Миротвор Шварц

День революции

Войдя в кухню, Витька Лопатин увидел сидящего за столом Петю. Впрочем, вид младшего брата никакой радости ему не доставил -- непроспавшегося Витьку мучили мысли о предстоящей сегодня контрольной по алгебре, а также о несделанной домашней работе по физике.

Посмотрев на старшего брата, Петя Лопатин улыбнулся -- радостно и вместе с тем почтительно. Глядя на его опрятный вид и аккуратно повязанный пионерский галстук, Витька не сомневался, что уж у Пети-то все домашние задания сделаны -- и никаких контрольных он не боится в принципе.

-- Доброе утро, Витя, -- вежливо поздоровался с братом Петя. – Садись, пожалуйста, завтракать. Я уже приготовил тебе чай и бутерброды.

-- Зд'ров, -- лениво процедил сквозь зубы Витька, тем самым подчёркивая естественную разницу в социальном статусе между собой и младшим братом. В конце концов, он учился в девятом классе, а Петя -- лишь в четвёртом.

От завтрака, впрочем, Витька не отказался. Как всегда, бутерброды с сыром и колбасой были приготовлены замечательно.

-- А где родаки? – поинтересовался Витька, отпив очередной глоток чая.

-- Папа на заводе, -- с готовностью отрапортовал Петя, -- а мама в поликлинике.

Действительно, а где же им ещё быть в рабочий день?

-- Кстати, Витя, мама передала, -- добавил Петя, -- что обед в термосе. И чтобы ты после школы всё съел -- и суп тоже, а не только котлеты.

-- Ладно, -- пожал плечами Витька.

В конце концов, суп можно и вылить в унитаз.

-- Ой, -- всплеснул руками Петя, посмотрев на стенные часы, -- чуть не пропустил. Витя, включи, пожалуйста, радио.

-- Да ну, блин, -- поморщился Витя, откусывая очередной кусок от последнего бутерброда, -- только шума мне не хватало. И так башка трещит, не выспался ни фига.

-- Ну пожалуйста, Витя, -- взмолился Петя, -- ведь сейчас “Пионерская зорька” начнётся.

-- Ну фиг с тобой, -- махнул рукой Витька, но тут же уточнил: -- Хочешь слушать свою “зорьку” – врубай сам.

Вскочив с места, Петя обежал вокруг стола, засунул руку Витьке за спину и включил радиоточку. И вовремя – позывные его любимой радиопередачи уже подходили к концу.

-- Здравствуйте, ребята! – радостно зазвучал задорный мужской голос. – Слушайте “Пионерскую зо…”

После чего радиоголос прервался – словно в неприличном анекдоте определённой направленности.

Петя и Витька невольно переглянулись. Прошло несколько секунд, но никакого “рьку” за “зо…” так и не последовало. Вместо этого тишину неожиданно нарушил голос неизвестного диктора:

-- Внимание! Работают все радиостанции России!

Петя снова непонимающе посмотрел на старшего брата. Впрочем, Витька был удивлён не меньше. Конечно, оба брата Лопатиных прекрасно знали, что они живут не только в Советском Союзе, но также и в Российской Федерации. И всё же слово “России” звучало как-то… непривычно.

Тем временем диктор продолжил, произнося слова не менее торжественным тоном, чем это некогда делал его знаменитый коллега Левитан:

-- Сегодня, 27 марта 1979 года, в столице нашей Родины городе Москве произошёл контрреволюционный государственный переворот, в результате которого на смену Союзу Советских Социалистических Республик вновь пришла Российская империя. С этого момента Советской власти более не существует. Нет больше государства рабочих и крестьян, есть государство помещиков и капиталистов, дворянства и буржуазии. Новый император и самодержец Всероссийский, Николай Третий, торжественно призывает всех подданных Российской империи сохранять спокойствие и порядок. Всем государственным учреждениям предписывается продолжать работу в прежнем режиме до получения новых инструкций. Да здравствуют контрреволюция, самодержавие и капитализм!

После чего слова диктора сменились какой-то странной мелодией, которую ни Петя, ни даже Витька ни разу в жизни ранее не слышали. А затем раздались слова некоей песни – судя по характерному потрескиванию, запись хорового исполнения была очень старой:

-- Боже, царя храни,

Сильный, державный…

Нечего и говорить, что от сонливости Витьки не осталось и следа. Не без труда закрыв открытый от удивления рот, он посмотрел на младшего брата. Впрочем, смотреть на Петю было просто жалко.

Бедный мальчик в буквальном смысле этого слова трясся от ужаса. Петя словно физически ощущал, как разваливается на кусочки его родной, знакомый, привычный, уютный мир. Перед широко раскрытыми от ужаса глазами Лопатина-младшего сменялись в калейдоскопе сцены из не так давно прочитанных книг – “Детей подземелья”, “Ваньки Жукова”, “Кондуита и Швамбрании” и почему-то “Республики ШКИД”. Будучи начитанным пионером, Петя прекрасно знал, какие ужасы приходилось испытывать до революции трудящимся – а в особенности их детям. И вот теперь весь этот кошмар как бы выплеснулся с бумажных страниц в реальный мир.

-- Чё за фигня? – вывел Петю из этого ступора недоумённый вопрос старшего брата.

-- Витя, -- произнёс младший брат дрожащим голосом, -- что же мы будем делать?

-- Да ладно, Петька, не трясись ты так, -- махнул рукой Витька. – Не может быть, чтоб это было всерьёз.

-- Да как же не всерьёз, -- плачущим голосом возразил Петя, -- когда это по радио сказали?

-- Может, диссиденты шалят? – предположил Витька.

-- А кто это такие? – не понял Петя.

-- Ну, это… -- начал объяснять старший брат, но тут же покачал головой, сам себя оборвав. – Да нет, про таких диссидентов я что-то не слыхал. Да и как бы они туда попали? Это ж “Маяк”, а не “Би-Би-Си”!

И всё-таки осознание самой возможности того, что услышанное по радио – не более чем розыгрыш, Петю немного приободрило.

-- Может, в газете проверим? – предложил он.

Достав из ящика на входной двери “Правду”, Витька посмотрел на первую страницу – но ни про Николая Третьего, ни про контрреволюционный переворот, ни про Российскую империю там не было ни слова. Не было ничего интересного и на других страницах.

-- Да здесь ни фига и не будет, -- махнул рукой Витька. – Одни только вчерашние новости.

Тем временем исполнение песни “Боже, царя храни” по радио наконец прекратилось. После чего радиоточка замолчала – судя по всему, надолго.

-- Стоп! – неожиданно закричал Витька, указывая куда-то на первую страницу. – Этот козёл по радио сказал “27 марта”, да? А ведь сегодня 9 апреля!

Посмотрев на газетный лист, Петя убедился, что его старший брат как будто бы прав. Но радость Лопатина-младшего была недолговечной.

-- Да это же старый стиль, Витя, -- упавшим голосом произнёс Петя. – В дореволюционной России был принят именно такой.

Теперь происшедшее событие показалось Пете ещё более реальным, чем раньше. И несчастный пионер задрожал от ужаса ещё сильнее.

-- Телик! – неожиданно произнёс Витька всего одно слово, подняв кверху указательный палец.

