Миротвор Шварц

Цепная реакция

“…на этом свете всякое сделанное дело, сколь бы важным оно ни казалось, можно разделать, если позволительно таким образом выразиться…”

Александр Дюма, “Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя”

28 июня 1914 года

Стаунтон, Виргиния

-- Опять эта проклятая жара, -- вздохнул Сайрус Джефферсон, снова вытирая рукавом потный лоб.

Впрочем, его мучила отнюдь не только июньская жара, спастись от которой было невозможно как на улице, так и в портновской мастерской "Джефферсон и Сын". Главной причиной неудовольствия Сайруса была все же не погода, а обилие работы. Он-то думал, отправляясь утром на работу, что сегодня ему придется лишь доделать брюки, заказанные пару дней назад мистером Фелпсом. Однако в процессе рабочего дня выяснилось, что старик Макферсон нашел наконец жениха для младшей дочери -- а потому нуждается в новом фраке. И к тому же миссис Томпсон срочно понадобилось новое вечернее платье, ибо старое окончательно пришло в негодность после очередной стирки.

Конечно, обилие работы означало обилие клиентов – то есть денег. И все же эти деньги Джефферсону предстояло еще заработать. Причем заработать в поте лица, как и сказано в Писании. А тут еще и жара, от которой потеет не только лицо, но и прочие части тела.

Вздохнув еще раз, Сайрус снова принялся за работу. Однако в следующее мгновение его отвлек стук в дверь. После чего дверь открылась, и на пороге появился джентльмен несколько высокомерного вида, одетый с иголочки... но как-то не совсем по здешней моде.

-- Добрый день, сэр, -- кисло поздоровался с новым посетителем Джефферсон.

-- Parle-vous français? -- вместо приветствия спросил незнакомец.

Смысл вопроса Сайрус понял, но утвердительно ответить на него не мог.

-- Нет, сэр, -- покачал Джефферсон головой. -- Увы, языками не владею. В колледжах не обучался.

Тем не менее посетитель обратился к Сайрусу с пространной речью, во время которой то и дело показывал на свои часы.

-- Я понимаю, сэр, -- терпеливым тоном ответил Джефферсон, -- что вам нужно побыстрее. Но я все равно не понимаю ни слова из того, что вы говорите.

Нахмурившись, незнакомец немного подумал, после чего снова открыл рот.

-- Sprechen Sie Deutsch? -- задал он новый вопрос. В его голосе сквозила слабая надежда.

-- Вот болван! -- не выдержал Сайрус. -- Я ж тебе английским языком сказал, что по-французски не понимаю!

В ответ посетитель посмотрел на Джефферсона то ли укоризненно, то ли вопросительно. Несмотря на языковый барьер, его немой вопрос был предельно ясен -- "так что же нам делать?"

Вот черт, подумал Сайрус, принесла нелегкая европейца. А ведь Стаунтон -- такая провинциальная дыра, что... Впрочем, в прошлом году сюда заезжал президент Вильсон... С другой стороны, а почему бы президенту сюда и не заехать -- в конце концов, столица совсем недалеко. И все же иностранные туристы были в Стаунтоне большой редкостью.

-- Ну ладно, сэр, -- сделал примирительный жест Джефферсон. -- Вы тут пока посидите вон там, а я кого-нибудь позову.

Пожав плечами, европеец уселся на указанное ему место у двери, после чего Сайрус поднял телефонную трубку. Хотя в Стаунтоне телефонных аппаратов было совсем немного, но как только у Джефферсона появилась возможность, он купил сразу два -- один для дома, другой для мастерской. Игрушка, что и говорить, дорогая, но все же полезная. Особенно для таких вот случаев.

Набрав номер и немного подождав, Сайрус услышал в трубке голос своего сына.

-- Алло? -- сонно промычал Билли Рэй Джефферсон.

-- Все еще дрыхнешь? -- хмыкнул Сайрус. -- Уже полдень, а ты еще в постели?

-- Ну, пап, -- заныл Билли Рэй, -- а что такое? Ты ж сам сказал, что сегодня у меня будет свободный день.

-- Понимаешь, сынок, -- вздохнул Сайрус, -- я-то думал, работы сегодня будет мало. А получается наоборот -- работы просто завались, да еще и европеец приперся... Так что придется тебе...

-- Ну, па-а-ап, -- жалобно перебил отца Билли Рэй, -- ну ты что, ну я ведь не могу... Ну у меня ведь через два часа свиданка с Салли Харпер...

-- Ах, вот как, -- понимающе протянул отец. -- А на завтра ее перенести нельзя?

-- Да нет, пап, -- ответил сын, чуть не плача, -- завтра никак. Завтра утром Салли уезжает в Ричмонд к тетке Одри. На целую неделю!

-- Ну, а сегодня вечером? -- предложил другой выход из положения Сайрус. -- Вот поработаем часиков до шести -- а вечером погуляешь со своей Салли. Так даже лучше будет.

-- Да нет, -- печально вздохнул Билли Рэй, -- вечером не выйдет. Вечером миссис Харпер ее не отпустит. Она же строгая.

-- Охх... -- тяжело вздохнул и Сайрус. -- Ладно, Билли Рэй, тогда сделаем по-другому. Меня миссис Харпер уже который месяц зазывает в гости...

Будучи довольно привлекательным для своего возраста вдовцом, да еще и владельцем собственного бизнеса, Сайрус Джефферсон давно уже пользовался успехом у незамужних женщин Стаунтона. В том числе и у Мелани Харпер, чей муж бесследно исчез лет пятнадцать назад -- то ли поехал на рыбалку и утонул, то ли спутался с негритянкой и уехал с ней в Европу.

-- Ну и что? -- не понял отца Билли Рэй.

-- Да вот то самое, -- ответил Сайрус. -- Вот сегодня вечером к миссис Харпер и пойдем. Вместе. Мол, мне тебя не с кем оставить. Двадцатилетнего оболтуса.

-- А зачем? -- все еще не понял двадцатилетний оболтус.

-- Ну как зачем... -- пожал плечами Сайрус. -- Сначала отужинаем, а потом вы с Салли уйдете. Чтобы не мешать нам с миссис Харпер чаи гонять и базарить. А уж чем вы там с Салли в ее комнате займетесь -- это не мое дело. Только тихо, а то миссис Харпер услышит.

-- А-а, двойная свиданка, значит! -- понимающе протянул Билли Рэй. -- Ну, пап, спасибо! Тогда я сейчас буду. Мигом.

-- Вот-вот, приходи. Ах да! -- вспомнил Сайрус, посмотрев на нетерпеливо ждущего иностранца. -- По дороге сюда прихвати с собой какого-нибудь негра, ладно? А то у меня тут европеец сидит, ни фига по-нашему не знает.

Ждать Билли Рэя с негром пришлось долго. Правда, минут через пятнадцать негр явился. Но без Билли Рэя.

-- Паскаль Леруа, -- представился негр. -- Клерк из "Первого Южного Банка".

-- Привет, Паскаль, -- кивнул головой Сайрус. -- Слушай, поговори-ка вон с этим...

Дальнейший разговор проходил сразу на двух языках. Иностранец действительно оказался европейцем -- баварцем по имени “Курт Лемке”. Что же до сути дела, то мистеру Лемке было угодно, чтобы Джефферсон... починил его часы – оказывается, европеец почему-то принял портновскую мастерскую за часовую. Мысленно плюнув с досады на пол (и в то же время вздохнув от облегчения), Сайрус с помощью Паскаля обьяснил Лемке, как следует пройти к часовщику Ричардсу, что на улице Дэвиса. Поблагодарив собеседников, европеец пошел к выходу, попросив негра следовать за ним.

-- Подожди! -- остановил Паскаля Джефферсон. -- А где Билли Рэй?

-- Молодой мистер Джефферсон, -- учтиво ответил негр, -- в настоящий момент, скорее всего, находится в трактире "Дикси".

-- Вот мерзавец! -- всплеснул руками Сайрус, когда за Лемке и Паскалем закрылась дверь. После чего Джефферсон покачал головой и снова принялся за фрак для старика Макферсона.

А через десять минут Билли Рэй наконец явился. Как ни странно, алкоголем от него почти не пахло.

-- Ну что ты за лодырь? -- поприветствовал сына Сайрус. -- Я тут делом занимаюсь, а он по кабакам шляется.

-- Пап, да ты подожи, послушай, что скажу! -- возбужденно затараторил Билли Рэй. -- Ты ведь ничего не знаешь, да? Небось тебе никто еще не рассказал, верно?

-- Нет, -- пожал плечами Сайрус. -- А что произошло-то?

-- А вот я, когда пришел в трактир, так сразу узнал. Ой, пап, какие дела творятся-то! Сегодня утром в Сент-Луисе вице-президента застрелили! Раз-два – и насмерть!

-- Как? -- вскричал в ужасе Сайрус. -- Застрелили? Насмерть? Вице-президента? Хосе-Мигеля Гомеса?

