруг ощутил, что к моей левой ноге притронулось что-то холодное -- судя по всему, правая нога Насти. Я вздрогнул -- но опять сделал вид, что ничего особенного не произошло.

            -- Да миротворцы эти до сих пор там сидят... -- снова затараторил я, проглатывая слова, -- собственно, к ним уже все привыкли. Да и евреи с арабами привыкли за полвека, что хочешь не хочешь, а бок о бок жить придётся. Есть, конечно, придурки с обеих сторон -- типа Бендера: "я бы взял частями, но мне нужно сразу". Но их теперь уже мало, и сделать они ничего не могут. Разве что кафе иногда взорвать или дискотеку.

            И тут я понял, что ещё немного -- и у меня в трусах тоже что-то взорвётся. Ибо на моё колено легла Настина рука.

            Меня одновременно пронизали ужас, стыд и вожделение. Теперь я уже был не в силах ни говорить, ни даже двигаться. Я понимал, что обязан Настю остановить -- но в то же время мне почему-то совершенно не хотелось

 этого делать.

            А между тем Настина рука поползла по моему бедру вверх.

            Всё выше, и выше, и выше...

 

Глава седьмая

 

            Проснувшись, я с удовольствием вспомнил только что увиденный эротический сон.

            И тут же понял, что этот сон был явью. Рядом со мной спала Настя.

            Впрочем, слово "рядом" -- не самое правильное. В данном случае куда лучше подошло бы слово "вместе".

            Ибо моя правая рука мирно покоилась на её левой груди. А где покоилась правая рука Насти, я лучше умолчу.

            Довершали эту замечательную картину остатки нашей одежды, в беспорядке разбросанные по кровати.

            Повернувшись с левого бока на спину и убрав Настину руку оттуда, где ей быть не полагалось, я обхватил руками голову и тихо застонал. В эту минуту я понял, как себя чувствуют грешники, продавшие душу дьяволу -- и уже потратившие вырученные деньги.

            Всего одна ночь блаженства и экстаза -- и муки совести всю оставшуюся жизнь. Лара, конечно, не узнает -- но я-то буду знать.

            Эх, если б можно было стереть собственную память! Или убедить себя, что всё происшедшее было и впрямь не более чем сном...

            Но в следующую секунду мне стало отнюдь не до психотронных изысканий -- я услышал страшный, ужасный, душераздирающий звук, от которого мои волосы встали дыбом, а душа ушла в пятки.

            Этим звуком был скрип дверного замка, открываемого ключом.

            --  Oh no, oh shit, oh God, oh fuck, oh Jesus, -- забормотал я нечто вроде молитвы, пусть и сдобренной сквернословиями.

            Нет, нет, этого не может быть! Ведь Лара уехала на мексиканский курорт. Она вернётся только через три дня. А кто же открывает дверь? Значит, это кто-то другой. Или папа, или Бен с работы, или Пит из шахматного клуба. Но откуда у них ключи? А может, это building manager, то бишь домоуправ? Но почему сначала не позвонил? А может, взломщик? О, только бы это был взломщик!

            Увы, это не был взломщик.

            -- Ми-ша! -- весело раздался такой знакомый, такой любимый -- и такой леденящий душу голос. -- А вот и я!

            -- Как, уже? -- непроизвольно задал я естественный вопрос.

            -- Ой, мне в этом Парке быстро надоело. Скучно там больно, да и без тебя тоскливо. Вот я и уехала пораньше.

            Дверь за Ларой захлопнулась.

            -- А ты где? -- спросила она. -- В спальне или в гостиной?

            -- В спальне! -- машинально ответив я, вспомнив, что в гостиной лежат вещи Насти.

            И тут же понял, что допустил непоправимую ошибку. Одно дело -- вещи без Насти, другое – Настя без вещей... а заодно и без одежды. Это куда хуже.

            По коридору застучали шаги.

            Положение было безвыходным -- и одновременно анекдотичным. Впрочем, нет -- в анекдотах обычно из командировки возвращается муж, и любовнику достаточно просто скрыться. Будь ситуация именно такой, я бы немедленно выскочил из постели, прыгнул к окну, открыл его и сиганул с третьего этажа вниз -- даже рискуя как сломать ноги, так и попасть в полицию за эксгибиционизм.             Однако в данном случае моя задача была гораздо сложнее. На то, чтобы дотащить Настю до окна и сбросить её вниз, времени у меня не было.

            Шаги в коридоре неумолимо приближались.

            В отчаянии я завертел головой по сторонам. На какую-то долю секунды взгляд мой задержался на пульте управления видеомагнитофоном. Увы, помочь мне этот прибор не мог. Жизнь -- не видеокассета, её назад не отмотаешь, и даже паузу сделать не получится.

            Дверь в коридор начала открываться.