Братья тут же ринулись в гостиную, где включили телевизор. Не прошло и пяти секунд, как на экране беззвучно засветилась заставка следующего содержания:

“В связи с контрреволюционным переворотом и восстановлением Российской империи телевизионные передачи временно прекращены до особого распоряжения. Спасибо за внимание.”

Нахмурившись, Витька переключил канал. Но и по второй программе шла та же заставка. И по всем остальным.

-- Да, похоже, что это не шутка, -- удивлённо присвистнул старший брат.

-- Так что же делать, Витя? – спросил младший умоляющим голосом.

-- А чё делать, в школу идти надо, -- пожал плечами Витька, глянув на будильник. – А то опоздаем.

-- В школу? – недоумённым тоном переспросил Петя.

-- Ну сказали ж по радио – всё работает в прежнем режиме. Значит, и школа тоже.

* * *

Как ни странно, первые три урока в 4-м “А” действительно прошли в обычном порядке. Ничего нового от своих одноклассников Петя Лопатин не узнал – напротив, ему самому пришлось несколько раз провести импровизированную политинформацию для тех, кто радио утром не слушал. Даже учителя, которым вообще-то полагается знать больше школьников, находились в состоянии точно такого же информационного голода. А на вопросы Пети и других учеников “так что же делать?” педагоги лишь пожимали плечами и давали стандартный ответ – “хорошо учиться”.

И лишь после урока математики ситуация немного изменилась.

-- Ребята! – обратилась к 4-му “А” классная руководительница Дарья Васильевна. – Сейчас с вами побеседует Сергей Николаевич!

В ответ дети заулыбались, а некоторые из них, включая Петю, даже захлопали в ладоши. Старшего пионервожатого они любили.

Когда аплодисменты утихли, дверь открылась – и в класс действительно вошёл Сергей Николаевич, как-то воровато оглядываясь по сторонам. Что в общем-то было вполне уместно, учитывая произошедшее несколько часов назад событие.

-- Товарищи пионеры! – решительным и вместе с тем озабоченным тоном обратился к школьникам пионервожатый. – Как вы все уже знаете, сегодня утром в нашем городе произошла политическая катастрофа чрезвычайных масштабов. Враги Коммунистической Партии и Советского государства коварно захватили власть, поставив во главе нашей страны приехавшего из-за границы царя. Что это значит, товарищи? Это значит, что к власти пришли изгнанные в 17-м году помещики и капиталисты, дворяне и буржуи. Они не хотят, чтобы мы мирно жили и трудились при социализме. Они не хотят, чтобы наш народ строил коммунизм. Они не хотят, чтобы вы, товарищи, носили пионерские галстуки, собирали макулатуру и металлолом, ездили в пионерские лагеря, играли в “Зарницу” и пели у костров пионерские песни. Они желают повернуть время вспять, чтобы снова загнать трудящихся в капиталистическое рабство!

Как и несколькими часами ранее во время несостоявшейся “Пионерской зорьки”, Петя еле удержался, чтобы не заплакать. Несколько девочек, включая соседку Пети по парте Машу Шкаликову, удержаться не смогли. Настроение в классе, и без того подавленное, стало совсем унылым.

-- Но разве мы им это позволим? – погрозил непонятно кому пальцем Сергей Николаевич.

Вопрос старшего пионервожатого прозвучал несколько неожиданно. В конце концов, обычно именно взрослые что-то позволяют или не позволяют детям, а уж никак не наоборот.

Однако сам Сергей Николаевич ничего странного в своём вопросе явно не видел:

-- Разве мы откажемся от завоеваний Октября, от марксистско-ленинского учения, от строительства коммунизма, от пионерских песен и лагерей? Да ни за что на свете!

Петя неожиданно почувствовал прилив оптимизма. Маша Шкаликова перестала плакать и начала энергично вытирать пролитые слёзы.

-- Ведь мы же – пионеры-ленинцы, -- торжественным голосом произнёс Сергей Николаевич, -- наследники героической Коммунистической Партии, внуки героев-победителей Великой Отечественной! Да мы сегодня же…

-- После уроков, -- быстро уточнила Дарья Васильевна.

-- Да-да, конечно, -- кивнул старший пионервожатый. – Сегодня же после уроков мы все выйдём на улицу!

Собственно, Петя и так знал, что после уроков ученики и педагоги обычно выходят из школы на улицу. Но он прекрасно понял, что именно Сергей Николаевич имеет в виду.

-- Мы выйдём на улицу, мы возьмём в руки плакаты, мы устроим грандиозную демонстрацию! Мы потребуем от так называемого императора, чтобы он немедленно убрался из нашей страны обратно за границу! Вместе с нами, товарищи, пойдут наши старшие друзья и соратники – комсомольцы, коммунисты, да и все политически сознательные советские люди! И мы вернём себе власть Советов, завоевания Октября и развитой социализм! И тогда, товарищи пионеры, вы снова сможете ездить в лагеря и печь у костров картошку!

-- Ура! – завопил Петя, будучи уже не в силах себя сдерживать.

-- Ура! – поддержала его Маша.

В следующую секунду этот боевой клич подхватили и остальные Петины одноклассники.

На смену беспросветному отчаянию пришла упоительная надежда.

* * *

-- То есть как это не пойдёшь? – недоумённо переспросил Витька Лопатин, усаживаясь на подоконник.

-- Не пойду – и всё, -- пожал плечами его лучший друг Лёнька Смородин, усаживаясь рядом с Витькой.

-- Но ведь комсорг сказал, чтобы шли все.

-- А меня не волнует, что там сказал комсорг, -- по-прежнему безразличным тоном ответил Лёнька. – У меня после школы шахматы в Доме Культуры.

-- Да какие ж тут могут быть шахматы? – удивился Витька.

-- Обыкновенные. Последний тур чемпионата секции. Играю белыми с Гришкой Лебедевым. Если выиграю – первое место моё. Как же я могу туда не пойти?

-- А ты думаешь, Гришка на шахматы придёт? – засомневался Витька. – Его небось тоже на демонстрацию погонят, как и нас.

-- Не придёт – получит “нолик” за неявку, -- усмехнулся Лёнька. – Мне же лучше.

-- Нет, ну чё за фигня, -- разочарованно протянул Витька. – Если ты не пойдёшь на демонстрацию, так какая радость мне туда переться одному? Я-то думал, будет как всегда – пойдём вместе, потреплемся о футболе, или там о бабах, анекдоты потравим… а одному-то идти что за кайф? Я б уж тогда лучше в кино пошёл…

-- Ну так и иди, -- кивнул Лёнька. – Кинотеатры вроде работают.

-- Ну а демонстрация-то как же? – вздохнул Витька.

-- А на демонстрацию не иди. Я же не иду.

-- Ага, щас, -- грустно протянул Витька. -- А если заметят? Отругают ведь.

-- Кто?

Вопрос Лёньки состоял всего из одного слова, да и то размером лишь в три буквы. Однако ответил на этот короткий вопрос Витька не сразу.

-- Ну как кто, блин… школа… директор… Ну помнишь, год назад мы с тобой и Васькой Беляевым первомайскую сачканули, так потом наших родаков в школу вызвали?

В ответ Лёнька лишь звонко рассмеялся.

-- Ну чё ржёшь-то? – недоумённо уставился на друга Витька.