-- Да нет, пап, ты что, -- успокоил отца Билли-Рэй. -- Не нашего вице-президента, янковского. Хирама Джонсона!

-- А-а, янковского, -- вздохнул с облегчением Сайрус. -- Так бы сразу и сказал. Это совсем другого дело. Янковского мне и не жаль. Туда, как говорится, ему и дорога.

* * *

5 июля

Вашингтон

-- И что же вам удалось узнать? -- спросил Теодор Рузвельт.

Джон Тулл Баркер, генеральный прокурор штата Миссури, заметно волновался. Он находился в Овальном кабинете впервые в жизни. Да и в Вашингтоне он давно уже не был -- однако сейчас пришлось приехать. Не столько на похороны вице-президента, сколько с докладом.

-- Миссурийская полиция проделала огромную работу, -- начал Баркер, -- и в результате установила, что убийца вице-президента, некий Гэбриэл Принс, является членом террористической организации "Белая рука". Деятельность этой организации направлена на то, чтобы воссоединить... простите, присоединить штат Миссури к Конфедеративным Штатам Америки. Все улики, которые полиции удалось собрать, неопровержимо свидетельствуют о том, что руководство "Белой рукой" осуществляется из-за границы.

-- То есть из Конфедерации! -- стукнул кулаком по столу Рузвельт.

-- Именно так, господин президент, -- кивнул Филандер Чейз Нокс, государственный секретарь. -- Именно поэтому мы в Госдепартаменте уже составили ноту, требующую проведение расследования на территории КША. С участием наших полицейских. Однако я опасаюсь, что правительство Конфедеративных Штатов ответит на нашу ноту отказом.

-- Проклятые ребы! -- вскочил из-за стола президент и нервно зашагал туда-сюда по кабинету. -- Мало мы им в свое время показали, где раки зимуют! Мало мы их били при Шайло, при Геттисберге, при Чаттануге! Черт побери, да если бы этот хлюпик Линкольн проявил в свое время должную твердость, то сейчас никакой проклятой Конфедерации и на свете бы не существовало!

-- Тем не менее, господин президент, -- вздохнул госсекретарь, -- Конфедерация существует. И находится не так уж далеко от нас -- на другом берегу Потомака.

-- Мистер Нокс, -- задумчиво спросил Рузвельт, перестав расхаживать по кабинету и снова усевшись на свое место, -- вы уже отослали в Ричмонд упомянутую вами ноту?

-- Нет, господин президент. Пока не отослали.

-- Вот и не надо.

-- Простите, господин президент, -- снова вступил в разговор Баркер, -- неужели мы оставим это страшное преступление без последствий?

-- Нет, не оставим, -- покачал головой Рузвельт. -- Кое-что мы пошлем ребам непременно. Но не ноту, нет. Ультиматум.

-- Ультиматум? -- с тревогой в голосе переспросил Нокс. -- Но ведь это чревато...

Чем чревато, госсекретарь договорить побоялся. Но все было ясно и так.

-- Возможно, -- поправил пенсне на носу президент. -- С другой стороны... может, оно и к лучшему? Давно пора показать ребам, кто здесь босс...

-- А что скажет Европа? -- осведомился Баркер.

-- Европа -- в Европе, -- сделал Рузвельт вроде бы логическое, но в то же время не вполне верное умозаключение. -- А мы с ребами -- здесь.

* * *

8 июля

Париж

Поднимаясь на трибуну, где находилось его законное место, председатель Европейского Парламента Жорж Клемансо с интересом прислушивался к доносившимся из зала болтовне, бормотанию и шушуканию. Разумеется, понимал он далеко не всё -- ведь не все депутаты Европарламента вели свои неформальные беседы по-французски. В конце концов, в каждом королевстве Империи наряду с французским был еще и свой собственный официальный язык. К тому же пруссаки с саксонцами вполне могли говорить по-немецки, миланцы с неаполитанцами -- по-итальянски, а хорваты с боснийцами -- по-сербохорватски. Да и чехи со словаками вполне понимали друг друга без переводчика. И все же единственным языком, понятным для всех граждан Империи от Бреста до Варшавы и от Нарвика до Палермо, был именно язык Бальзака и Рабле.

-- Итак, господа, -- начал заседание Европарламента Клемансо, после чего зал затих, -- вы все уже наверняка слышали о том ультиматуме, который предъявило Конфедеративным Штатам Америки правительство США. Должен заметить, что ультиматум составлен в таком тоне, что его наверняка не приняло бы ни одно государство, дорожащее своей честью и достоинством. Однако в случае, если КША ультиматум отклонят, Соединенные Штаты, вне всякого сомнения, начнут против своего южного соседа и давнего противника войну. Разумеется, в такой ситуации Европейская Империя не может остаться безучастной. А потому нам, Европейскому Парламенту, следует принять то решение, которое будет отвечать европейским государственным интересам. Желает ли, господа, кто-нибудь высказаться?

Первым попросил слова Отто Бауэр, социалист из Австрии. Клемансо слово дал, но едва заметно поморщился. Что ни говори, а немцев он недолюбливал, ибо историю знал хорошо. Ведь именно немецкие "союзники" -- Пруссия и Австрия -- начали сто лет назад новую войну с Францией, воспользовавшись очередным вторжением Веллингтона в Испанию и надеясь на помощь русского царя. Несмотря на то, что Александр I так их и не поддержал, пруссаки с австрийцами поначалу даже одержали над наполеоновскими маршалами несколько побед. Хорошо еще, сам Наполеон, выгнав англичан из Испании, сумел после этого разбить наголову Блюхера в 1815 году при Ватерлоо, после чего окончательно превратил пруссаков с австрийцами из "союзников" в вассалов, посадив на берлинский и венский троны своих дальних родственников. А Австрию великий император заодно расчленил, чем немало обрадовал всевозможных чехов и словенцев, получивших наконец свои собственные королевства -- пусть и зависимые от Франции.

С тех пор немцы больше не бунтовали -- напротив, они превратились в самых послушных граждан и горячих патриотов Европы. И все же Клемансо им не доверял...

-- Guten Tag, meine Herren, -- начал свое выступление Бауэр. -- Можем ли мы позволить этому выскочке Рузвельту, возомнившему себя великим государственным деятелем, нарушать мир и спокойствие на американском континенте и угрожать более слабому соседу? Nein! Nein, nein и еще раз nein! Конфедеративные Штаты Америки -- наш самый лучший друг, наш самый надежный торговый партнер, наш самый верный союзник! Похоже, что Рузвельт забыл о том, что император Наполеон Бонапарт своих друзей на произвол судьбы не бросает. Ну что же, мы готовы ему это напомнить. Jawohl! Heil Kaiser!

Клемансо едва удержался, чтобы не рассмеяться во весь голос. Конечно, когда-то словосочетание "император Наполеон" звучало очень грозно -- особенно при жизни самого первого Наполеона Бонапарта, чье имя вызывало дрожь и трепет не только в Берлине с Веной, но и в Лондоне с Петербургом. Однако его сын, Наполеон II, который прекратил бесконечные войны с Англией, переименовал империю из Французской в Европейскую и окончательно узаконил равноправие всex ее граждан, подобного страха уже не вызывал. Третий же Наполеон, даровавший Империи конституцию и уступивший в 1848 году часть своей власти Европейскому Парламенту, и вовсе не был похож на самовластного тирана. Не говоря уже о Наполеоне IV, взошедшем на трон Европы в 1870 году и немедленно передавшем Европарламенту остававшиеся у него полномочия, после чего Европейская Империя фактически превратилась в республику. Ну, а нынешний император, Наполеон V, не пользовался авторитетом даже у собственной жены и детей. Так, во всяком случае, утверждала "желтая" пресса.

Следующим попросил слова Эмилиано Сапата. Тоже социалист, но не из Австрии.

-- Buenos dias! -- поздоровался Сапата с коллегами. -- Я прекрасно понимаю и даже разделяю благородное возмущение сеньора Бауэра. Тем не менее я вынужден заметить, что если война в Северной Америке действительно начнется, то от нее пострадают не только los Estados Confederados. В случае, если Европейская Империя вмешается в эту войну, армия de los Estados Unidos перейдет не только через Потомак, но и через Рио-Гранде, и моя родная Мексика -- в отличие от Франции или, скажем, Польши -- также подвергнется нападению с севера. А ведь мы, мексиканцы -- такие же европейские граждане, как французы, норвежцы или венгры. Почему же Европейская Империя не заботится о нашей безопасности?

Сапата был абсолютно прав. Не находясь на европейском континенте, мексиканцы тем не менее были европейцами. Когда в 1861 году англичане намеревались вмешаться в мексиканскую гражданскую войну, Наполеон III решил их опередить, после чего послал в Мексику экспедиционный корпус под командованием маршала Мольтке. Одержав несколько побед, Мольтке в конце концов занял Мexико и провозгласил создание конституционной монархии во главе с братом Наполеона Людовиком. А еще через год Мексиканское Королевство вошло в состав Европейской Империи.