            Всё, что я успел сделать в последний момент -- это накрыть Настю одеялом. С головой.

            -- А ты ещё в постели, дорогой мой? -- ласково улыбнулась мне Лара, входя в спальню.

            -- Д-да... -- выдавил я из себя, пытаясь по возможности скрыть нервную дрожь.

            -- Наверное, соскучился? -- подмигнула она мне, по-прежнему ничего не замечая. -- Что ж, я как раз собиралась принять с дороги душ. Можешь ко мне присоединиться.

            И Лара развернулась на 180 градусов, чтобы проследовать обратно в коридор -- а затем в ванную.

            Я просто не мог поверить своему счастью. Неужели мне всё-таки удастся спастись? Если я сейчас подожду, пока Лара уйдёт в ванную, после чего разбужу Настю и попрошу её быстро одеться и поскорее убраться в гостиную...

            Увы, судьба распорядилась иначе. Находясь под одеялом без притока свежего воздуха, Настя начала во сне задыхаться. И проснулась. И высунула из-под одеяла голову.

            -- Мишачтотакоектоэтопришёл... -- спросонья пробормотала Настя, продирая глаза.

            В следующее мгновение шаги Лары, уже доносившиеся из коридора, вдруг остановились. И я окончательно понял, что спасение мне не светит.

            Через три секунды Лара вновь вошла в спальню. Разумеется, взгляд её немедленно уставился на Настю.

            -- Что это значит? -- тихим голосом спросила Лара, посмотрев мне в глаза.

            Ответа не последовало. Ответить мне было нечего. Настя тоже молчала.

            Это молчание длилось очень долго. Конечно, на самом деле прошло не более десяти секунд -- но мне они показались по крайней мере часом. Не в силах отвести взгляд в сторону, я видел в глазах своей жены изумление, гнев, презрение и боль. И с ужасом ожидал её следующих слов.

            Однако никаких слов я не услышал. Не произнеся ни звука, Лара повернулась к двери и быстро пошла прочь.

            -- Лара, подожди! -- стряхнул я с себя оцепенение.

            Шаги Лары застучали по коридору.

            -- Лара, постой! -- вскочил я с кровати.

            Лязгнула входная дверь.

            -- Лара, не уходи! -- бросился я за ней.

            Как я сумел натянуть на бегу штаны -- не пойму до сих пор.

 

*  *  *

 

            Когда-то очень давно -- то ли в пятом классе, то ли в шестом -- был у меня такой случай. Принёс я в школу бутылочку с аммиаком -- гадкой такой вещицой, пахучей и слезоточивой. И решил я подшутить над Сашей Вартаняном -- своим лучшим другом. Взял да и попросил его закрыть глаза -- после чего открыл бутылочку и подсунул ему под нос.

            Через две секунды Саша громко чихал и кашлял. А ещё через десять бросился на меня с кулаками.

            Убегая от Саши, я понимал, что в конце концов он меня догонит. И потому решил попытаться найти своему поступку хоть какое-то оправдание.

            -- А как ты, как ты! -- закричал я, продолжая бежать во весь дух.

            Однако это объяснение Сашу почему-то не удовлетворило.

            -- Что "как я"?! -- рассвирепел он ещё больше.

            Не помню уж, чем всё это закончилось. Но смысл истории ясен -- ох, не просто иногда оправдываться перед близкими людьми. Особенно если оправдания твоему прегрешению нет и быть не может.

            И всё же сейчас, мчась вниз по ступенькам подъезда вслед за Ларой, я продолжал на что-то надеяться.

            Выбежав на улицу, я увидел, что Лара уже садится в машину.

            -- Лара! -- помчался я за ней.

            Когда я добежал до машины, Лара уже включила зажигание. На меня она даже не смотрела.

            Я отчаянно забарабанил по боковому стеклу. Лара медленно повернула голову.

            -- Открой! Лара, ну открой же!

            Она грустно покачала головой.

            -- Лара, ну пожалуйста!

            Пожав плечами, она опустила стекло вниз.

            -- Лара, ну выслушай меня хотя бы! Уехать всегда успеешь!

            -- Хорошо, -- бесстрастным тоном произнесла она, выключая зажигание. -- Я тебя слушаю.

            Поскольку скрывать мне что-либо было уже незачем, а врать не имело смысла, мой сбивчивый рассказ был честным и правдивым.

            -- И в этом заключается твоё оправдание? -- недоверчивым голосом спросила Лара, выслушав меня до конца. -- Стало быть, пока я мучилась над дипломной работой, ты втайне от меня нашёл в Совдепии невесту и привёз её сюда?

            -- Но я ведь хотел тебе сообщить!

            -- Что ты мне хотел сообщить? "Познакомься, дорогая, это моя невеста"?

            -- Да ведь это же чисто фиктивный брак!