-- Эх, Витька, Витька… -- покачал головой Лёнька. – Неужели ты действительно не видишь никакой разницы?

-- Не вижу, -- честно ответил Витька.

-- А я вижу. Вчера мы с тобой жили в СССР, и на демонстрации в поддержку Советской власти ходить были обязаны. А сегодня, как ты знаешь не хуже меня, мы живём в Российской империи. “Кондуит и Швамбранию” читал? Или “Гимназистов” Гарина-Михайловского?

-- “Швамбранию” читал когда-то, -- неуверенно ответил Витька.

-- Так вот, помнишь, до революции гимназистам строго-настрого запрещалось заниматься политикой? А уж тем более ходить на демонстрации против существующего строя. Думаешь, новая власть тебя за такое по головке погладит? По-моему, как раз отругает так, что мало не покажется.

Что и говорить, аргументы Лёньки звучали вполне логично. И всё же соглашаться с другом Витька пока что не собирался.

-- Подожди, а если завтра опять? – спросил он.

-- Что “опять”? – не понял Лёнька.

-- Ну, если завтра опять СССР вернётся. Тогда нас всё-таки отругают, что на демонстрацию не ходили.

-- Да, это верно, -- задумчиво согласился Лёнька. – В любом случае получается риск…

-- Вот блин! – плюнул со злости на пол Витька. – И так отругать могут, и эдак.

-- И всё-таки лучше не ходить, -- вслух подумал Лёнька.

-- Почему?

-- Потому что всегда есть разница между действием и бездействием, -- поднял вверх указательный палец Лёнька. – За пассивное бездействие всегда и везде ругают меньше, чем за активное действие. Если Советская власть и вернётся, то за сегодняшнюю неявку… ну, максимум – вызовут наших родителей к директору снова. Зато если она не вернётся, то за участие в антиправительственной демонстрации нас выгонят из гимназии как минимум. А то и посадят.

И Витька окончательно понял, что ему следует делать.

Хочешь не хочешь, а придётся после уроков идти в кино.

* * *

-- Итак, товарищи, -- открыл импровизированное собрание в курилке на пятом этаже прораб Борис Петрович Лопатин, -- давайте всё-таки разберёмся, идём мы на эту демонстрацию или нет.

-- Ну, парторг сказал, что идём обязательно, -- первым откликнулся наладчик станков Серёга Мазаев.

Впрочем, прозвучал этот аргумент как-то неуверенно.

-- Товарищи, мы же всё-таки взрослые люди, -- укоризненно посмотрел на Серёгу Борис Петрович. – У нас есть семьи, на нас лежит огромная ответственность. Поэтому мы должны сами как следует продумать свои дальнейшие действия, а не слепо повиноваться чужим распоряжениям. Кто-нибудь что-нибудь уже выяснил? Как выглядит обстановка? Телевидение, радио?

-- По телевизору та же картинка, что и раньше, -- ответил мастер Фёдор Алексеевич, -- а радио просто молчит.

-- А “голоса”? – Борис Петрович как бы невзначай покосился на инженера-технолога Сёму Конторовича. – Их-то небось уже не глушат.

-- Насколько мне известно из третьих рук, -- уклончиво ответил Конторович, -- на Западе пока никто не понимает, что же именно произошло, и откуда вообще взялся этот самый царь.

-- Ну хорошо, -- вздохнул Лопатин. – Допустим, у нас теперь действительно новый… то есть старый режим. Кто-нибудь знает, как жилось рабочему классу до революции?

-- Вроде как плохо, -- раздались неуверенные голоса.

-- Это в учебниках написано, что плохо, -- усмехнулся Борис Петрович. – Ну так на то они и учебники. А на самом деле?

-- А я что? – пожал плечами Фёдор Алексеевич, заметив, что собравшиеся выразительно косятся именно на него. – Я родился в 19-м, когда уже два года как большевики пришли. Откуда мне про старый режим знать?

Борис Петрович задумчиво почесал за ухом. Старше Фёдора Алексеевича в курилке никого не было.

-- Ну, а книжки хоть кто-нибудь читал? – задал Лопатин новый вопрос.

-- Какие книжки? – не понял Сёма Конторович.

-- Художественные. Можно детские, лишь бы про то время…

-- “Детство Тёмы”? – пожал плечами Серёга Мазаев.

-- “Кондуит и Швамбрания”? – раздался голос откуда-то слева.

-- “Белеет парус одинокий”? – откликнулся кто-то ещё.

Все стали дружно вспоминать и на ходу анализировать. Надо сказать, картина получилась весьма неприглядной.

-- Да, хреново тогда рабочие жили, -- вздохнул Серёга. – Ни тебе телевизоров, ни тебе холодильников. Ни автобусов на улице, ни троллейбусов, ни метро – одни трамваи. Нет, мне это совсем не нравится. Идём на демонстрацию сейчас же!

-- Сиди! – махнул рукой Борис Петрович под общий смех собравшихся. – Ты что, Серёга, совсем сдурел? Ты действительно думаешь, что теперь всего этого не будет? Что из-за смены режима пропадут телевизоры, метро и холодильники?

-- Ну, а то! – не понял иронии Серёга. – Вон уже и радио не работает, и телевизор не пашет. А я как раз хотел сегодня футбол посмотреть. Может, успеем Советскую власть к семи вечера вернуть, а?

Нечего и говорить, что призывы Серёги произвели действие, обратное ожидаемому. Теперь уже идти на демонстрацию рабочим хотелось куда меньше.

-- Технология-то ладно, -- неожиданно вздохнул Сёма Конторович. – Положим, лампочку Ильича царь-батюшка гасить не будет. А если черту оседлости вернёт?

-- А что это такое – черта оседлости? – спросил плохо разбирающийся в истории Серёга.

-- Ну видишь ли, -- вздохнул Сёма, -- в Российской империи царская власть не очень-то жаловала… скажем так, неправославных.

-- А кто тут православный-то? – усмехнулся Борис Петрович. – Не дрейфь, Сёма. Мы тут все атеисты.

Впрочем, в следующую секунду Лопатин заметил, что Фёдор Алексеевич почему-то отвёл глаза в сторону. Его примеру последовали ещё несколько человек.

-- Да, но еврей-то я один! – уже без эвфемизмов и обиняков ответил Конторович. – И по царским законам мне жить в Москве нельзя. Вот вышлют меня за черту оседлости – и привет.

-- Это куда ж тебя вышлют? – недоумённо спросил Серёга.

-- Ну там на Украину, в Белоруссию, -- задумчивым голосом ответил Сёма. – Может, в Литву.

-- Ну, в Вильнюсе-то как раз неплохо, -- попытался подбодрить Конторовича Фёдор Алексеевич. – Я туда год назад ездил – хорошо живут там люди.

-- Тогда уж лучше в Израиль, -- махнул рукой Сёма. – Никогда вот не собирался, а теперь, видно, придётся. Одна надежда, что новая власть меня в отказе мурыжить не будет. Зачем я им сдался…

Вид Сёмы Конторовича был настолько грустен и жалок, что товарищи не только дружно принялись его утешать, но и снова мало-помалу загорелись идти на демонстрацию.

-- Ну что, голосуем? – попытался подвести итог прениям Борис Петрович.

-- Одну минуту.