Разумеется, такое вопиющее нарушение доктрины Монро возмутило как Авраама Линкольна, так и президента Конфедерации Джефферсона Дэвиса. Однако ни США, ни КША помешать Европе не могли, ибо были заняты войной друг с другом. А после Геттисберга южане сменили гнев на милость. Весной 1864 года госсекретарь Конфедерации Джуда Бенджамин нанес неофициальный визит в Париж, а в августе того же года Юг официально признал включeние Мексики в состав Империи.

Ну, а 1 сентября северный генерал Уильям Текумсе Шерман, подходя к беззащитной Атланте, вдруг увидел справа от своей армии большую массу вооруженных людей. Это был корпус Мольтке, усиленный к тому же мексиканскими новобранцами.

Пожав плечами, Шерман принял бой -- и был наголову разбит, после чего Мольтке немедленно двинулся на северо-восток, в Виргинию, где северный генерал Грант уже несколько месяцев медленно, но верно теснил южного генерала Ли. Естественно, прибытие европейского корпуса изменило всю картину. После того, как Мольтке и Ли зажали армию Гранта в "клещи", северянин запаниковал, попытался прорваться на север... потом на юг... потом на запад... и в итоге капитулировал.

Теперь конец славного анабасиса Мольтке был уже близок -- до Вашингтона победоносный маршал дошел за три дня, после чего у Линкольна окончательно сдали нервы, и он вынужден был согласиться не только на мир и признание независимости КША, но и на референдумы в двух спорных штатах -- Кентукки и Миссури. В итоге кентукийцы предпочли Юг, а вот миссурийцы остались на Севере. Хотя, судя по прозвучавшему десять дней назад в Сент-Луисе выстрелу, далеко не все жители Миссури с этим смирились -- даже сейчас, через полвека после тех давних событий...

Следующим взял слово Витторио Орландо, консервативый демократ из Неаполя. То есть из Сицилии, входящей в состав Неаполитанского Королевства.

-- Buon giorno, -- начал Орландо. -- Я ни в коей мере не собираюсь оспаривать утверждение синьора Сапаты. Действительно, если этот pazzo Рузвельт начнет войну, то в случае нашего вмешательства могут пострадать жители Мексики. Это так. Однако мы не можем забывать и о миллионах наших граждан, постоянно проживающих в Конфедеративных Штатах Америки. Если мы не окажем КША поддержку, то что станет с ними?

Орландо не ошибался -- речь шла именно о миллионах. Когда в 1885 году конфедераты наконец-то освободили своих черных рабов (как по экономическим причинам, так и в результате надоедливых поучений европейских друзей), сей гуманный акт привел к весьма деликатной ситуации. Ибо возник вопрос о легальном статусе новоосвобожденных. О том, чтобы дать неграм равные права, благородные южные джентльмены не хотели и слышать -- но в то же время дискриминация значительной части населения по расовому принципу весьма негативно сказалась бы на и без того не очень-то светлом образе свободного гордого Юга. Многие европейцы и так уже открыто сомневались в том, следует ли Империи поддерживать дружественные отношения с "этим реакционным режимом".

В итоге выход из положения предложила сама же Европейская Империя, согласившись дать живущим в Конфедерации неграм свое гражданство. Таким образом, "новые европейцы" не имели никаких политических прав у себя на родине, однако Европа своих черных граждан не забывала. По всей Конфедерации европейцы понастроили школ, в которых черные дети сызмальства учились французскому языку и прочим наукам -- а также, естественно, лояльности к Европейской Империи и императору Наполеону лично. Окончив школу, "новые европейцы" связи с Империей отнюдь не теряли. Кто ехал в Европу учиться дальше, кто направлялся в Мексику служить в европейской армии, кто работал в европейских официальных учреждениях и частных компаниях. А раз в четыре года негры американского Юга ходили на выборы -- разумеется, не в Конфедеративный Конгресс, а в Европейский Парламент. В котором были представлены и они -- несмотря на то, что проживали не в Империи и даже не в ее африканских колониях.

Именно один из таких "новых европейцев", Буке Вашингтон, попросил слова вслед за Орландо.

-- Добрый день, господа, -- поклонился коллегам Вашингтон. -- Я хотел бы поблагодарить месье Орландо за то внимание, которое он уделил нам, живущим в Конфедерации европейским гражданам африканского происхождения. Действительно, если damnyankees -- так у нас в КША называют северян, "проклятые янки" -- придут туда, где мы живем, то нам придется плохо. Куда хуже, чем нашим белым соседям. Они, по крайней мере, могут оказать захватчикам сопротивление, ибо владеют личным оружием. Мы же оружия иметь не можем – нам это запрещено. Нам, негражданам Конфедерации, запрещено очень многое. Мы не можем ходить с гражданами в одни и те же школы и колледжи, не можем служить в местной полиции, не можем голосовать на местных выборах, не можем вступать с гражданами в брак. Разумеется, не можем и подавать прошение о предоставления гражданства КША -- в отличие от эмигрантов из-за океана. Все это так, господа, и это весьма печально. Но тем не менее мы живем там, где живем, где жили столетиями, где находится наша родина. По крайней мере, теперь никто не покушается на нашу личную свободу или жизнь. По крайней мере, мы находимся в безопасности. Разумеется, пока не началась война.

Говоря о безопасности, Вашингтон был прав. В свое время некоторые конфедераты, недовольные освобождением рабов, выразили свое недовольство путем линчевания нескольких негров. Однако Европейская Империя немедленно вступилась за своих новых граждан, выразив свой протест в столь резкой форме, что Конфедерация была вынуждена немедленно принять меры и категорически запретить подобные вещи. С тех пор любой живущий в КША негр твердо знал, что в случае чего всегда сможет найти защиту поддержку в ближайшем европейском консульстве.

-- Но я не хочу прослыть эгоистом, -- печально усмехнулся Вашингтон. -- Довольно о проблемах моих несчастных избирателей. Поговорим об интересах Европейской Империи, лояльными гражданами которой мы все являемся. Что произойдет в том случае, если Европа бросит Конфедерацию на произвол судьбы? Нам всем прекрасно известно, что Соединенные Штаты разобьют КША в пух и прах. В результате Юг будет в лучшем случае ужасно ослаблен, а в худшем -- оккупирован Севером, который до сих пор втайне полагает, что отделение южных штатов в 1861 году было противозаконным и бесчестным деянием. Таким образом, Европа лишится надежного союзника. И когда начнется новый политический кризис -- а он обязательно начнется, в этом нечего даже и сомневаться -- Соединенные Штаты смогут без труда угрожать Мексике, ибо в этом случае нам придется противостоять США уже без Конфедерации. И вот тогда-то месье Сапата и его мексиканские собратья действительно окажутся в опасности. В гораздо большей опасности, нежели сейчас. И мы, европейцы, все равно будем вынуждены скрестить пресловутые шпаги с "проклятыми янки". Только бок о бок с нами уже не будет конфедератов. И тогда мы вспомним сегодняшний день. И пожалеем о том, что оставили Конфедерацию в беде.

Не удержавшись, Клемансо согласно кивнул головой.

Хорошие аргументы, подумал он. Очень хорошие, месье Вашингтон.

* * *

9 июля

Лондон

-- Итак, джентльмены, -- сказал Генри Асквит, -- начем заседание нашего Кабинета. Я хотел бы попросуть сэра Эдуарда проинформировать всех присутствующих о содержании документа, полученного им только что из Парижа.

-- Разумеется, господин премьер-министр, -- кивнул сэр Эдуард Грей.

Развернув принесенную с собой бумагу, министр иностранных дел принялся читать вслух:

-- "Европейский Парламент вынужден с прискорбием заявлить о своей озабоченности в связи с ультиматумом, предъявленным Конфедеративным Штатам Америки правительством США. К сожалению, Европейский Парламент вынужден заметить, что данный ультиматум содержит в себе угрозы, неприемлемые в отношениях между цивилизованными странами. Будучи поборником мира и справедливости, Европейский Парламент не может не заявить о том, что в случае применения Соединенными Штатами военной силы Европейская Империя оставляет за собой право прийти на помощь жертве агрессии. Тем не менее Европейский Парламент надеется, что правительство США одумается..." ну и так далее. Это уже не столь интересно.

-- Завтра это появится во всех газетах, -- вздохнул Асквит. -- И британская публика непременно поинтересуется реакцией британского Кабинета.

-- Простите, господин премьер-министр, -- сказал министр финансов Дэвид Ллойд-Джордж, -- но почему, собственно, Британия должна на все это реагировать?

-- Но ведь не можем же мы допустить, -- возразил Грей, -- чтобы Европа вмешивалась в межамериканский конфликт. В конце концов, вся эта... ссора является внутренним делом американских штатов -- Соединенных и Конфедеративных.

-- Тем более незачем туда вмешиваться нам, -- прошамкал лорд Генри Морли, престарелый статс-секретарь по делам Индии. -- Или мы, британцы, внезапно возлюбили США? Страну, с которой не раз воевали?