            -- Вот как? Я только что видела, какой он у тебя фиктивный!

            -- Так получилось... я не хотел... это она сама...

            -- Что "она сама"? Она тебя заставила? С оружием в руках?

            В ответ я только вздохнул и опустил голову.

            -- Знаешь, Миша, -- вздохнула и Лара, -- я так не могу. Я всегда шла тебе навстречу. Я согласилась выйти за тебя замуж. Я согласилась жить с тобой не дома, а здесь, в Чикаго. Но всему есть предел. Я не могу быть твоей второй женой...

            -- Да почему же второй?

            --...или даже первой из нескольких!

            -- Хорошо! -- в отчаянии воскликнул я. -- Я не женюсь на Насте. Я сегодня же отправлю её домой!

            -- Я ещё не закончила, -- сухо сказала Лара. -- Я также не могу и не желаю быть замужем за человеком, который мне изменяет.

            -- Но я клянусь, что больше никогда...

            -- А это уже не важно, -- пожала плечами Лара. -- Как говорят тут в Америке, once a cheater, always a cheater. Одного раза достаточно.

            Я понял, что аргументов у меня больше не осталось. Да и были ли они в начале разговора?

            -- Но если так, -- недоумённо спросил я, -- то зачем же ты вообще согласилась меня выслушать?

            -- Не знаю, -- печально покачала головой Лара, снова включая зажигание. -- Наверное, я надеялась на чудо. Ведь я очень любила тебя, Миша. Может быть, мне подсознательно хотелось, чтобы ты сочинил какую-нибудь неправдоподобную историю. Мол, эта Настя незаметно влезла к тебе в постель, пока ты спал -- а когда я пришла и ты проснулся, то уже не успел её оттуда выгнать. Конечно, я бы поначалу не поверила -- но чем чёрт не шутит... а вдруг бы ты меня убедил? А так...

            Пожав плечами, Лара нажала на педаль, и машина тронулась с места.

            А ещё говорят, что честность -- лучшая политика.

 

*  *  *

 

            Медленно поднявшись по лестнице обратно на третий этаж, я вошёл в незапертую дверь квартиры.

            Услышав шум включённого телевизора, я двинулся в гостиную, откуда этот шум раздавался.

            В гостиной на диване сидела Настя -- теперь уже одетая. Она явно боялась встречаться со мной взглядом, и потому глаза её были прикованы к телеэкрану. На экране же шла передача одного из моих любимых каналов – The History Channel.

            -- Остров Эспаньола, также известный как "Гаити", -- говорил ведущий за кадром, -- был первой испанской колонией в Новом Свете. Эта колония была основана ещё Христофором Колумбом.

            Подойдя к дивану, я сел рядом с Настей. И тоже уставился на экран. Говорить ни о чём не хотелось. Хотелось отвлечься, забыться. Отключиться от реальности.

            -- В семнадцатом веке Франция и другие европейские державы, -- продолжал ведущий. -- также пытались высадиться на Эспаньоле, но испанцы сумели защитить остров от посягательств конкурентов. После этого Эспаньола так и оставалась испанской вплоть до девятнадцатого века, когда островитяне получили независимость и основали новое государство -- "Доминиканскую Республику".

            -- Это была... твоя девушка? -- тихо сказала Настя.

            -- Это была моя жена, -- вздохнул я, откинувшись на мягкую подушку.

            -- Как это "жена"?

            И тогда я рассказал Насте обо всём. И о давней поездке в Сен-Луи. И о предложении, которое я сделал Ларе год назад. И о поездке на Аляску, где я получил гражданство и обвенчался в церкви. И о преждевременном возвращении Лары с мексиканского курорта. И о неудачной попытке оправдаться перед обманутой женой.

            --...и это уже всё, -- закончил я свой невесёлый рассказ. -- Теперь она от меня ушла. Навсегда.

            -- Но я же здесь, -- тихо ответила Настя.

            Подняв опущенную голову, я удивлённо посмотрел на неё.

            -- Настя... Но ведь... Зачем я тебе нужен?

            Вообще-то вопрос был скорее риторическим. И всё же Настя на него ответила.

            -- Послушай, Миша, -- произнесла она с достоинством в голосе. -- Если ты хочешь, то мы можем сейчас же вернуться обратно.

            -- В Союз? Нет, спасибо, -- покачал я головой. -- В гостях хорошо, а дома всё-таки лучше.

            Нет, я ничего не перепутал. Побывав в Союзе и вернувшись, я окончательно понял, что мой дом -- всё-таки здесь, в Америке, в Чикаго.

            -- А если хочешь остаться, -- тут же сказала Настя, -- то давай останемся. Мне ведь всё равно, где жить, Миша. Лишь бы вместе с тобой.

            Может, я действительно слишком сентиментален. Ибо чуть не разрыдался от умиления и нежности.