Это раздался голос слесаря Мити, не проронившего с начала собрания ни слова. Собственно, он никогда многословием и не отличался.

-- Да, пожалуйста, -- несколько нетерпеливым тоном откликнулся Лопатин.

-- Я, товарищи, -- не очень уверенно начал Митя, -- всех этих ваших книг не читал. Нет такой привычки. Но историю в школе учил.

-- Мы все учили в школе историю, -- пожал плечами Борис Петрович. – И что же?

-- А то, -- ответил Митя уже более твёрдым голосом, -- что идти на демонстрацию – это, товарищи, чревато.

-- Чем чревато? – раздались недоумённые голоса.

-- Как известно, -- вздохнул Митя, -- в России некогда тоже правил царь Николай. И вот в один прекрасный день рабочие тоже отправились на демонстрацию. Причём они, рабочие-то эти, ничего против царя не имели. Нет, они всего лишь пошли к нему… скажем так, жаловаться на жизнь. И что же произошло? Все помнят, с чего началась первая русская революция?

Ответом Мите было гробовое молчание.

Революционный пыл собравшихся рабочих угас окончательно.

* * *

-- И думать об этом забудьте, девочки! – в ужасе замахала руками врач-отоларинголог Лариса Ивановна Лопатина. – Не смейте никуда ходить!

Кроме самой Лопатиной, в ординаторской находились ещё три её коллеги.

-- Но как же так, Лариса Ивановна? – горячо возразила комсорг Сонечка. – Ведь партия учит нас всегда занимать активную жизненную позицию!

-- Сонечка, да ты что, да какая там позиция? – всплеснула руками Лопатина. – Вот давай-ка я тебе расскажу про своего деда Пахома. Он постоянно выступал на собраниях, ходил на митинги, задавал докладчикам вопросы – активнее некуда. Вот и довысовывался. Взяли его в 37-м – и в лагеря. Я уж потом родилась, так мне и сказать боялись, куда это мой дедушка делся. Хорошо, в 56-м вернулся. Вот она, активная жизненная позиция – девятнадцать лет отсидел!

-- Но ведь сейчас же не сталинские времена, -- заметила главврач Раиса Михайловна.

-- Это ваше “сейчас”, Раиса Михайловна, -- ответила Лариса Ивановна, -- было вчера. А сегодня у нас царский режим. А ведь мы-то, девочки, об этом Николае Третьем совсем ничего не знаем – ни кто он такой, ни откуда взялся…

-- Ни как он выглядит, -- в первый раз вступила в разговор педиатр Мила Шумейко, сидевшая в углу и листавшая модный журнал. – А вдруг красавец-мужчина. Вот бы посмотреть, девочки!

-- Ну, -- предположила Раиса Михайловна, -- может, завтра в “Правде” портрет опубликуют.

-- Не будут такого в “Правде” публиковать! – возмутилась Сонечка. – Разве что в виде карикатуры…

-- Девочки, -- схватилась за голову Лариса Ивановна, -- да вы что, совсем сбесились? Какой портрет? Какая “Правда”? Я же имею в виду, что он взялся невесть откуда – и уже захватил власть. Да как быстро захватил – за один день! Значит, этот Николай – человек решительный и безжалостный. И если мы пойдём против него протестовать, так он нам устроит такое, что никакому Сталину и не снилось!

-- “Кровавое воскресенье”? – с ужасом прошептала Сонечка.

-- Тогда уж “кровавый понедельник,” – поправила её Раиса Михайловна, посмотрев на календарь.

-- И “кровавое воскресенье”, -- ответила Лариса Ивановна, -- и “кровавый понедельник”, и “кровавый вторник” в одном флаконе! И все остальные дни недели!

-- Но, Лариса Ивановна, -- не сдавалась Сонечка, -- если власть действительно захватил кровавый тиран, так тем более нужно с ним бороться! А вы предлагаете отдать ему без боя всю нашу страну, весь наш социализм, все наши завоевания…

-- Девочки, -- перебила Сонечку ленивым голосом Мила Шумейко, по-прежнему не отрываясь от журнала, -- ну о чём вы вообще спорите? Вы что, книг не читали про то время? Ну хотя бы “Кондуит и Швамбранию”? Или трилогию “Дорога уходит в даль”?

-- Ну, читали, -- пожала плечами Раиса Михайловна.

-- Читали, конечно, -- подтвердила и Сонечка.

-- Значит, вы должны помнить, -- оторвалась наконец от журнала Мила, -- как тогда жили врачи. Собственные дома с прислугой, куча денег, почёт и уважение окружающих…

-- И что же? – спросила Лариса Ивановна.

-- А мы-то чем их хуже? – довольно усмехнулась Мила.

И никто из собравшихся врачей ей не возразил. Даже Сонечка.

* * *

-- Что происходит? – спросил Михаил Андреевич Суслов, захлопывая за собой дверь конспиративной квартиры на Кутузовском проспекте.

-- Здравствуй, Михал Андреич, здравствуй, -- вышел навстречу Суслову в прихожую Леонид Ильич Брежнев. – С возвращением тебя. Раздевайся, проходи.

Сняв плащ и повесив его на ближайший крючок, Суслов прошёл в гостиную, где увидел своих товарищей по Политбюро – Андропова, Горбачёва, Устинова, Громыко и других руководителей Коммунистической Партии и Сове… впрочем, нет – Советским государством они уже не руководили.

-- Что происходит? – нетерпеливым тоном повторил свой вопрос Михаил Андреевич. – Почему по возвращению из отпуска меня отвезли не в Кремль, а… сюда?

Хотя конспиративная квартира и была пятикомнатной, да к тому же великолепно обставленной, Суслова это явно не радовало.

-- Почему не работают телевидение и радио? – продолжил задавать вопросы Михаил Андреевич, не дожидаясь ответов на предыдущие. – Что это ещё за царь Николай Третий? Кто отдал такое распоряжение? Почему не согласовали?

Надо сказать, два последних вопроса Суслова были вовсе не такими уж глупыми, как может показаться.

-- Ну что ж, Михал Андреич, -- вздохнул Брежнев, -- давай-ка введём тебя наконец в курс дела. Юра?

-- Три недели назад, товарищ Суслов, -- сказал Юрий Владимирович Андропов, -- на повестку дня одного из заседаний Политбюро был вынесен один очень актуальный вопрос.

-- Как раз через неделю после моего отьезда в санаторий, -- укоризненно ответил Суслов. – И кто же вынес этот вопрос на повестку дня?

-- Да тёзка твой, -- кивнул Брежнев в сторону Горбачёва. – Давай-ка, Миша, доложи о своём… начинании.

-- Как известно, -- вскочил со стула Михаил Сергеевич Горбачёв, -- в последнее десятилетие советский народ, я бы сказал, несколько утратил политическую активность. К сожалению, всё большее количество советских людей проявляют апатию и безразличие, когда речь идёт о текущих политических событиях. Всё меньший, так сказать, энтузиазм вызывает в обществе информация о партийных съездах и пленумах. Уже нет в народе былого интереса к марксистско-ленинской философии, истории КПСС и научному коммунизму…

-- Ну, определённые… негативные тенденции, конечно, наблюдаются, -- нехотя признал Михаил Андреевич. – Действительно, партии необходимо всемерно усилить морально-политическое воспитание трудя…

-- А вот товарищу Горбачёву, -- перебил Суслова Андропов, -- пришла в голову… немного другая идея.