-- Простите, лорд Морли, -- возразил Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства, -- но последний раз мы воевали с Соединенными Штатами сто лет назад. И в данном случае "сто лет назад" -- это не просто фигура речи.

-- Хорошо, -- хмыкнул лорд Морли. -- Допустим, мы с ними давно не воевали. Но ведь это, согласитесь, еще не причина, чтобы их любить.

-- Настоящая причина весьма проста, -- пожал плечами Грей. -- Соединенные Штаты Америки -- злейший враг Конфедерации.

-- А за что же, сэр Эдуард, -- поинтересовался Ллойд-Джордж, -- вы так не любите Конфедерацию?

-- Вы хотите сказать, -- не без сарказма ответил Асквит, -- за что же мы ее любим, кроме дискриминации негров?

-- Дискриминации неграждан, -- уточнил Ллойд-Джордж.

-- Кроме дискриминации неграждан и постыдного рабовладельческого прошлого? -- не сдавался Асквит.

-- Ну, у США прошлое немногим лучше, -- пожал плечами Ллойд-Джордж.

-- Как и у нашей Британской Империи, -- заметил лорд Морли.

-- Хорошо же, джентльмены, не будем ходить вокруг да около, -- сказал Черчилль. -- Разумеется, наша неприязнь к КША вызвана прежде всего тесным союзом Ричмонда и Парижа. Если бы Париж заключил союз с самим Господом Богом, я бы тут же произнес хвалебную речь в адрес Дьявола. Ибо тем самым я нанес бы ущерб Франции.

-- Европе, -- поправил Черчилля Ллойд-Джордж. -- Не следует называть Европу Францией. Это попросту неверно.

-- Нас же называют Англией, -- пожал плечами Грей.

-- Дело не в названиях, -- махнул рукой Асквит. -- А в том, что мы с Европой -- враги, и враги лютые. Да, мы не воевали с ними уже давно, но ведь холодная-то война не прекращалась ни на миг, и мы это прекрасно знаем. Как и они.

-- И вы, господин премьер-министр, -- ироническим тоном поинтересовался Ллойд-Джордж, -- намерены эту холодную войну, так сказать, разогреть? И вступить в бой со всем европейским континентом?

-- Ну, положим, не со всем, -- возразил Грей. -- Не вся Европа входит в Европейскую Империю. У нас в Европе есть и союзники. Например, Португалия.

-- И Испания, -- добавил Черчилль.

…Когда в 1808 году в Испанию вошли войска Наполеона, испанский король Фердинанд VII был увезен вместе со всей родней во Францию и посажен под домашний арест. А на испанский трон воссел Жозеф Бонапарт, брат французского императора. Впрочем, большинство испанцев признавать нового короля не пожелало, и Испания на долгие годы превратилась в арену партизанской борьбы против французских оккупантов. Причем в эту борьбу регулярно вмешивались англичане, вторгаясь в Испанию из Португалии, занимая Мадрид и вновь обьявляя королем Фердинанда -- который, впрочем, мог занять испанский трон лишь мысленно, ибо по-прежнему находился во Франции под арестом. Разумеется, каждый раз из-за Пиренеев приходили французы, выгоняли из Испании англичан и снова сажали на трон Жозефа.

Так продолжалось вплоть до 1833 года, когда Фердинанд умер, после чего Наполеон II провел долгую беседу с братом покойного -- доном Карлосом. Результатом этого разговора стал исторический договор между двумя его участниками, согласно которому Испания снова становилась независимой, дон Карлос признавался испанским королем Карлом V, а Жозеф Бонапарт вместе с французской армией покидал эту страну навсегда. В ответ же Карл V соглашался на независимость Басконии и Каталонии (которые через некоторое время вошли в Европейскую Империю), а также торжественно объявлял о том, что отныне Испанское Королевство будет придерживаться строгого нейтралитета. Разумеется, наличие этого нового буфера между наполеоновской Францией и пробританской Португалией значительно облегчил последовавшие мирные переговоры между Европейской и Британской Империями.

Так для Испании наступил долгий период мира и процветания, продолжавшийся шестьдесят пять лет. Однако все изменилось в тот февральский день 1898 года, когда у берегов Гаваны взорвался крейсер флота КША "Миссисипи". Обвинив испанское правительство в происшедшем, Конфедерация немедленно начала военные действия. Тут же праведный гнев Ричмонда поддержало и Токио. Война продолжалась недолго, но результаты ее оказались весьма плачевными -- Испании пришлось уступить конфедератам Кубу и Пуэрто-Рико, а японцам -- Филиппины. В итоге испанцы наконец поняли, что нейтралитет мира и спокойствия, увы, не гарантирует.

И возобновили давний союз с Англией…

-- Да-да, конечно, еще и Испания, -- кивнул Асквит. -- Что ж, джентльмены, вот вам и плацдарм для... нового Веллингтона.

-- Простите, джентльмены, -- вступил в разговор лорд Горацио Герберт Китченер, новый военный министр, -- но я хотел бы напомнить вам об одной немаловажной вещи. Да, наш Королевский Военный Флот по-прежнему лучший в мире. Но ведь воевать придется не только на море, но и на суше. А наши сухопутные силы -- пусть и вместе с силами Соединенных Штатов -- все-таки заметно уступают соединенной мощи Европейской Империи и Конфедерации. Даже если нас поддержат Португалия с Испанией.

-- Это действительно так, лорд Китченер, -- загадочно улыбнулся Грей. -- Но вы забываете о России...

* * *

1(14) июля

Константинополь

День близился к вечеру.

Повернув голову, Николай II в который уже раз залюбовался видом из окна, напоминающим полотна Айвазовского.

"Русское море," -- с нежностью подумал царь.

Конечно, на самом деле название было совсем другим, и все же в известной степени Николай был прав. Действительно, Черное море давно уже было внутренним морем Российской Империи.

Повернувшись к другому окну, царь снова залюбовался -- но на этот раз уже панорамой древнего города. Что и говорить, царь любил третью столицу империи куда больше, чем Петербург и Москву.

-- Ваше величество, -- послышался негромкий голос, -- все в сборе.

-- Спасибо, Кемаль, -- кивнул Николай гвардейскому полковнику. -- Пусть войдут.

Турок царь тоже любил. В конце концов, именно турецкие гвардейцы ("мои башибузуки", как он их иногда ласково называл) сумели достаточно быстро подавить волнения Пятого года.

В отличие от Теодора Рузвельта или Вудро Вильсона, Николай II был не президентом, а монархом. И не конституционным монархом, как Георг V или Наполеон V, а самодержавным. А потому он имел возможность не согласовывать свои решения с парламентом, а просто советоваться перед их принятием с близкими людьми -- не обязательно министрами или членами Государственного Совета. Как бы уподобляясь восточному владыке, Николай в шутку называл свой круг приближенных "малым диваном". Или "диванчиком".

Сегодняшний "диванчик" состоял из пяти человек -- двух министров, священника, журналиста и просто старого друга. Поздоровавшись со всеми, царь предложил начать заседание князю Оболенскому.

Петр Евгеньевич Оболенский происходил из очень древнего княжеского рода. Как и его отец Евгений Петрович, князь верой и правдой служил дому Романовых на протяжении всей своей жизни. Правда, в отличие от отца, Петр Евгеньевич служил царю и отечеству не на военном поприще, а на дипломатическом. Будучи по натуре мягким и спокойным, но в то же время настойчивым и умным человеком, князь сумел сделать весьма неплохую карьеру, дослужившись до министра иностранных дел.

-- Правительство Британской Империи, -- начал Оболенский, -- весьма озабочено военным союзом Европы и Конфедерации против Северо-Американских Соединенных Штатов. А посему мой британский коллега Эдуард Грей призывает нас выступить с совместным заявлением, в котором Британия и Россия потребовали бы от Европейской Империи невмешательства в американо-американский конфликт.

-- Иными словами, -- недовольно заметил граф Витте, -- англичане хотят втравить нас в войну с Европой.

Когда-то Сергей Юльевич Витте был председателем Совета министров -- и добился в этой должности немалых успехов. Но возраст давал себя знать, и два года назад Витте ушел в отставку. Однако его дружба с царем оставалась нерушимой, благодаря чему ни один "малый диван" без графа не обходился.

-- Я прекрасно понимаю, -- добавил Витте, -- что подобная война будет отвечать английским интересам. Но зачем же России союз с Англией? В конце концов, мы с англичанами не так уж давно воевали...

Разумеется, граф имел в виду Балканскую войну, начатую Николаем I в 1853 году против Османской Империи. Вмешавшись в войну на стороне турок, англичане одержали несколько побед в Черном море и даже высадились в Крыму, осадив Севастополь. Однако это нисколько не помешало русским ввести войска на Балканы, нанести туркам несколько поражений и подойти к Константинополю, после чего Османская Империя запросила пощады. В итоге в 1854 году война окончилась. Согласно Парижскому мирному договору, Османская Империя теряла все свои балканские владения -- Румыния, Сербия, Греция и Болгария отходили к Российской Империи, а Босния и Герцеговина -- к Европейской (которая сохраняла доброжелательный к России нейтралитет в течение всей войны). Что же до англичан, то им, разумеется, пришлось убираться из Крыма не солоно хлебавши.