            -- И всё-таки, зачем я тебе сдался? Ведь у меня такой... багаж, -- неуклюже попытался я перевести слово "baggage". -- Во-первых, жена, во-вторых, измена Родине…

            -- А где твой паспорт-то? -- неожиданно спросила Настя.

            -- Какой? -- удивился я. -- Советский?

            -- Нет, не советский, а... тот, другой. Покажи.

            Недоумённо пожав плечами, я достал с книжной полки толстенный словарь Вебстера и зашуршал страницами. Дойдя до буквы "P", я вытащил из словаря небольшую книжечку синего цвета, похожую на советский паспорт -- вот только на обложке красовались буквы "ВРР".

            -- Вот, смотри, -- протянул я паспорт Насте.

            Она осторожно взяла его в руки, после чего добрых четверть часа медленно перелистывала страницы. Причём страницу с брачным штампом Настя изучала особенно тщательно.

            -- И это всё? -- сказала она, захлопнув последнюю страницу.

            -- В смысле? -- не понял я.

            -- Это и есть твой багаж? -- улыбнулась Настя, поднимая паспорт на ладони и как бы его взвешивая. -- Да ведь он лёгкий, как пушинка. В печку его кинуть -- и всего делов-то.

            -- Что "всего делов"? -- смысл её слов по-прежнему от меня ускользал.

            -- А то, -- загадочно ответила Настя. -- Кинуть в печку -- и все дела. И нет у тебя никакого багажа. Ни белогвардейской жены, ни белогвардейского гражданства.

            Разумеется, я машинально открыл рот, чтобы возразить.

            Но тут же с удивлением понял, что возразить мне нечего.

 

*  *  *

 

            -- Властью, данной мне округом Кук и штатом Иллинойс, -- торжественно произнесла пожилая чиновница, -- я объявляю вас, Михейл Горохов, и вас, Энестейжиа Шепелева, мужем и женой. Можете поцеловать свою супругу.

            Я нежно обняв Настю. Смущённо улыбнувшись, она приблизилась своими губами к моим. Поцелуй получился на редкость страстным и пылким. Пожалуй, он убедил бы любого агента INS, что брак наш фиктивным не будет. Впрочем, мы с Настей знали это и так.

            Да, Лару я потерял. Безвозвратно. И виноват в этом только я сам.

            С другой стороны, может, оно и к лучшему. Допустим, Лара бы меня простила. И что дальше? Как я уже говорил, стереть память невозможно. И потому меня бы по-прежнему мучила совесть, а Лару -- ревность. Она не могла бы мне больше доверять -- а я, в свою очередь, не имел бы морального права требовать верности от неё. И наша светлая и чистая любовь была бы навсегда запятнана и испорчена. И наш брак приносил бы нам не радость и удовольствие, а муки и страдания.

            А вот с Настей мы начинали с чистого листа. Нам не в чем было друг перед другом каяться. Мы никогда друг друга не обманывали, не предавали, не изменяли. Не говоря уже о том, что мы ведь любили друг друга ещё со школы -- не помешай в своё время мой отъезд в Америку, мы наверняка поженились бы ещё в Союзе.

            Кроме того, я чувствовал наконец облегчение, которого не испытывал вот уже больше года. Теперь мне не нужно было соблюдать конспирацию, изворачиваться и бояться, что кто-нибудь узнает о моих антисоветских похождениях. Теперь я снова был не предателем и перебежчиком, а честным советским человеком. Женатым не на непримиримой идеологической противнице, а на простой советской девушке.

            Да, этот выбор я сделал не сам -- тут уж постаралась судьба.

            И всё же я, наверное, скажу ей "спасибо".

 

КОНЕЦ

 

 

Историческая справка

 

            Остров Гаити (Эспаньола) действительно стал испанской колонией ещё в 1492 году. Однако в нашем мире испанцы не смогли удержать его полностью. В 1606 году испанский король приказал колонистам сосредоточиться в восточной части острова, близ города Санто-Доминго. В результате на западе Гаити высадились французы, благодаря чему остров оказался поделен на французскую и испанскую части (ныне известные как Гаити и Доминиканская Республика).

            В конце XVIII века во французском Гаити вспыхнуло восстание рабов, которое не смог подавить даже экспедиционный корпус генерала Леклерка. Именно под влиянием этих обстоятельств Наполеон окончательно махнул рукой на французские владения в Новом Свете, после чего продал Луизиану Соединённым Штатам Америки.

            Также французской колонизации Гаити мы обязаны появлением на свет великого французского писателя Александра Дюма, бабушка которого была гаитянкой. Именно благодаря "мушкетёрской трилогии" Дюма мы все ассоциируем мушкетёров не с мушкетами, а со шпагами. И только благодаря Дюма каждому из нас знакома фамилия "д'Артаньян".

Другие опусы того же автора