Вместо ответа Михаил Андреевич лишь вопросительно посмотрел на своего тёзку.

-- Я вот какой задал себе вопрос, -- явно занервничал Горбачёв. – Почему у нашего народа нет, так сказать, былого энтузиазма? Да потому, что настоящий, подлинный энтузиазм возможен лишь в эпоху великих, я бы сказал, свершений. Такими свершениями, как известно, были Октябрьская Революция, гражданская война, Великая Отечественная… наконец, полёт Гагарина в космос. Но ведь это, товарищи, было давно. А какие великие свершения мы имеем на данный момент? Разрядка международной напряжённости? Строительство БАМа? Подготовка к Олимпиаде?

Поскольку Михаил Сергеевич был не простым смертным, а членом Политбюро, никто из присутствующих его не одёрнул. Все прекрасно понимали, что горькая ирония здесь вполне уместна.

-- Так я вот что подумал, -- уже более уверенным тоном сказал Горбачёв. – А что, если мы, образно говоря, встряхнём наше общество? Что, если мы совершим новую революцию? Которую наш народ увидит своими глазами – и в которой будет в известной степени участвовать сам? Скажем, находим за границей какого-нибудь царя, передаём ему для виду, так сказать, бразды правления – а потом организованно вдохновляем трудящихся на борьбу с этим… узурпатором, который, я бы сказал, олицетворяет все отрицательные черты царского режима. После чего царь, конечно, в тот же день от престола отрекается, и партия триумфально возвращается к власти. И в результате народ полон энтузиазма – ведь он только что совершил под нашим руководством новую революцию – так сказать, Великую Апрельскую! Быстро, решительно и без всякого кровопролития!

-- И вы, товарищи, -- медленно произнёс Суслов, переводя взгляд с одного из своих коллег на другого, -- действительно пошли на эту… авантюру?

-- Звучало заманчиво, -- опустил глаза Брежнев.

-- Нестандартное решние, -- признал Андропов, -- но весьма эффективное.

-- А где же вы, -- поинтересовался Михаил Андреевич, -- нашли этого… царя?

-- Поиски заняли две недели, -- ответил Юрий Владимирович. – Комитет работал не покладая рук. Обшарили всю Европу и обе Америки, пока не нашли подходящего кандидата. Шестиюродный внучатый племянник Николая Второго. Тоже Николай Романов. Вернее, Николас Ромни, скромный служащий из американского города Денвера. На уговоры поддался сразу же. Вчера доставлен инкогнито в Шереметево, сегодня утром посажен на престол. После отречения получит два миллиона долларов и улетит обратно в свой Денвер.

-- Два миллиона, -- вздохнул Леонид Ильич, -- ох, и немало же…

-- Разумеется, в эту сумму входит также и плата за молчание, -- пожал плечами Андропов.

-- Простите, Юрий Владимирович, -- задал новый вопрос Суслов, -- вы, кажется, сказали “получит” и “улетит”?

-- Да, -- недоумённо кивнул Андропов.

-- То есть вы употребили эти глаголы в будущем времени?

-- Разумеется, -- снова кивнул Юрий Владимирович.

-- А чего же он ждёт, ваш царь из Денвера? – с некоторым ехидством спросил Михаил Андреевич. – Почему же он до сих пор не получил своих денег и не улетел обратно?

-- Так ведь сперва отречься надо, -- несмело заметил Горбачёв.

-- Тогда почему же он до сих пор не отрёкся?

-- Да ведь сначала, -- замялся Михаил Сергеевич, -- должны быть демонстрации. Чтобы все трудящиеся, так сказать, в едином порыве…

-- И где же эти ваши демонстрации? – дошёл наконец до сути вопроса Суслов. – Где единый порыв?

Увы, единого порыва советских трудящихся явно не наблюдалось. Два часа назад на московские улицы вышли только толпы пионеров и некоторые комсомольцы-старшеклассники, которыми попытались руководить немногочисленные взрослые. Помахав с полчаса пионерскими знамёнами и плакатами “РЕШЕНИЯ XXV СЪЕЗДА КПСС – В ЖИЗНЬ!”, дети откровенно заскучали – и в конце концов по большей части разбежались по окрестным кинотеатрам, паркам и спортплощадкам. Лишь самые сознательные пионеры всё ещё маршировали, размахивая портретами Ленина и распевая “Варшавянку”. Этим единый порыв советских трудящихся пока что и ограничивался.

-- Вот оно что… – протянул Суслов, выслушав невесёлый доклад Андропова. – Что ж, как видно, я не ошибся, назвав затею товарища Горбачёва авантюрой. И что ж теперь делать будем?

-- Может, подождём, товарищи? – умоляющим голосом предложил Михаил Сергеевич.

-- Чего подождём? – с еле скрываемой злобой посмотрел на своего незадачливого тёзку Михаил Андреевич. – Пока последние пионеры разойдутся восвояси?

-- А может, тогда сделаем по-другому? – укхватился за новую соломинку Горбачёв. – Пойдём сейчас на улицу, возглавим этих пионеров, да вместе с ними и пойдём к Кремлю? Царю-то нашему, я бы сказал, и этого хватит, чтобы отречься. И как раз всё будет политически выдержано – молодое поколение идёт в первых рядах революционеров и творит, так сказать, историю. И этo будет правильно, товарищи! Я уже давно говорил, что пора дать дорогу молодым…

-- Ну нет, Миша, -- неожиданно перебил Горбачёва Брежнев, -- это уж дудки. Руководить хунвейбинами я не собираюсь.

-- Да, новый крестовый поход детей мы устраивать не будем, -- согласился с Леонидом Ильичом более эрудированный Андропов.

-- А что будем? – поинтересовался Суслов. – Что-то ведь делать надо.

-- Товарищ Устинов, -- уверенным тоном обратился Юрий Владимирович к министру обороны. – Позвоните-ка в Генштаб…

-- Это что ж, -- невесело хмыкнул Брежнев, -- мы будем как пиночеты?

-- Лучше уж как пиночеты, -- вздохнул Суслов, -- чем как альенде.

В ответ Леонид Ильич лишь махнул рукой.

* * *

Набрав нужный ему номер, Дмитрий Фёдорович Устинов немедленно включил динамик. В конце концов, коллегам маршала по Политбюро, столпившимся вокруг переговорного устройства, тоже было интересно послушать содержание предстоящего разговора.

-- Маршал Огарков слушает, -- раздался голос начальника Генерального Штаба.

-- Добрый вечер, Николай Васильевич, -- поздоровался Устинов.

-- Здравствуйте, Дмитрий Фёдорович, -- несколько напряжённым тоном ответил Огарков.

-- Слушайте внимательно и записывайте, -- приступил к делу министр обороны. – Вам надлежит немедленно…

-- Простите, Дмитрий Фёдорович, -- неожиданно перебил Устинова начальник Генштаба, -- но вы, кажется, намерены отдать мне приказ?

-- Разумеется, намерен, -- удивился министр. – А почему вас, Николай Васильевич, это так удивляет?

-- Дело в том… -- замялся Огарков, -- что в создавшейся… ситуации я предпочёл бы получить приказ от самого Верховного Главнокомандующего.