-- Ну знаете, Сергей Юльевич, это уж чересчур! -- воскликнул Элефтерий Венизелос.

Хотя Венизелос и родился в Греции, но уже через семь лет отец отправил маленького Элефтерия учиться в одну из лучших петербургских гимназий. Так что греческий акцент Венизелоса был почти незаметен. А уж русским языком новый председатель Совета министров владел лучше всех -- если не в Российской Империи, то по крайней мере в этой комнате.

-- Вы бы, уважаемый граф, еще Семилетнюю войну вспомнили! -- добавил Венизелос. -- Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Конечно, кто забудет -- тому оба вон, но ведь вы-то, вспоминая Балканскую войну, совершенно забыли о Турецкой! В которой, как ни крути, Англия нас поддержала!

Действительно, в 1877 году, когда Александр II начал новую русско-турецкую войну, англичане наконец поняли, что дружба с Россией принесет им гораздо больше пользы, нежели вражда -- как в краткосрочной перспективе, так и в долгосрочной. А потому никакой поддержки Османской Империи британцы не оказали, благодаря чему русские без труда заняли Константинополь и двинулись дальше. В результате Османская Империя приказала долго жить, а Россия приобрела не только Константинополь с проливами, но еще и Западную Армению. А заодно и всю Турцию.

-- Простие, Элефтерий Кирьякович, -- усмехнулся Витте, -- но вы же отлично понимаете, что Англия помогла нам отнюдь не по доброте душевной. Ведь англичане, не сделав в Турецкой войне ни одного выстрела, получили при распаде Османской Империи Ливию и Египет. А к тому же и Кипр. Да-да, Элефтерий Кирьякович, остров Кипр, где живут ваши соплеменники...

-- Сергей Юльевич, не пытайтесь меня уязвить, -- усмехнулся и Венизелос. -- Будучи греком, я безмерно рад тому факту, что мы с вами сейчас находилмся в Константинополе -- древней византийской столице. Поверьте, граф, судьба этого великого греческого города, снова ставшего в результате Турецкой войны православным, волнует меня гораздо больше, нежели маленький островок в Восточном Средиземноморье.

-- Вы забываете, -- заметил Оболенский, -- что Европейская Империя -- не Османская. С ней справиться будет куда сложнее.

-- То-то и оно, -- согласился с князем Витте. -- А ведь армия у нас, чего греха таить, далеко не лучшая в мире. Ведь Россия не смогла справиться даже с Японией.

-- Тот случайный конфуз, Сергей Юльевич, произошел потому, что тогдашнее русское правительство, -- тонко намекнул Венизелос, -- отнеслось к войне слишком несерьезно. Разумеется, нынешним правительством этот урок будет учтен в полной мере.

-- Тем не менее, -- возразил Оболенский, -- поражение от Японии было весьма чувствительным. Если бы не американцы, нам наверняка пришлось бы расстаться с Сахалином и Порт-Артуром.

Да, в 1905 году России действительно повезло. Пригрозив Японии вмешательством, Теодор Рузвельт сумел заставить японцев заключить с Россией "мир вничью", несмотря на все одержанные Японией в ходе войны победы.

-- Вы совершенно правы, Петр Евгеньевич! -- обрадовался Венизелос. -- Действительно, Северо-Американские Соединенные Штаты поддержали нас в трудную минуту. И потому мы просто обязаны поддержать их сейчас, ответив добром на добро.

По-прежнему не вмешиваясь в спор, Николай посмотрел на висящую на стене картину Репина "Сенатская площадь". Великий живописец мастерски изобразил солдат, собравшихся 14 декабря 1825 года для принятия присяги новому российскому императору. Так начиналось славное царствование Николая I -- его, Николая II, тезки и прадеда. Который выиграл Балканскую войну, освободив от турецкого ига балканских христиан. Дед же его, Александр II, выиграл Турецкую войну, уничтожив Османскую Империю, которая угрожала как России, так и Европе на протяжении столетий. Отец Николая, Александр III, не выиграл ничего -- но по крайней мере не проиграл. А он, Николай II, умудрился продуть этим желтым макакам.

Зато теперь, кажется, у него появилась возможность реабилитироваться...

-- Я вынужден заметить, господа, что вы кое о чем забываете.

Это вступил в разговор Василий Витальевич Шульгин, прославившийся в свое время великолепными статьями монархического и националистического содержания в газете "Киевлянин". Статьи эти настолько понравились Николаю II, что царь немедленно приблизил талантливого журналиста к себе, после чего Шульгин стал кем-то вроде придворного писаря (или же пресс-секретаря, выражаясь по-западному). В частности, именно он сочинил известный Манифест о прекращении беспорядков и восстановлении спокойствия, прогремевший на всю страну в октябре 1905 года.

-- И о чем же мы забываем? -- кисло осведомился Витте.

-- О том, -- ответил Шульгин, -- что речь в данном случае идет не столько об английских или американских интересах, сколько о наших, российских. Как известно, в прошлом столетии Россия совершила исторический подвиг, освободив и собрав под своей надежной десницей православные народы.

-- Ох, хорошее дело. Славное дело.

Это произнес пятый член "малого дивана", отец Пантелеймон.

Лет сорок назад Пантелеймон Сорокин родился в безвестной деревушке Бородино Московской губернии. Уже в раннем детстве он прославился среди односельчан как пытливым умом, так и истовой религиозностью. То и дело он отвлекался от работы и начинал рассуждать о Боге и Православии, немедленно собирая толпы заинтересованных слушателей. Когда ему исполнилось двадцать лет, он выучился грамоте -- и окончательно понял, что сельская жизнь не для него. Отправившись подобно Михайле Ломоносову пешком в Москву, Пантелеймон достиг своей цели очень быстро, после чего поступил в духовную семинарию. Окончив ее с отличием, он стал священником. Проповеди отца Пантелеймона, полные любви к Богу и людям, а также ненависти к Западу вообще и к католицизму в частности, сделали его весьма популярным -- как у простонародья, так и в определенных кругах московского духовенства, купечества и даже интеллигенции. В конце концов одну из таких проповедей посетил сам царь -- и немедленно пригласил отца Пантелеймона к себе во дворец. С тех пор отец Пантелеймон стал выполнять при дворе Николая II примерно ту же роль, которую выполнял при дворе французского короля Генриха III шут Шико. Он стал лучшим другом и советчиком российского императора. Его часто сравнивали с Распутиным, но на самом деле отец Пантелеймон и старец Григорий были совершенно не похожи. В отличие от старца, отец Пантелеймон не был ни развратником, ни шарлатаном. Кроме того, Распутина царь всего лишь терпел, желая угодить жене -- а вот отца Пантелеймона искренне любил.

-- Но ведь Россия, -- продолжил Шульгин, -- не только православная держава, но и славянская.

-- В Российской Империи живут не только славяне, -- с некоторой обидой заметил Венизелос.

-- Ну да, верно, -- усмexнулся Шульгин, -- в России живут не только славяне, в Англии -- не только англичане, а в Европейской Империи -- не только европейцы. И тем не менее Россия -- безусловный лидер славянского мира. Или вы с этим тезисом не согласны?

-- Согласен, -- кивнул Венизелос, уже догадавшийся, к чему клонит его собеседник.

-- А коли так, -- победным тоном сказал Шульгин, -- то почему бы нам не воспользоваться возможностью, который дает нам Всевышний? Разве мало славянских народов стонут под европейским игом? Почему бы нам не освободить наконец из европейской неволи чexов и словаков, хорватов и словенцев, поляков и боснийцев?

-- Вы понимаете, что вы говорите? -- возмущенно ответил Витте. -- Вы хотите втравить нас в европейскую войну -- и даже в мировую -- ради каких-то утопических фантазий!

-- Тем более в войну со страной, -- добавил Оболенский, -- которая не причинила России никакого зла.

-- А вот тут я с вами не согласен! -- энергично покачал головой Шульгин. -- Когда у нас в Литве было польское восстание, куда ушли разгромленные инсургенты? В Польское Королевство, то есть в Европу! Когда мы в России выжигали каленым железом марксистское вольнодумство, куда эти социалисты бежали? В Европу, ко всем этим энгельсам и либкнехтам! Кто смотрит на нас, русских, свысока, называя отсталыми дикарями? Европейцы! Кто подает верноподданным русского царя дурной пример, пытаясь заразить Россию своим вредоносным парламентаризмом? Опять-таки европейцы!

-- И тем не менее, -- возразил Витте, -- отношения дома Романовых с домом Бонапартов всегда были если не дружественными, то по крайней мере нейтральными. И так продолжается уже больше ста лет, еще с Тильзитского мира.

-- А почему оно так, любезные вы мои? -- вдруг заговорил певучим голосом отец Пантелеймон. -- А потому, что русский царь некогда, дабы супостата умилостивить, сестру свою в жены ему отдал. Совсем юную девицу.