-- Ну, я Верховный Главнокомандующий, -- вступил в разговор Брежнев. – Так что давай-ка исполняй, что тебе Дмитрий Фёдорыч скажет.

-- Видите ли, Леонид Ильич, -- извиняющимся тоном ответил начальник Генштаба, -- насколько мне известно, в настоящий момент Верховным Главнокомандующим является Николай Третий.

-- Это он серьёзно? – не выдержал Суслов.

-- Вообще-то формально он прав, -- задумчивым тоном ответил Андропов. – У императора там в Кремле и всякие пульты управления, и даже ядерный чемоданчик.

На время потеряв дар речи, Михаил Андреевич лишь устремил на Юрия Владимировича взгляд, полный изумления и ужаса.

-- А что же делать? – пожал плечами Андропов. – Надо ведь, чтобы всё было не понарошку, а как бы по-настоящему.

-- Знаете, товарищи, -- снова послышался извиняющийся голос Огаркова, -- вы лучше мне позвоните… потом… из Кремля – и я с радостью исполню любой ваш приказ. А сейчас, сами понимаете, не могу. Служба такая.

-- Товарищ Огарков! – вновь обрёл дар речи Суслов. – Вы в своём уме? Вы давали присягу или нет? Присягу Советскому Союзу?

-- Давал, товарищ Суслов, а как же? – с готовностью ответил начальник Генштаба. – Только ведь теперь Советского Союза вроде как и нет, верно? А что есть? Есть Российская империя. Стало быть, и присяга моя как бы относится к Российской империи. Россия-то – она ведь одна, как её ни называй. Вот я и служу России… и её Верховному Главнокомандующему. Так что извините, товарищи, но нашу беседу я вынужден закончить. До свидания.

Раздались гудки – маршал Огарков повесил трубку. После чего Устинову ничего не оставалось, кроме как сделать то же самое.

-- Ладно, -- махнул рукой Андропов. – Хочет перестраховаться – вольному воля.

-- Ничего, -- прошипел Устинов, -- я ему потом перестрахуюсь.

-- Исключим из партии как минимум, -- процедил Суслов.

-- Под суд отдадим! – неожиданно строгим голосом заявил Горбачёв, явно пытаясь отвлечь внимание товарищей по Политбюро от своей собственной оплошности.

-- Ладно, товарищи, хватит, -- вздохнул Брежнев. – Теперь уж вы все в будущем времени застряли. Давайте-ка решать, что сейчас-то делать.

-- А что тут решать? – спокойно сказал Андропов. – Раз армия нам не поможет, придётся мне действовать самому.

И председатель КГБ пошёл на кухню, на ходу доставая из кармана переносной телефон, чтобы позвонить на Лубянку.

* * *

Увы, Юрию Владимировичу повезло не больше, чем Дмитрию Фёдоровичу. Его лубянский заместитель также потребовал инструкций непосредственно из Кремля, мотивируя это требование тем, что Комитет Государственной Безопасности должен подчиняться тому, кто в данный момент этим государством руководит. Переубедить своего заместителя Андропов так и не смог.

-- М-да… -- протянул Суслов, выслушав невесёлый доклад вернувшегося в гостиную Юрия Владимировича. – Армия отпадает, КГБ тоже. Что же остаётся?

-- Остаётся партия, -- сделал логический вывод Андропов.

-- А партия, -- подвёл итог Брежнев, -- это мы с вами, товарищи, и есть. Что ж, придётся идти в Кремль.

-- Значит, всё-таки поведём за собой пионеров? – радостно воскликнул Горбачёв.

-- Никаких пионеров, -- покачал головой Леонид Ильич. – Сами заварили эту кашу – сами и расхлёбывать пойдём. Побеседуем с этим… потешным императором. Пусть себе отрекается и валит отсюда поскорее.

-- А как же революция? – разочарованным тоном протянул Горбачёв. – Всенародный порыв? Подъём энтузиазма?

-- Теперь уж, Миша, не до революций с энтузиазмами, -- вздохнул Брежнев. – Дай Бог хоть вернуть всё на круги своя.

* * *

Оставив своих товарищей внизу, Брежнев, Андропов и Суслов вошли в кабинет Председателя Президиума Верховного Совета СССР, где их уже ожидал российский император.

Николай Третий оказался ничем не примечательным лысоватым мужчиной средних лет и среднего же роста – но зато с очень выразительными и любознательными чёрными глазами. В настоящий момент царь всея Руси сидел за рабочим столом, увлечённо читая при свете лампы какие-то документы.

-- Oh, yes, -- увидел наконец гостей император, -- you gentlemen are finally here. Come in, come in, I’ve been expecting you for quite a while. Please sit down, -- добавил он, указывая на стулья.

-- Он что, -- поразился Суслов, усаживаясь поудобнее, -- и по-русски-то не говорит?

-- О, простите, -- спохватился царь. – К сожалению, мой русский не очень хорош, хотя я и изучал его с раннего детства. В конце концов, я ведь Николай Романов, а не просто Ник Ромни, как меня называют дома. Но я очень рад, господа, что вы наконец нанесли мне визит.

-- Мы пришли, мистер Ромни, -- сказал Андропов, -- чтобы поблагодарить вас за оказанную нам услугу – а заодно попросить, чтобы вы… -- тут Юрий Владимирович немного замялся.

-- Чтобы вы, господин Романов, -- заявил Брежнев с большевистской прямотой, -- покинули этот кабинет и улетели назад в свою Америку.

-- О да, конечно, -- согласно закивал Николай Третий, -- я вас отлично понимаю. Я прекрасно помню тот план, на который мы с вами согласились. Сначала я становлюсь императором, потом народ выходит на массовые демонстрации, а затем я отрекаюсь от престола.

-- Вот именно, -- кивнул Андропов.

-- Разумеется, -- подтвердил царь. – Так вот, господа, я уже несколько часов слежу за развитием ситуации, но массовых демонстраций почему-то… нет. Вы решили отложить их до завтра?

-- Мы решили… -- вздохнул Брежнев, -- не проводить их вообще. В другой раз проведём. А сейчас обойдёмся и без демонстраций.

-- Но, позвольте… -- удивлённым тоном ответил император. – Ведь это же не наш с вами план. Сначала демонстрации, а потом уже я отрекаюсь. Таковы были условия, верно?

-- Да какая вам, собственно, разница? – раздражённо сказал Суслов. – Ваше дело – отречься и улететь обратно. А у нас тут всё будет как раньше. И дело с концом.

-- Но где же тогда логика? – задал неожиданный вопрос царь.

-- В каком смысле? – удивился Андропов.

-- Вот если народ выходит на демонстрацию, -- пояснил Николай Третий, -- и говорит: “мы хотим как раньше, хотим Советский Союз, а Российской империи не желаем” – тогда всё ОК, император отрекается под давлением трудящихся масс, всё логично. А если народ такого не говорит? Почему же тогда я должен отрекаться?

Возникла некоторая пауза, ибо все три собеседника российского императора немного растерялись. Они не могли понять, говорит царь серьёзно или же шутит.

-- Видите ли, господин Романов, -- неожиданно твёрдым голосом нарушил молчание Брежнев, -- наши советские люди уже много лет живут мирной, спокойной, размеренной жизнью. Да, их политическая активность не всегда находится на должной высоте – но это как раз и доказывает, что они вполне довольны тем образом жизни, которого им удалось достичь благодаря мудрому руководству Коммунистической партии. Нынешнее поколение советских людей не знает ужасов войны, голода и холода, нищеты и безработицы. Граждане СССР глубоко удовлетворены своей мирной и спокойной жизнью, и потому относятся к нашей партии с неподдельной любовью и теплотой. Но именно потому, что советский народ привык жить спокойно, он и выражает своё чувство глубокого удовлетворения также спокойно, без излишних нервов и эмоций. Вот у вас на Западе, я слышал, есть такое понятие – “молчащее большинство”…

-- “Молчаливое большинство,” – поправил Брежнева Андропов. – “Silent majority”.

-- Вот-вот, оно самое, -- кивнул Леонид Ильич. – Это молчаливое большинство не горлопанствует и не орёт на улицах, а просто искренне поддерживает существующий строй. В конце концов, не забывайте, что советские граждане голосуют на выборах именно за нас, за коммунистов…

-- Великолепно, господин Брежнев! – неожиданно обрадовался Николай Третий. – Мне очень, очень нравится ход ваших мыслей!

-- Что вы имеете в виду? – с подозрением спросил Андропов.

-- Видите ли, господа, -- начал издалека царь, -- я ведь всегда был очень… незначительным человеком. Всю свою взрослую жизнь я работал обыкновенным… как по-русски будет “accountant”?

-- “Бухгалтер”, -- подсказал императору Юрий Владимирович.

-- No, that’s German… -- пробормотал Николай Третий. – Ах да, вспомнил -- “счетовод”! Так вот, я работал скромным счетоводом в небольшой фирме, а о чём-то большем мог только мечтать. И я действительно мечтал! Мечтал, что когда-нибудь я сделаю что-то очень важное, очень нужное, очень хорошее. Или для моей Америки, или для России – родной земли моих предков. И вот сейчас, сегодня этот момент настал! В первый раз в моей незначительной жизни!

-- Да вы соображаете, -- не выдержал Суслов, -- что вы такое несёте? Всю жизнь счетоводствовали, в России никогда не жили, по-русски с акцентом говорите – а туда же, в русские цари лезете! Неужели вы не понимаете…

-- О, разумеется, господин Суслов, -- перебил Михаила Андреевича царь, -- я прекрасно понимаю, что Провидение избрало меня вовсе не для того, чтобы я стал российским императором. О нет! В данный момент, господа, я не более чем placeholder… простите, какой тут будет русский эквивалент?

-- “Местодержатель”? – неуверенно предположил Андропов.

-- “Местоблюститель”! – неожиданно сам вспомнил трудное слово Николай Третий. – В данный момент я – не более чем местоблюститель российского престола. И я вовсе не желаю власти для себя лично – о нет, спасибо. Но зато у меня есть возможность сделать то, что уже давно пора было сделать!

-- Это что ж такое надо было сделать? – осторожно поинтересовался Брежнев.

-- Я вот как раз прочёл, -- сказал император, указывая на лежащие на столе бумаги, -- об одном очень интересном историческом факте. Оказывается, в 1918 году, сразу после предыдущей революции, ваша партия созвала Уч… ре...

-- Учредительное Собрание? – нехотя подсказал царю Андропов.

-- Да-да, господин Андропов, спасибо. Учредительное Собрание. Оно должно было определить будущее России. Но как-то так получилось, что это Собрание очень быстро прекратило свою работу. Вот тут, -- указал Николай Третий на один из документов, -- указана причина, хотя я её не совсем понимаю – “караул устал”.

-- Ну, видите ли… -- замялся Юрий Владимирович, -- в тогдашних условиях…

-- Понимаю, -- задумчиво кивнул головой царь. – Да, тогда шла первая мировая война, и Россию сотрясали беспорядки, разруха, голод… Но ведь теперь-то, как верно заметил господин Брежнев, ситуация в России спокойна как никогда. Никаких беспорядков, никакого голода. Значит, можно считать, что караул наконец отдохнул. И мы можем созвать Учредительное Собрание снова! Мы проведём в это Собрание выборы – именно это слово упомянул господин Брежнев, верно? И тогда новоизбранное Собрание, пусть и с некоторым опозданием, выполнит наконец свою задачу!

-- Вам же сказали, -- почти прошипел в ответ Суслов, -- что советскому народу не нужны никакие Собрания! Вам же Леонид Ильич ясно объяснил, что советские люди вполне довольны советским государственным и общественным строем.

-- Конечно, конечно! – согласно закивал Николай Третий. – Если это действительно так, то вам, господа, нечего опасаться. Если молчаливое большинство советских людей действительно поддерживает Коммунистическую Партию, то вы легко и просто эти выборы выиграете, верно? И тогда Учредительное Собрание решит вернуть Советский Союз, и вы снова вернёте себе власть. Более того, Америка и другие западные страны вынуждены будут признать, что коммунисты находятся у власти не потому, что совершили революцию, а потому, что их на самом деле выбрал народ. Разве так не будет лучше?

И снова возникло напряжённое молчание, в течение которого император переводил взгляд с одного члена Политбюро на другого. На лице царя можно было прочесть подлинное радушие и искреннее доброжелательство.

-- Видите ли, мистер Ромни, -- прервал тишину Андропов, -- ваш план, безусловно, интересен, но уж очень…

-- Уж больно сложен, -- подхватил Брежнев. – А вдруг…

-- Вы хотите сказать, -- понимающе-озабоченным тоном ответил царь, -- а вдруг народ вас не выберет? Но ведь вы сами, господин Брежнев, только что говорили о том, как народ вас любит, и как ему хорошо живётся в Советском Союзе.

-- Не вам решать, -- взорвался Суслов, -- что хорошо для народа, и кого он любит!

-- О, я с вами абсолютно согласен, господин Суслов! – кивнул Николай Третий. – Этого не имеет права решать ни один человек. Ни я, ни вы, ни господин Брежнев, ни господин Андропов. Народ решит этот вопрос для себя сам. Для того-то и будут проведены эти выборы.

-- Понимаете, господин Романов, -- замялся Брежнев, -- у нас в России… так не принято…

-- Исторические традиции, -- добавил Андропов, -- менталитет русского народа…

-- Нет, позвольте! – покачал головой император. – Позвольте мне с вами не согласиться. Ведь Советский Союз всегда себя позиционировал именно как демократию.

-- Социалистическую демократию, -- уточнил Суслов таким тоном, как будто бы первое слово в этой фразе автоматически обессмысливало второе.

-- Но всё-таки демократию, верно? – с победным видом поднял указательный палец царь. – И даже выборы в СССР регулярно проводятся, как верно заметил господин Брежнев. Вся разница лишь в том, что в новых выборах будет участвовать не один кандидат на каждое место, а несколько. Разве это менее демократично, господа? Разве это менее справедливо? Разве это не будет отвечать интересам молчаливого большинства трудящихся масс?

И царь-местоблюститель, задав своим собеседникам эти риторические вопросы, загадочно улыбнулся и хитро прищурился.

Почти по-ленински.