Разумеется, "супостатом" отец Пантелеймон называл Наполеона I. А "юной девицей" -- Анну Павловну, сестру Александра I. Которой и впрямь было всего четырнадцать лет, когда Александр выдал ее замуж за Наполеона в 1809 году.

-- Отдали девицу невинную супостату грозному, -- покачал головой отец Пантелеймон. -- Заставили ее с родным домом расстаться, да с верою православною. Ох, согрешил царь русский, ох, беда-то какая. А зато вот воевать не пришлось. Так-то вот, любезные.

-- А ведь верно, -- заговорил наконец Николай II. -- Я и забыл. Таким образом, выходит, что нынешний европейский император -- мой брат? Или племянник?

-- Четвероюродный племянник, ваше величество, -- произвел в уме быстрый подсчет Венизелос. -- Говоря по-русски, седьмая вода на киселе.

-- Седьмая не седьмая, а все-таки родственники... -- заколебался царь.

-- А ты, Государь, не об этом думай, -- сказал отец Пантелеймон. -- Ты о другом думай. И вы, любезные мои, думайте. Москва-то наша златоглавая Третьим Римом зовется, так аль нет?

-- Так, -- неохотно ответил Витте, не в силах предсказать дальнейший ход мыслей экзальтированного священника.

-- А Константинополь-то наш славный, вторая столица императоров римских? -- продолжил отец Пантелеймон. -- Он-то Вторым Римом наречен, любезные вы мои.

-- Наречен, -- неуверенно ответил Венизелос.

-- А Первый-то Рим где? -- хитро прищурился священник. -- Где Вечный Город-то?

-- То есть как где? -- потерял терпение Витте. -- Разумеется, там же, где всегда и находился. В Италии.

-- В Римском Королевстве, -- уточнил Оболенский. -- В Европейской Империи.

-- Вот то-то и оно, любезные! -- протянул отец Пантелеймон. -- Третий Рим испокон веков был наш, православный. И Второй Рим теперь уже наш, слава те Господи. А Первый-то? А Первый Рим и по сей день у схизматиков.

-- Допустим... -- осторожно ответил Венизелос.

-- А вот не допустим! -- зажегся недобрый огонек в глазах отца Пантелеймона. -- Кончилось их время, любезные вы мои! Пора, пора собрать все три Рима воедино в царстве нашем русском, Богу да народу православному во радость и счастие!

Именно этот аргумент и оказался решающим.

* * *

20 июля

Багдад

Войдя в тронный зал, великий визирь Джафар аль-Хусейни немедленно простерся ниц, но халиф Расул аль-Хашими тут же попросил его снова подняться с ковра на ноги:

-- Встань, о почтенный Джафар. Не пристало тебе, мудрейшему из мудрецов, лежать ниц перед безусым юношей.

Действительно, Расулу аль-Хашими не исполнилось еще и шестнадцати. И все же всевластным повелителем Арабского Халифата был именно он.

-- Недостойный раб великого халифа благодарит повелителя своего, -- учтиво поклонился великий визирь. -- Да соизволит великий халиф уделить небольшую часть своего драгоценного времени ничтожнейшему из слуг своих. Ибо слуга оный осмеливается испросить мнения повелителя своего о войне, которая со дня на день разгорится между государствами неверных.

-- О почтенный Джафар, -- ответил халиф, -- я достаточно хорошо осведомлен о сложившейся ситуации. Ведомо мне, что Англия с Россией обьявили о союзе с Соединенными Штатами. А Европа с Японией -- со Штатами Конфедеративными.

-- От великого халифа, хвала Аллаху, ничего не скроется, -- кивнул Джафар аль-Хусейни. -- Но не полагает ли великий халиф, что иногда в жизни властителей бывают моменты, когда гордому льву следует вмешаться в схватку презренных шакалов, дабы получить законную добычу?

Несмотря на некоторую витиеватость намека, Расул аль-Хашими отлично его понял.

-- В твоих словах есть резон, о мудрейший Джафар, -- ответил халиф, стараясь говорить мужественным басом. -- И мне также пришла в голову подобная мысль два дня назад. Однако на чьей же стороне следует Арабскому Халифату вмешаться в эту... схватку?

-- Ничтожный слуга великого халифа уверен, -- уклончиво ответил великий визирь, -- что повелитель его несомненно примет мудрейшее из решений.

Халиф тяжело вздохнул. Будучи еще совсем юн, Расул аль-Хашими не очень-то любил принимать трудные решения самостоятельно, ибо опасался в очередной раз попасть впросак.

-- Мне кажется, о почтенный Джафар, -- неуверенно начал халиф, -- что именно Россия и Англия без малого сорок лет назад помогли арабскому народу сбросить многовековой турецкий гнет и возродить собственный халифат. А потому не будет ли разумным поддержать в приближающейся войне именно русских и англичан?

-- Великий халиф превосходно знает историю, -- улыбнулся Джафар аль-Хусейни. -- Однако великому халифу не следует забывать, что он является отнюдь не только повелителем всех арабов.

-- А кем же еще, о мудрейший Джафар? -- покраснел Расул аль-Хусейни, тщетно копаясь в памяти.

-- Вне всякого сомнения, -- торжественно произнес великий визирь, -- Халиф Багдадский, будучи Хранителем Мекки и Медины, также является и предводителем правоверных всего мира.

-- Да, это так, -- голос халифа от волнения задрожал.

-- А посему великий халиф не должен забывать о миллионах мусульман, томящихся под властью неверных. О турках, узбеках, таджиках и народах Кавказа, находящихся под гнетом русского царя. О мусульманах Индии и Африки, угнетаемых английским королем. Не говоря уже об арабах британских Ливии и Египта.

Разумеется, об подвластных Европейской Империи арабах Алжира и Туниса -- равно как и мусульманах Боснийского Королевства -- Джафар аль-Хусейни умолчал.

В конце концов, умолчание -- это не ложь.

А сто тысяч фунтов, предложенные великому визирю полковником Лоуренсом -- это не миллион евро, переданные Джафару Матой Хари.

* * *

27 июля

Лондон

-- Сэр Эдуард Грей, -- представился министр иностранных дел двум вошедшим в его кабинет незнакомцам.

-- Зеев Жаботинский, -- представился в ответ один из посетителей. – А это Моше Бергер.

-- Я очень рад с вами познакомиться, джентльмены, -- солгал сэр Эдуард. – Однако должен заметить, что у меня очень немного времени. Сами понимаете…

-- Мы все отлично понимаем, -- перебил министра Жаботинский. – Собственно говоря, мы затем и пришли, чтобы оказать Британии поддержку в этот трудный час.

-- Это очень хорошо, -- не вполне уверенным тоном произнес Грей, -- но я, признаться, не вполне понимаю… собственно говоря, кто вы, джентльмены, такие?

-- Мы – сионисты, -- гордо ответил Бергер.

-- Ах, да, да, -- закивал сэр Эдуард. – Верно. Теперь я помню. Мне о вас говорил лорд Бальфур.

-- Вот и хорошо, -- кивнул Жаботинский. – В таком случае, давайте перейдем к делу. Что вам известно, господин министр, о целях и задачах сионистского движения?

-- Насколько я знаю, -- ответил Грей, -- целью сионистского движения является создание независимого еврейского государства.

-- В Эрец-Исраэль, -- уточнил Бергер.

-- Простите? – не понял министр.

-- Наша задача, -- пояснил Жаботинский, -- состоит в создании еврейского государства не где-нибудь, а на священной земле Израиля.

-- То есть в арабской Палестине, -- понимающе кивнул сэр Эдуард.

-- Да, в ар… в Палестине, -- поморщился Жаботинский. – На нашей исторической родине, откуда в свое время были несправедливо изгнаны наши предки. И мы хотим, чтобы Британская Империя поддержала наше стремление восстановить историческую справедливость.

-- Прошу прощения, мистер Жаботински, -- с трудом произнес длинную фамилию министр, -- но мне кажется, что вы обратились не по адресу. Как вы знаете, Британия стоит на пороге большой войны…

-- Вот именно! – поднял указательный палец Жаботинский. – Теперь, когда Европу и Конфедерацию поддержали еще и Япония с Халифатом, силы противоборствующих сторон примерно равны, не так ли?

-- К сожалению, это так, -- признал Грей.

-- А мы, сионисты, -- торжественным тоном произнес Жаботинский, -- предлагаем Британии, России и США свою поддержку.

-- Я очень вам признателен, джентльмены, -- искренне сказал сэр Эдуард, -- но какую же именно поддержку вы можете нам оказать?

-- Еврейский Легион, -- ответил Бергер.

-- Простите, мистер Бергер, -- не понял Грей, -- но о каком именно Еврейском Легионе идет речь?