* * *

Члены Политбюро в полном составе шли по улице Горького. Уже стемнело, и число прохожих неуклонно уменьшалось. И даже самые стойкие пионеры разошлись наконец по домам, окончательно поставив крест на несостоявшейся Великой Апрельской революции.

Нечего и говорить, что руководителей Коммунистической партии охватили уныние и апатия. Они продолжали свой путь в угрюмом молчании, и лишь Михаил Сергеевич Горбачёв всё ещё пытался извлечь из событий прошедшего дня хоть толику оптимизма.

-- Я думаю, товарищи, -- в очередной раз попытался он подбодрить своих коллег, -- всё не так уж и плохо. В конце концов, нашу партию царь не запретил. Это уже плюс, знаете ли. Николай Второй нас бы терпеть не стал, не говоря уже о каком-нибудь Петре Первом или Иване Грозном.

-- Этого мало, – недовольно проворчал Суслов. – Ведь он не запретил и все остальные партии. С которыми нам теперь придётся бороться на выборах.

-- Но мы же коммунисты! – гордо заявил Горбачёв. – Мы побеждали всех и всегда! Неужели не победим и на этот раз?

-- К сожалению, не всегда, -- сухо заметил Андропов. – Те выборы в Учредительное мы как раз проиграли. А победили эсеры.

-- Так ведь сейчас-то этих эсеров уже нет, -- сказал Михаил Сергеевич.

-- Сейчас и мы уже не те, -- вздохнул Суслов. – Ленин-то мог огромную демонстрацию собрать, а мы? Почти никто на улицы не вышел, да и те уже разошлись.

-- А вон кто-то ещё есть, -- заметил Брежнев, показывая на другую сторону улицы. – И вроде не дети.

-- Но они и не наши, -- упавшим голосом ответил Андропов.

Действительно, демонстранты на другой стороне улицы Горького, которых можно было легко разглядеть благодаря уличным фонарям, собрались там вовсе не для того, чтобы славить Советский Союз, Коммунистическую партию и Владимира Ильича Ленина. Ещё вчера всех этих людей, собравшихся в одном месте, очень быстро разогнала бы милиция – а многих бы и арестовала. Также подобным сборищем наверняка бы заинтересовалось и ведомство товарища Андропова.

-- Диссиденты… -- в бессильной злобе протянул Суслов.

-- Они самые, -- подтвердил Брежнев.

-- А что это у них там написано, товарищи? – прищурился Горбачёв.

Первый плакат, содержание которого удалось прочесть Михаилу Сергеевичу, находился в руках академика Андрея Сахарова – на ватманском листе бумаги кто-то явно торопливо написал: “ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ!!!”. Своеобразным дополнением к этому плакату был другой плакат, который держала над головой супруга академика Елена Боннэр – “ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПАРЛАМЕНТ!!!”. Слева от Сахарова стояли Рой Медведев и Лев Копелев, растянувшие небольщой транспарант с надписью “ДАЁШЬ ВОСЬМИЧАСОВОЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ!”. Из остальных предметов наглядной агитации выделялись транспарант “ДОЛОЙ ЧЕРТУ ОСЕДЛОСТИ!”, который растянули два известных сиониста-отказника, и плакат с наспех сочинённым двустишием: “ЭТО ЧТО ЗА НОВОСТИ? ГДЕ СВОБОДА СОВЕСТИ?”, которым размахивал скандально известный священник Глеб Якунин. А вот смысл плаката в руках Валерии Новодворской – “ТРЕБУЕМ ОТМЕНЫ КЛАССИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ!” – из всех членов Политбюро понял только Генеральный секретарь – в детстве Лёне Брежневу приходилось зубрить в гимназии греческий и латынь.

И тут произошло событие, смысл которого поначалу не понял почти никто. Дочитав последний плакат до конца, Михаил Сергеевич Горбачёв неожиданно ринулся с места и стрелой понёсся на другую сторону улицы.

-- Ты это куда? – удивился Брежнев.

-- Михаил Сергеевич, постойте! – крикнул Андропов.

-- Товарищ Горбачёв, немедленно вернитесь! – потребовал Суслов.

Но Михаил Сергеевич не обращал никакого внимания ни на крики своих товарищей, ни на с трудом затормозивший автобус, ни на врезавшееся в бордюр такси. Он бежал к заветной цели – к собравшимся на демонстрацию диссидентам.

Заметив Горбачёва (но ещё не узнав), демонстранты посмотрели на него с некоторым интересом. Но не более того.

-- Товарищи диссиденты! – закричал Михаил Сергеевич, подбегая к вчерашним идеологическим врагам.

-- Да ведь это… -- неуверенно произнесла Боннэр, боясь ошибиться.

-- Да-да, товарищи, это я, Горбачёв из Политбюро! – развеял её сомнения Михаил Сергеевич. – Я хочу сказать вам, товарищи диссиденты, что мы, коммунисты, можем вам всё это дать!

-- Что “дать”? – без особого почтения поинтересовался Якунин.

-- Да всё, что у вас на плакатах, так сказать, написано! Ведь у нас в Советском Союзе – помните? – и самодержавия не было, и парламент был – ну, он Верховным Советом назывался, но ведь, как говорится, хоть горшком назови… И восьмичасовой рабочий день был, а как же иначе? И черты оседлости не было вовсе, зачем она нам нужна-то, мы ведь интернационалисты, и это правильно! И свобода совести вполне себе была, чувства верующих уважали как следует. Да и образование было… ну, что не классическое – так это точно, нормальная советская школа. Так что мы с вами теперь, образно говоря, союзники!

-- Не знаю, не знаю, -- покачала головой Боннэр. – Всё, что вы говорите, сущая правда – но можем ли мы вам доверять?

-- Так ведь дело в том, товарищи диссиденты, -- горячо сказал Михаил Сергеевич, -- что у вас-то небось пока и партии-то своей нет, которая бы всех, так сказать, объединила и вдохновила на борьбу с царским режимом. А у нас – есть, есть такая партия! И мы с вами вполне можем, я бы сказал, войти в общий блок. Ну, скажем, “Блок коммунистов и диссидентов”! А? Это я только что придумал. Правда, здорово? И этот наш блок обязательно победил бы на выборах!

-- Простите, уважаемый Михаил Сергеевич, но о каких, собственно, выборах вы говорите? – вежливо спросил академик Сахаров.

-- Так ведь мы, коммунисты, только что были у царя, -- похвастался Горбачёв, опуская ненужные подробности. – И мы с ним очень твёрдо говорили, по-большевистски. Вот он и дал под нашим давлением согласие на выборы в Учредительное Собрание.

Нечего и говорить, что эта новость произвела на диссидентов огромное впечатление, а авторитет Коммунистической партии и лично товарища Горбачёва вырос на глазах.

-- Какие вы замечательные, коммунисты! -- больше всех расчувствовалась Новодворская. – Конечно, когда в оппозиции, а не у власти.

-- Ну так что, товарищи диссиденты? – поставил вопрос ребром Михаил Сергеевич. – Будем объединяться?

-- Будем! – почти в унисон ответили Сахаров, Боннэр, Новодворская и все остальные.

* * *

На этом и закончился 9 апреля 1979 года – день Великой Апрельской революции.

До выборов в Учредительное Собрание оставалось три месяца…

К О Н Е Ц

Декабрь 2009 – январь 2010 года, Сент-Луис

---

Другие опусы того же автора