-- Все очень просто, господин министр, -- улыбнулся Жаботинский. – Мы набираем Еврейский Легион из сионистских добровольцев. Вы погружаете легионеров на свои корабли и везете на Синайский полуостров. После чего Легион строится в боевой порядок на египетско-арабской границе и переходит в наступление, освобождая Палестину и нанося Арабскому Халифату чувствительное поражение. Освободив Палестину, мы, сионисты, создаем там еврейское государство, которое тут же признается Британской Империей и ее союзниками. Разумеется, новое еврейское государство становится на веки вечные британским другом и союзником.

-- Это очень… интересный план, -- задумчиво кивнул сэр Эдуард, -- но я, признаться, все-таки не вполне уверен в реальной, так сказать, силе этого самого Еврейского Легиона.

-- Об этом не беспокойтесь, -- замахал руками Жаботинский. – Идеи сионизма становятся все более популярными день ото дня, так что добровольцы найдутся и в Соединенных Штатах, и в Англии. Не говоря уже о России, где проживают миллионы евреев. Уверяю вас, русские евреи будут сражаться в Еврейском Легионе с гораздо большим энтузиазмом, нежели в русской армии. Вы ведь прекрасно знаете, что царское правительство до сих пор подвергает своих евреев жестокой дискриминации.

-- Да, к сожалению, это так, -- кивнул Грей. – И я теперь вижу, что ваш план не лишен известного смысла. Хотя, по правде говоря, мне все-таки трудно представить, что Еврейский Легион – каким бы сильным он ни оказался – сможет сыграть более или менее заметную роль в стремительно приближающейся войне.

-- Repka, -- сказал что-то непонятное Бергер, подтолкнув Жаботинского локтем в бок.

-- Простите, что вы сказали? – переспросил министр.

-- Мой коллега подал мне очень интересную идею, -- сказал Жаботинский. – Позвольте мне, господин министр, рассказать вам известную русскую сказку о репке.

-- Мне очень жаль, мистер Жаботински, -- признался сэр Эдуард, -- но данная сказка мне неизвестна. И я не вполне понимаю, какое она имеет отношение к обсуждаемому вопросу.

-- Не беспокойтесь, господин министр, -- уверенно сказал Жаботинский, -- Как только я расскажу вам эту сказку, вы сразу все поймете.

-- Хорошо, -- вздохнул министр. – Но предупреждаю, у меня мало времени.

-- Итак, -- начал Жаботинский, -- посадил дед репку…

-- Простите, чей дед? – не понял Грей.

-- То есть как чей? – не понял и Жаботинский.

-- Но ведь вы же сказали “дед”. Чей же именно он был дед?

-- Это не важно, -- махнул рукой Жаботинский. – Пусть не “дед”. Пусть просто… пожилой джентльмен. Итак, посадил пожилой джентльмен репку…

-- Вот как? – удивился сэр Эдуард. – Благородный джентльмен лично занимался сельскохозяйственными работами? Весьма необычное хобби, должен заметить…

-- Да не был он благородным джентльменом, -- вздохнул Жаботинский. – Он был просто стариком. Старым фермером. Вот и посадил он репку.

-- Это другое дело, -- довольно кивнул Грей. – Благодарю вас за разъяснение, мистер Жаботински.

-- Итак, -- продолжил Жаботинский, -- посадил старый фермер репку. Выросла репка большая-пребольшая…

-- Великолепно! – захлопал в ладоши министр. – Я очень рад за этого фермера, которому наконец-то повезло на старости лет. Благодарю вас, джентльмены, за эту отличную сказку с превосходным концом!

-- Э-э… -- замялся Жаботинский. – Видите ли, господин министр, это еще не конец. Собственно говоря, сказка только началась.

-- Ах, вот как? – удивился Грей. – Что же, я буду рад выслушать продолжение.

-- Итак, выросла репка большая-пребольшая, -- продолжил Жаботинский. – Стал старый фермер тянуть репку. Тянет-потянет – вытянуть не может…

-- Да, что и говорить, повезло ему не на шутку, -- одобрительно кивнул сэр Эдуард.

-- Повезло-то повезло, -- вздохнул Жаботинский, -- да ведь репку еще надо вытащить из земли. И тогда кликнул старый фермер бабк… то есть старуху. Свою жену.

-- А зачем? – не понял министр. – Или он решил пообедать, а после обеда собраться с силами, и тогда уж тянуть репку снова?

-- Нет, -- пояснил Жаботинский, -- он позвал ее для того, чтобы тянуть репку вместе.

-- То есть как? – увидился Грей. – Разве не было на ферме мужчин-батраков, которые могли бы фермеру помочь?

-- Это был очень бедный фермер, -- развел руками Жаботинский. – У него не было ни одного батрака.

-- И все же не пристало женщине, -- неодобрительно покачал головой сэр Эдуард, -- заниматься такой тяжелой физической работой.

-- Но ведь это был русский фермер, -- сказал Жаботинский. – А в России женщины и не такое могут.

-- Ну, хорошо, -- согласился министр, все еще качая головой. – Пусть так.

-- Итак, -- вернулся к собственно сказке Жаботинский, -- кликнул старик старуху. Ухватилась старуха за старика, старик – за репку. Тянут-потянут – вытянуть не могут.

-- В таком случае, -- задумчиво сказал Грей, -- им следовало выкопать репку лопатами.

-- Видите ли… -- замялся Жаботинский, -- у них на ферме не было ни одной лопаты.

-- А как же тогда старый фермер посадил репку? – удивился сэр Эдуард.

-- Ну… будем считать, что после посадки лопата сломалась. А других не было.

-- Весьма странная ферма, -- заметил министр. – Ну и что же произошло дальше?

-- А дальше, господин министр, старуха кликнула внучку.

-- Ах, вот как! – протянул Грей. – Стало быть, этот старый фермер действительно был дедом.

-- Был, господин министр, был. Итак, кликнула старуха внучку. Внучка ухватилась за старуху, старуха – за старика, старик – за репку. Тянут-потянут – вытянуть не могут.

-- А больше людей на ферме не было? – спросил сэр Эдуард. Ему уже действительно стало интересно, как же семья старого фермера выйдет из создавшегося положения.

-- Не было, господин министр. Но тут, -- загадочным тоном произнес Жаботинский, -- внучка кликнула Жучку.

-- Кого? – не понял министр.

-- Ну, Жучку. Это такая распространенная собачья кличка в России. Вот как у вас в Англии…

-- Спот, -- подсказал Бергер.

-- Да-да, Спот, -- кивнул Жаботинский. -- Будем считать, что эту собаку звали не “Жучка”, а “Спот”. Итак, внучка кликнула собаку по имени Спот. Спот ухватился за внучку, внучка – за старуху…

-- Уж не хотите ли вы сказать, -- недоверчиво спросил Грей, -- что внучка сумела объяснить собаке, что ей следует делать?

-- Этот Спот, господин министр, -- уточнил Жаботинский, -- был на редкость умным псом, и поэтому все понял. Итак, Спот ухватился за внучку, внучка – за старуху, старуха – за старика, старик – за репку. Тянут-потянут – вытянуть не могут.

-- Черт побери! – не удержался сэр Эдуард. – Простите, джентльмены, за мой лексикон. Просто я был уверен, что уж на этот-то раз старый фермер и его домочадцы добьются своей цели!

-- Сказка еще не окончена, -- загадочно улыбнулся Жаботинский. – Слушайте дальше. Кликнул Спот кошку…

-- Ну, это уже слишком! – воскликнул министр. – Одно дело – когда собаку зовет человек. Но чтобы собака могла позвать кошку – в это поверить просто невозможно!

-- Но ведь это же сказка, господин министр, -- укоризненно сказал Жаботинский. – А в сказке подчас бывает, что все люди и животные говорят как бы на одном языке.

-- Хорошо, пусть будет так, -- вздохнул Грей. – Пусть все говорят на одном языке. Пусть кошка послушается собаку. Продолжайте, господин Жаботински.

-- Итак, Спот кликнул кошку. Ухватилась кошка за Спота, Спот – за внучку, внучка – за старуху, старуха – за старика, старик – за репку. Тянут-потянут…

Сэр Эдуард с надеждой посмотрел на рассказчика.

--…Вытянуть не могут, -- развеял надежду министра Жаботинский.

-- Да, вот это сказка, -- пробормотал Грей. – Такое можно услышать далеко не каждый день.

-- И тогда, -- продолжил рассказ Жаботинский, -- кликнула кошка мышку.

-- И мышка прибежала на ее зов? – саркастическим тоном спросил сэр Эдуард.

-- Да, господин министр, тут же прибежала.

-- Нет, это уже выше моих сил! – простонал Грей. – Я еще могу поверить, что в сказке все животные друг друга понимают. Я еще могу представить, чтобы кошка слушалась собаку. Но чтобы мышка откликнулась на призыв кошки подойти поближе? Неужели эта мышка не понимала, что кошка немедленно ее съест? Или эта мышка была самоубийцей?

-- Да нет же, господин министр, -- ответил Жаботинский, лихорадочно придумывая на ходу альтернативное объяснение. – Просто эта мышка… была лучшей подругой старухи. И кошка знала, что… данную конкретную мышку трогать нельзя.

-- У русских очень странные сказки, -- покачал головой сэр Эдуард. – Хорошо, продолжайте.

-- И вот ухватилась мышка за кошку, кошка – за Спота, Спот – за внучку, внучка – за старуху, старуха – за старика, старик – за репку. Тянут-потянут…

-- …Вытянуть не могут? – попытался угадать министр.

-- Напротив, господин министр! – торжествующим тоном сказал Жаботинский. – Тянут-потянут – вытянули репку!

-- Наконец-то! – радостно вскочил со стула Грей. – Да-а, вот уж действительно всем сказкам сказка! Большое спасибо, джентльмены… хотя я все-таки не вполне понимаю, при чем тут…

-- Аналогия видна невооруженным глазом, -- ответил Жаботинский.

-- Мышка, -- добавил Бергер.

-- Наш Еврейский Легион, -- пояснил Жаботинский, -- это и есть та мышка, с помощью которой Британия и ее союзники смогут вытянуть репку – то есть победить в войне!

-- Ах, вот оно что… -- снова опустился на стул министр.

Только сейчас сэр Эдуард Грей осознал пользу устного народного творчества.

* * *

28 июля

Лондон

--…Таким образом, господин премьер-министр, -- закончил свой доклад Грей, -- я полагаю целесообразным признание будущего еврейского государства в Палестине в обмен на ту помощь, которую нам окажет Еврейский Легион в войне.

-- Хорошо, сэр Эдуард, хорошо, -- рассеянно кивнул головой Генри Асквит. – Разумеется, подобная… сделка будет вполне честной и взаимовыгодной. Однако мне, честно говоря, сейчас не до Палестины и не до евреев.

-- В каком смысле, господин премьер-министр? – осторожно спросил министр иностранных дел.

-- Видите ли, сэр Эдуард, я только сейчас начал понимать, во что мы, так сказать, вляпались. Поскольку силы сторон примерно равны, а каждая из коалиций может выставить огромную армию, война наверняка продлится месяцы, а то и годы. Нам, британцам – да и не только нам -- предстоят миллионы смертей, страшные лишения, ломка всего привычного образа жизни. Вы уж простите меня за то, что я не нахожу утешения в вашем рассказе о маленькой еврейской мышке.

-- Вообще-то война еще не началась… -- задумчиво произнес Грей.

-- Она начнется со дня на день, -- вздохнул Аксвит. -- И отступить, не потеряв лица, мы не можем. Если бы Европа не вступилась за Конфедерацию…

-- Если бы конфедератам не предъявил ультиматут Рузвельт…

-- Если бы этот террорист Принс не застрелил вице-президента… Видите, сэр Эдуард, с чего все началось. Сначала – выстрел, потом – ультиматум, а дальше уже, так сказать, цепная реакция. И вот теперь мир поделен на две части, готовые вцепиться друг другу в глотку.

-- Но ведь цепная реакция может быть и обратной, -- заметил Грей.

-- Вы полагаете? – удивился Асквит.

-- Во всяком случае, попробовать можно…

-- Что ж, попробуйте.

* * *

30 июля

Ричмонд

-- Вы еще здесь? – удивился Вудро Вильсон.

-- Почему бы и нет, господин президент? – усмехнулся сэр Сесил Спринг-Райс, британский посол в КША. – Ведь дипломатические отношения между нашими странами все еще не прерваны.

-- Но как только начнется война…

-- Собственно говоря, господин президент, я для того к вам и пришел, чтобы попробовать ее остановить.

-- Вы думаете, что это возможно?

-- Прежде всего, господин президент, ответьте мне на один вопрос. Хотите ли вы избежать войны?

-- Пожалуй, да, -- ответил Вильсон, немного подумав. – В конце концов, граница с США – а, значит, и будущий фронт – находится совсем недалеко отсюда…

* * *

31 июля

Филадельфия

Поскольку Вашингтон находился на самой границе с Конфедерацией, правительство Соединенных Штатов уже две недели как переехало в Филадельфию. Туда же переместились и послы иностранных держав.

Один из этих послов, представитель Британии виконт Джеймс Брюс, как раз сейчас беседовал с Теодором Рузвельтом.

-- Я попросил бы вас, господин президент, ознакомиться с этим документом, -- протянул посол Рузвельту бумагу, только что полученную из Ричмонда.

-- Мне некогда, -- махнул рукой президент. -- Ознакомьте меня с ним сами. Только побыстрее, а то мне пора идти в Конгресс. Мобилизация уже завершена, так что пора наконец объявлять Конфедерации войну.

-- Этот документ, господин президент, -- твердо сказал Брюс, -- является дипломатической инициативой конфедеративного правительства. Они согласны объявить организацию “Белая рука” вне закона, сурово осудить любые террористические акты и торжественно отказаться раз и навсегда от каких бы то ни было претензий на штат Миссури. Вы же, в свою очередь, аннулируете ультиматум и проведете демобилизацию. Разумеется, конфедераты последуют вашему примеру.

-- Вот как? – задумчиво сказал Рузвельт. – Признаться, я не ожидал… Возможно, следует по крайней мере задержать объявление войны на несколько дней. Нужно сначала посоветоваться с союзниками…

-- Мне доподлинно известно, -- заверил президента Брюс, -- что правительство Британской Империи непременно порекомендует правительству Соединенных Штатов принять данное предложение. Ибо этот компромисс несоменно послужит укреплению престижа США на международной арене. А весь мир узнает, что ваша страна, господин президент, способна одержать моральную победу, не сделав ни единого выстрела.

* * *

2 августа

Париж

-- Итак, господа, -- торжественно заявил с трибуны Европейского Парламента Жорж Клемансо, -- Рузвельт пошел на попятный! Новой войны между штатами не будет, и наши сограждане – как в Мексике, так и в КША – находятся вне опасности!

Депутаты зааплодировали.

-- Таким образом, -- продолжил Клемансо, -- я предлагаю принять резолюцию о начале демобилизации – и о призыве к Англии с Россией сделать то же самое. Скажу вам по секрету, господа -- англичане на это уже согласны.

* * *

22 июля (4 августа)

Санкт-Петербург

-- Да-да, конечно, -- кивнул головой Николай II. – Демобилизуемся немедленно.

-- Как же так, Государь? – жалобно спросил Шульгин. – А как же освобождение славян? А как же Первый Рим?

-- Никак, Василий Витальевич, -- печально вздохнул Венизелос. – В одиночку тягаться с Европой мы не можем.

* * *

6 августа

Багдад

-- Что же это получается, Джафар? – резко спросил великого визиря Расул аль-Хашими. – Неужели нам придется воевать в одиночку против России и Англии? Я уважаю твою мудрость, о Джафар, но вынужден от подобной… перспективы отказаться. Сегодня же начнем демобилизацию.

-- Великий халиф совершенно прав, как всегда, -- отвесил глубокий поклон Джафар аль-Хусейни. – Если презренные шакалы перестают драться между собой, гордый лев может и отойти в сторону. Ибо льву надлежит быть не только гордым, но и мудрым. И терпеливым.

В конце концов, подумал Джафар, возвращать миллион евро Мате Хари совсем не обязательно.

* * *

7 августа

Лондон

-- Ну вот, пожалуйста! – снова стукнул кулаком по столу Зеев Жаботинский.

Впрочем, Моше Бергер не прореагировал на слова товарища никак. Даже не повернул головы. Так и продолжал лежать ни диване и смотреть куда-то в потолок.

-- А ведь как все хорошо было задумано! – вздохнул Жаботинский. – Как только я узнал, что Халифат ввязывается в войну, так сразу понял – вот оно! Вот он, наш шанс! Наконец-то наша вековая мечта сбудется! И вот – пожалуйте бриться, все отменяется, солдаты расходятся по домам.

Бергер лишь пожал плечами.

-- Ну, ничего! – погрозил неизвестно кому кулаком Жаботинский. – Ну, вы еще попляшете! Мы все равно создадим Еврейский Легион, и все равно освободим Палестину! Мы вытянем эту репку, черт возьми!

-- Зеев, -- неожиданно ответил Бергер, -- ты как-то быстро успел позабыть рассказанную тобой же сказку. Неужели ты думаешь, что мышка могла вытянуть репку в одиночку? Ведь вместе с мышкой репку тянули дед, бабка и прочие жучки-кошки. То есть нам должны были помочь Британия, Россия, США и всякие там испании с португалиями. А в одиночку нам Халифат не одолеть, и Палестину у арабов не отнять.

-- Так что же делать? – уныло спросил Жаботинский.

-- Ждать нового шанса, -- пожал плечами Бергер. – В конце концов, мы его ждем уже не одну тысячу лет.

Жаботинский понял, что удовлетворительного ответа на свой вопрос он не получит. Оставалось лишь скорбно смотреть правде в глаза.

Угроза мировой войны окончательно миновала.

К О Н Е Ц

Июнь 2005 года, Сент-Луис

---

Другие опусы того же автора